Валерий Введенский - Приказчик без головы
– А почему Диди перестал к тебе ходить? Другую… как это у вас говорят… зазнобу нашел?
– Не-е, его из профессоров выперли, вот денег и не стало. Я ведь не из дешевых. Что загрустила, подруженька? Не знала? Думала, двое детей…
– Трое, – механически поправила Сашенька.
– Да хоть дюжина! – внезапно взорвалась Дондрыкина. – Думаешь, приплод с приданым верность гарантируют? Ага, держи карман! А все потому, что приданое твое кровью моего отца полито. После его смерти нам с матушкой на Охту пришлось перебраться, в покосившуюся избу. Даже на дрова денег не было. Вот родительница скоротечной чахоткой и заболела. Года не прошло, как померла. С тех пор я и мыкалась по чужим людям, кусок хлеба выпрашивала, а как подросла… Ну, сама догадываешься… Повезло, что Господь красоту подарил, мужики до сих пор по мне слюнки пускают. Красота меня из домов терпимости и вывела. Сенатор один в содержанки взял. Потом другой, генерал от инфантерии, затем третий, не помню даже, как его, тоже с лампасами. Постепенно денег скопила, лавку открыла. Все ради Пашки окаянного. Соврала я тебе! Сказала, что морду готова ему искромсать, а если взаправду, так на брюхе к нему поползу. И прощения буду молить, хоть не виновата. Люблю потому что… Люблю! Тыща мужиков на мне были. И ведь ни один, ну вот ни один душу не задел. Только Пашка. Потому что на отца похож, что ли? Не знаю… Признавайся, где видала? Ну?
– В морге. Нет больше твоего Пашки! – не без злорадства сообщила княгиня. – Потому и пришла.
– Ой, горюшко…
Дондрыкина несколько раз потерянно моргнула, а потом вдруг завыла, зарыдала в голос, кулаками по столу застучала. Постарела вмиг, в раздавленную горем старуху превратилась. Отплакавшись, схватила бутылку и закричала:
– Эй, Сысоич! Закрывай к чертям лавку! Пашка помер!
Отхлебнув из горлышка, Матрена Ипатьевна встала, качаясь, как матрос, подошла к дубовому буфету, занимавшему добрую половину гостиной, достала еще один стакан.
– Когда похороны? – спросила вдруг.
– А что хоронить? – развела руками Сашенька. – Один скелет остался! Без черепа.
– А тело? Тело где? – Дондрыкина медленно соловела.
– Разложилось. Целый год в воде плавало.
– Какой, к черту, год? – мужиковато изумилась Матрена Ипатьевна. – Он мне писал в ноябре. – Дондрыкина полезла в нижний ящик буфета и вытащила оттуда скомканную бумажку. – Сжечь хотела, да потом передумала. Чтобы в рыло поганое пихнуть, когда обратно явится. Вот, вот он пишет – такая я, мол, растакая, не блюла себя, а ему в жены девицу захотелось! Когда меня на дармовщинку крыл, об этом не думал. Да я бы с голоду померла, кабы блюла себя. А ведь клялся, сморчок, клялся, что любит! Я ради него лавку эту чертову завела. Господи, зачем? Чтобы в благодарность письмо вонючее получить? Эх, знала бы, к родителям не отпустила бы. На кой мне ляд их благословение?
– Лавку запер, – в гостиной неслышно, как кот, появился старичок. – Что ты там про Пашку кричала?
– А… – махнула рукой Дондрыкина. – Ерунда! Думали, помер. А ему как с гуся вода. Как же, помрет он! Вперед него все сдохнут!
– А с чего этакую страсть предположили, позвольте спросить? – Старичок уселся на стул и прихлебнул, словно чай, виски из стакана. – Ведь неспроста?
– Сашка скелет в морге видела! – отмахнулась Дондрыкина. – Решила, что Пашкин…
– Полагаю, четырехпалый? – старичок повернулся к Сашеньке.
Она не ошиблась – старичок умен. Вопрос в яблочко!
– Четырехпалый.
Дондрыкина скривилась:
– Таких пруд пруди.
– Не болтай! Сядь! – резко оборвал ее старичок и уточнил у Сашеньки: – На левой руке?
– Да! А я ведь главного не рассказала, – спохватилась княгиня. А все уиски! – Один человек видел, как Пашку обезглавили и в Неву бросили. На Петра и Павла дело было, в прошлом году.
– Врет твой человек! – заявила Дондрыкина.
Старичок же отнесся серьезно:
– Позвольте полюбопытствовать, кто сей свидетель? Али секрет?
– Почему ж секрет. Сидором Муравкиным звали!
– Позвольте, он ведь и сам без головы остался?
Сашенька кивком подтвердила.
– Дела… – протянул старичок.
– Я одного понять не могу, – Дондрыкина вразвалочку двинулась обратно к столу. – Тебе-то какое до этого дело?
– Мой муж – адвокат Антипа Муравкина. А я… я помогаю ему в установлении истины.
