Валерий Введенский - Приказчик без головы
– А кто сказал, что я домой вернусь? – рассмеялась Дондрыкина.
Старик закряхтел:
– Снова за старое?
– Ага! Чего добру пропадать? Ну давай, подруженька, чтобы Господь за плечи держал!
Матрена Ипатьевна ловко правила «эгоисткой»[50]. Сашеньку же от тряски мутило. Да так, что Дондрыкиной пришлось остановиться.
– Глубже дыши, сиятельство! И все будет вери гуд, как Ричардс говорит.
Сашенька в этом уверена не была. К тошноте прибавилась головная боль. Она прикрыла глаза.
– Ты это… дома повязку наложи с уксусом, – посоветовала многоопытная Матрена.
– Хорошо, – пробормотала страдалица.
– Эй, Сашка! Я знаешь что спросить хочу? – У Матрены Ипатьевны, наоборот, на воздухе хмель прошел. – Сидор вот убийцу не назвал. А где убийство произошло, не обмолвился?
– Склад на Малой Невке. У моста Каменноостровского, – подавляя мучительные позывы, прошептала Сашенька.
– У моста? – Дондрыкина надолго задумалась. Минуты через три она вдруг уточнила: – Ты ведь на Сергеевской живешь?
Сашенька кивнула. Купчиха яростно шлепнула лошадку кнутом. Снова началась мучительная тряска. Только бы «эгоистку» не испачкать, стыда ведь не оберешься.
Матрена Ипатьевна то и дело погоняла норовившую сбавить шаг лошадь. Встречный ветерок несколько облегчил Сашенькины мученья, она даже задремала.
У парадного входа Дондрыкина ее растолкала:
– Доехали, вылезай. У-у-у! Да ты, сиятельство, на ногах не стоишь. Проводить?
Сашенька помотала головой. Еще не хватало. Сама, сама!
– Тогда прощай. Вряд ли свидимся.
– Почему? – решила выяснить Тарусова.
– А потому, что догадалась я, кто Пашку моего убил.
– Кто? – Сашенька вцепилась в Дондрыкину.
– Завтра узнаешь.
– Сейчас!
– Сейчас? Нет, моя дорогая, сейчас я к нему поеду и поквитаюсь, – Матрена Ипатьевна вытащила карманный кольт. – Утром про меня в газетах прочтешь. А коли не прочтешь, знай: нет больше Матрены Дондрыкиной.
– Не делай этого! Поехали в полицию. Не хочешь в полицию, пошли со мной, расскажешь все Дмитрию.
– Не пойду. А Дмитрию поклон от меня передай.
Дондрыкина оторвала от руки Сашенькины пальцы и ловко запрыгнула в «эгоистку».
– Прощай! Коли жива останусь да под следствие попаду, найму Димочку адвокатом!
Купчиха на прощание потрясла револьвером.
Княгиня Тарусова, словно последняя забулдыга, не решалась отлепиться от фонаря. Какой позор! Сейчас ее увидят в окно соседи, поймут, что пьяна… На ее счастье, Глебка по-прежнему торчал около дома. Как Дондрыкина отъехала, сразу подбежал.
– Проводи до квартиры, ногу подвернула! – попросила княгиня.
Глебка усмехнулся, уж больно характерное амбре исходило от Сашеньки, но говорить ничего не стал, обхватил за талию, повел к парадной. Княгиня попыталась прихрамывать, чтобы соседи не догадались, что навеселе.
– Доброго здоровья, ваша сиятельство! – приветствовал швейцар.
– Выходя из коляски, ногу подвернула, – кратко объяснила ему Сашенька свое положение.
– Позвольте, провожу!
– Не стоит, мальчонка поможет.
На площадке между первым и вторым этажами Сашенька остановилась перевести дух. Тошнота немного отступила, но тело по-прежнему не слушалось.
– Ой! – заметила она синяк на Глебкиной скуле. – С кем подрался?
– А то сами не знаете? Из-за вас я в глаз получил! Вы вчерась служанкой приоделись, а я не знал, доложил, что из дома целый день не выходили. И тут же схлопотал. Он сам вас видел!
– Какая скотина твой Осетров! – пролепетала Сашенька.
– А сегодня вы куда ездили?
Что такое? Неужели Глебка решил, что раз она пьяная, значит, можно разговаривать непочтительно и вопросы наглые задавать?
– Твое какое дело?
– Так по морде снова схлопочу! А что я мог, когда вы на лихаче умчались?
Сашеньке стало жаль вихрастого парня. Чуть-чуть он постарше ее Евгения.
– Скажи, у батюшки в гостях была. А я тебе за то рублик дам!
– А на самом деле к Дондрыкиной ездили?
– Тсс! – прижала палец к губам Сашенька. – Осетрову ни слова.
Глебка криво улыбнулся:
– Клянусь! Осетрову я ничего не скажу.
Впрочем, если Матрена к Осетрову поехала, он и сам все узнает.
Эх, зря она к Дондрыкиной пошла. Не блистать теперь Диди в суде! А впрочем, так ему и надо, прохвосту!
