Дэвид Дикинсон - Смерть в адвокатской мантии
«Да уж, — размышлял детектив, признавая свое поражение, — пожалуй, о Порчестере Ньютоне не скажешь, что он не может за себя постоять».
На следующий день после неудачной попытки Пауэрскорта побеседовать с Ньютоном Сара и Эдвард разговаривали в ее комнатке на чердаке.
— Как вам моя шляпка? — повернулась Сара к Эдварду
— Очаровательно, — заверил он. В черном девушка была еще прелестней, чем обычно.
Они собирались в церковь Темпла на траурную службу в память об Александре Донтси. Такие церемонии традиционно проводились в течение двух месяцев после смерти бенчера, когда его хоронили не в Куинз-Инн, и коллеги покойного произносили на них прощальные речи. Меньше чем через неделю, напомнила Сара Эдварду, подобная служба состоится и в память о бедном мистере Вудфорде Стюарте.
В церкви было много народу. Помимо членов Куинза пришли их коллеги из других корпораций, поверенные из различных контор, кое-кто из жителей Ист-Энда, спасенных Донтси от виселицы, несколько весьма солидных джентльменов из Сити, партнеров покойного по крикету, а также представители коммерческих компаний, интересы которых он с честью отстаивал. Здесь были и дамы: жены друзей и добрых знакомых Донтси, когда-либо работавшие с ним стенографистки и, конечно, миссис Донтси, которая одиноко сидела на краю, на передней скамье. Почетный первый ряд занимали исключительно бенчеры. Из толпы на них мрачно взирал Порчестер Ньютон. Сара и Эдвард устроились сзади, втиснувшись между двух бывших подзащитных Донтси и судьей Канцлерского суда в полном судейском облачении, — видно, ему пришлось отложить ради этой церемонии какой-то серьезный процесс.
Для Пауэрскорта эта поминальная служба представляла особый интерес. Он вручил главному привратнику и его подчиненным пять фунтов и дал им два задания. Первое было чем-то вроде выстрела вслепую. «Допустим, нашлась женщина, — рассуждал Пауэрскорт, — которая согласилась родить наследника прекрасного Кална. Она, конечно, не явилась бы на похороны Донтси в Кент, но ничто не мешало ей прийти перед началом службы сюда, в лондонский храм, на прощальное свидание с духом возлюбленного». Привратники получили от детектива указание спрашивать у всех незнакомых лиц имя и адрес, а на вопрос: «Зачем вам это?» отвечать: «Для светской хроники в центральной прессе и для летописи Куинза». Конечно, им могли назвать вымышленное имя, но любая «миссис Смит» из разряда постоянных свидетельниц на бракоразводных процессах давала немалые основания для подозрений. Второе задание касалось загадочного визитера, замеченного возле офиса Донтси в день банкета. Те из привратников, кто его видел, должны были подробно описать этого человека товарищам, и Пауэрскорт пообещал еще по пять фунтов каждому, кто его опознает. При этом, опасаясь лжесвидетельства, он предупредил, что выплата награды состоится только после того, как незнакомец подтвердит, что действительно был в день банкета в Куинз-Инн.
Церковь Темпла была для юридических корпораций поистине Божьим даром. Их руководство считало красноречие прерогативой адвокатской профессии и не желало уступать его представителям иных, не удостоенных высшей милости сословий. Поэтому для этого храма всегда подбирали каноника, который читал бы проповеди громко, внятно, а самое главное — кратко, без философических излишеств. И нынешний священнослужитель, преподобный Уоллес Торнэби, высокий лысый человек лет пятидесяти, уже давно, с самого начала своей духовной карьеры в Темпле уяснил, что спорить с юристами, как говорится, себе дороже.
Увидев, куда направляется по хорам священник, Пауэрскорт понял, что служба состоится в замыкающей помещение храма старинной Круглой церкви. Стало быть, публика набьется туда тесной толпой, как на футбольном матче, а часть паствы даже будет вынуждена стоять снаружи, у бокового входа. Именно там, с пробежавшим по коже холодком вспомнил детектив, где был найден труп второго из убитых адвокатов, Вудфорда Стюарта.
Преподобный начал с «Отче наш» и краткой, обычной для заутрени молитвы. Затем, бегло перечислив основные вехи профессионального пути усопшего, он предоставил слово адвокату из Грейз-Инн, уже не раз произносившему речи на подобных церемониях. Оратор углубился в тонкости многообразных судейских чинов, инстанций, категорий, а Пауэрскорт задумался о том, что его сейчас волновало больше всего. Кто же убил Александра Донтси? Не смирившийся с поражением на выборах в бенчеры Порчестер Ньютон? Какой-то преступник, угодивший стараниями Донтси за решетку? Или адвокат погиб из-за того, что обнаружил нечто подозрительное в счетах Куинза? Все три версии вызывали сомнение. И что же это за таинственный, до сих пор не найденный Максфилд, которого в сейфе конторы «Планкет, Марлоу и Планкет» дожидаются двадцать тысяч фунтов? Возможно, миссис Донтси о многом умалчивает, и за ее красотой и надменностью скрывается что-то необычайно важное для расследования?