– Антип, если память мне не изменяет, – стал размышлять старичок, – прошлой осенью в Питере появился, значит, на Петра и Павла Пашку убить не мог. Следовательно…
Дондрыкина его опередила:
– Да жив Пашка! Кому ты веришь, Козьма Сысоевич? Ее отец моего разорил!
– Это, Мотя, к делу не относится. А верить – верю! Потому что Пашку знал хорошо. Не мог он такое письмо написать. Не мог! Приказчик – тот же посол али переговорщик. А Пашка хорошим приказчиком был! Он тысячу пуль бы отлил, мол, болен или родители помирают, землетрясение, наводнение, холера там или еще что, но обидных для невесты оскорблений ни в жизнь не допустил бы. Значит, не он писал, не он!
– А запрос? Климент запрос в волость посылал.
– Этот казус тоже легко объясним. С запросом червончик не пошлешь. А полиция наша без барашка в бумажке даже не почешется. Проверили по документам и отписались. По документам, поди, Пашка из своей деревни отродясь не выезжал.
– А кто письмо тогда написал? – не сдавалась Дондрыкина.
– Писал его тот, кому надо Пашку в твоих глазах опорочить. И кто точно знает, что Пашка не вернется. Убивец то есть!
– А почерк? – задала резонный вопрос Дондрыкина. – И ты, и я почерк-то признали!
– Почерк подделать – не штука. – Старичок повернулся к Сашеньке: – Вас как называть-то, ваша светлость али сиятельство?
– Сашкой ее звать! – вякнула Матрена Ипатьевна.
– Александра Ильинична, – строго поправила княгиня.
– Александра Ильинична, раз Сидор вам про убийство рассказал, может, и убийцу упомянул?
– С Сидором я знакома не была, с чужих слов говорю. А убийцу Сидор не назвал. Выгоду хотел из тайны извлечь, за что и поплатился.
– Однако, чувствую, мыслишки у вас насчет убийцы имеются. Или ошибаюсь?
– Осетров! – чуть подумав, открыла свои подозрения Тарусова.
Все равно завтра весь город узнает.
Старичок почесал лысину:
– Калина? Да ну-у… Зачем ему собственных приказчиков убивать?
– Пашку – за то, что к Матрене переметнулся, – пустилась в объяснение Сашенька.
– Бросьте, ерунда. Александр Македонский, конечно, великий человек, но стулья из-за него ломать негоже, – процитировал Гоголя собеседник.
«А старичок-то образован!» – подумала Сашенька, а вслух продолжила объяснять:
– А Сидор Осетрова шантажировал…
– Говорю же вам – не Осетрова! Как Пашка не мог письмо такое накорябать, так Калина на убийство не способен, – возразил ей старичок-психолог. – Обмануть, сподличать, подвести под монастырь – это Осетров запросто. И украсть может! Товар мимо таможни ввезти…
Слова эти адресованы были не Сашеньке.
– Опять свое заладил! – взметнулась Матрена Ипатьевна. – Калина в ноль торгует, чтоб меня разорить!
– А я говорю, контрабандой балуется. А что ты запоешь, когда в минус к нашей входной цене начнет продавать?
– Пусть попробует…
– На хвост соли ему насыплешь?
– Управу найду!
– Зря ты на Климента рассчитываешь. Они с Калиной давно в дружках. Когда склады мои сгорели, Климент приехал, поковырялся пять минут, буркнул «Молния!» – и был таков. А там керосином за версту воняло…
Сашеньку, несмотря на хмельной туман в голове, озарила догадка:
– Вы Телепнев?
– Собственной персоной. Что? Не похож? Или смутило, что приказчиком служу? Служу по собственной воле и желанию. Жена померла, дочкам-зятьям в тягость. Скучно стало! А тут Матрена Ипатьевна с прожектом! Я, конечно, знал, дело она под Пашку затеяла, но уж больно руки чесались. Поквитаться с ученичком своим Осетровым захотелось. Умный человек у наставников знаниям и умениям учится, а этот подлец заодно и дело мое перехватил. Ну погоди, милок, год-другой, запоешь ты соловушкой!
– Если сам не помрешь к тому моменту, а я не разорюсь, – мрачно предрекла Матрена Ипатьевна.
– Слушаться будешь – не разоришься. Рисковать, Матрена, надо!
– Я сказала: нет! Не хочу больше закон преступать. Честной быть хочу.
– Ну, мне пора, – решила Сашенька.
За разговором не заметила, как за окном стемнело. Не много она тут выведала, а то, что услышала, по правде говоря, лучше бы и не знать.
– На посошок давай, – предложила Матрена.
– Не доеду я, – оценила возможности своего организма Сашенька.
– Не боись, я тебя отвезу. Эй, Аграфена!
– Мотя, ты б лучше дома осталась, – ласково посоветовал старичок.
Матрена, не слушая, разлила по стаканам уиски. В дверях появился слуга.
– Слушай сюда! Чтоб через пять минут коляска была готова. А потом Сысоича накорми.
– Я тебя обожду! – запротестовал Телепнев.