Сашенька посмотрела в окно. Внизу, во дворе, у черной лестницы вспыхнула спичка, осветив знакомый профиль. Футы-нуты! Ципцин!
Что ж это за мастеровой такой, который на фабрику свою не ходит?
– Знаешь его? – обратила Сашенька Глебкино внимание на огонек.
– Познакомились! С утра тут торчит, – ответил парнишка. – Хороший мужик. Папироской меня угостил, а я его пирожком.
– А проводить его сможешь? До самого дома? Только незаметно. Мне надо знать, где он проживает. И как звать его на самом деле. – Сашенька вытащила из ридикюля кошелек. – За это завтра я тебе еще рублик дам.
– За такой барыш уж расстараюсь, – солидно ответил Глебка. – А во сколько прийти-то?
– Ты и так тут от зари до зари!
– А завтра у меня выходной. Сказали-с, завтра суд над Антипкой, следить за вами не надобно. Буду отсыпаться.
Сашенька попробовала сообразить. Завтра действительно суд, утром в доме будет суматоха, не до Глебки. А вот когда суд закончится, никому не известно. Может и вовсе не начаться, если кто-то вдруг заболеет, председатель или прокурор, а может и поздно вечером, зависит от того, насколько быстро присяжные в совещательной комнате решение вынесут.
– Ладно, спи, сама заеду. Где живешь?
– На Введенской, у мещанки Прибабкиной койку снимаю. В сарае! Зато собственный вход.
– Хорошо, до завтра. Дальше я сама пойду!
Открыл сам Диди. С изумлением поглядел на покачивающуюся жену:
– Дорогая, что с тобой? Ты не трезва? Выпивала?!
– Знаешь с кем? – вопросом на вопрос ответила княгиня. – С Дондрыкиной!
Князь побледнел. Сашенька залепила ему пощечину и только потом упала мужу на руки.
Дальнейшее помнила кусками. Лешич сует ей камфору, Наталья Ивановна бежит с тазиком, Обормот лижет руку, Володя плачет.
Проснулась Сашенька часа в три ночи. Самочувствие оптимизма не внушало: голова раскалывалась, во рту было сухо, от мерзкого привкуса мутило. Диди предусмотрительно не потушил керосиновую лампу, спасибо хоть за это. Откинула одеяло, спустила ноги, осторожно, будто она не Сашенька, а ваза с водой, села, потом, собравшись с силами, встала, сделала шаг. Вот и первая радость – уже не качает. Подойдя к столику, налила из графина воды, жадно выпила. Уф… Стало легче… Поняла, что мучима и обратным желанием. Вернулась к кровати, заставила себя наклониться. Что за невезение! Клашка в который раз ночной горшок ей поставить забыла. Придется плестись в клозет.
Подняв лампу, Сашенька пошла к двери. Нет, качка продолжалась, только теперь это был не девятый вал, а просто легкий шторм. Потому путь по коридору решила проделать, держась за стенки. И чуть не забыла о старом сундуке с зимними вещами, стоявшем возле поворота на кухню. Кто это на нем улегся? Ба! Лешич!
Стараясь не разбудить, осторожно обогнула сундук и повернула к кухне. Ну и трели там раздаются – ни на миг не прерываются! Сашенька остановилась, прислушалась, потрясла головой. Нет, человек так храпеть не способен. Во всяком случае, в одиночку! Там двое спят. Кто? А-а-а! Кажется, поняла – Диди оставил ночевать у них Марусю!
На обратном пути посетила мысль все-таки захватить с собой в спальню горшок, на повторное путешествие сил уже не хватит. Развернувшись, Сашенька дошла до кухни, где в особом шкафчике Клашка держала ночную посуду.
Желтоватый свет лампы осветил дровяную плиту, утварь, висевшую на стенке, кучку дров в углу и двоих на полу. Клашу и ее безмозглого Васютку!
Увидев каторжника, сопевшего через стенку от ее детей, Сашенька так разозлилась, что и качка прошла, и силы на скандал появились.
Перво-наперво разбудила Лешича:
– Ты знаешь, кто на кухне спит?
Прыжов сперва сообразил, где он, потом задал глупый и ненужный вопрос:
– Как ты себя чувствуешь?
– Ужасно. В доме убийца!
– Значит, тебе лучше. А Васютка у нас теперь погорелец. Халупа, где жил, вчера сгорела…
– Мне плевать!
– Диди разрешил переночевать…
– Ах, он разрешил…
– Сашич, не надо, у князя утром суд!
Диди выслушал молча, препираться не стал. Пошел на кухню, разбудил Клашу и Васютку.
– Димочка, куда ж ему идти? Ночь! – забормотала Клаша. – Разбойники так и шастают.
– Васютка составит им отличную компанию. – Княгиня пришла вслед за мужем, чтобы лично проследить за изгнанием каторжника.
Тот смотрел на нее исподлобья.
– Пусть на черной лестнице ночует! – решил Диди.
– Но…
Князь оборвал жену:
– Ты хочешь весь дом перебудить? Ворота закрыты, швейцар и дворники спят.
– Хорошо, – вынуждена была согласиться Сашенька. – Но чтоб завтра его здесь не было! И закрой дверь на черную лестницу. Ключ мне отдашь…