Адвокат из Грейз-Инн закончил свою речь. Все встали и запели церковный гимн.
Увиден пророком час гибели:
Меркнет в печали свет земли,
Восстает во тьме прах могильный!
Трепещут души ожидающих,
Нисходит Судия карающий,
Суд своей волей сотворяющий!
С греховной усмешкой Пауэрскорт отметил, что даже в церковном песнопении нашлось место упоминанию о судебной власти. А следующая строфа его просто порадовала.
Развернет свиток грозной дланью Он,
Там все сосчитаны деяния,
Начертаны все воздаяния!
Прочитан будет свиток до конца,
И потаенное откроется,
И зло от мщения не скроется!
Выступил представитель Мидл-Темпла, ну и, само собой, Куинз-Инн, а также Линкольнз-Инн и даже Иннер-Темпла. На сей раз все эти юристы, привыкшие говорить о живых людях на скамье подсудимых, высказывались о почившем, представшем перед судом небесным, не о земных преступлениях, но о перспективах занять место в раю. «Наверное, на небесах, — фантазировал Пауэрскорт, — прежде чем ввести новопреставленных в зал заседания, их переодевают во все чистое, скорее всего — белое…» И вдруг он с изумлением осознал, что очередной оратор витийствует вовсе не о правосудии, а о крикете.
— Многие из вас скажут, — говорил адвокат (Фрейзер из Мидл-Темпла, как потом уточнил Эдвард), — что Александр Донтси считал главным делом жизни свою деятельность в Куинзе. Отнюдь, позволю себе возразить, отнюдь. Площадка для крикета в Калне, старинный усадебный дом в Калне, нечто невыразимое, что можно назвать духом Кална, — все это значило для него гораздо больше. Не знаю, скольким из вас довелось насладиться созерцанием залов и галерей Кална, бережно, тщательно хранимой и все же уже чуть тронутой тлением обстановки его изящных интерьеров, быть может, прекраснейших в Англии, однако ныне вынужденных прозябать в забвении, не выставляя напоказ свою дивную красоту. Алекс Донтси мечтал отреставрировать свой дом, вернуть ему облик, созданный умом, талантом и вкусом его предков. Как-то в очередном приступе меланхолии он поведал мне, как тяготят его мысли о том, что он никогда не сумеет занять в адвокатском мире положения, которое позволило бы зарабатывать достаточно для осуществления его мечты.
Сделав паузу, мистер Фрейзер окинул аудиторию проникновенным взором. Публика застыла как зачарованная, и даже старейший бенчер Куинза, которому, по слухам, уже исполнилось девяносто шесть, замер, вытянув шею.
— Желание вернуть родовой усадьбе прежний блеск было недостижимо, зато другие мечты нашего дорогого Донтси реализовались на площадке для крикета. Алекс не добивался особенных успехов на состязаниях вдали от дома, ибо, как однажды обмолвился он мне в перерыве матча, вдохновение посещает его только в Калне, когда за игрой наблюдают его любимые олени. Думаю, даже тем из вас, кто не много понимает в крикете, известно, что игроки делятся на подающих мячи — боулеров — и отбивающих подачи — бэтсменов. Боулер прозаичен, его дело — сила и натиск, умение измотать противника, порой коварный пас. Его не представишь поэтом или композитором. Но бэтсмен! Его виртуозный стиль, пластика, класс владения битой заставляют вас затаить дыхание. Если бы крикет сущетвовал в эпоху венецианского Возрождения, Джорджоне безусловно был бы бэтсменом. Китс, без сомнения, тоже демонстрировал бы красивый удар и набирал свои пусть не победные, но впечатляющие тридцать очков. Бэтсменом был и Алекс. Однажды мне довелось видеть, как он набрал сто пятьдесят и вышел из игры. Но он не позволил судье записать все очки на свой счет, а настоял, чтобы его пробежки были засчитаны другому игроку. «У нас слабый противник», — сказал он мне тогда. В другой раз я стал свидетелем того, как, отбивая подачи двух боулеров, посылавших ему мячи быстро и резко, точно пушечные ядра, Алекс набрал всего двадцать пять. «Это была одна из лучших игр в моей жизни», — сказал он мне после матча.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
