Валерий Введенский - Приказчик без головы
– Вот еще!
– Сашич, будь благоразумней!..
Княгиня посидела-посидела со сжатыми губами, посверкала молниями из-под ресниц и согласилась:
– Ладно! Через пару минут проси.
Ровно через две минуты в спальню постучали.
Княгиня успела выстроить мизансцену: стояла у окна, спиной к двери, сцепив руки на груди.
– Да, – чуть помедлив, разрешила она.
– Сашенька! Дорогая! – Князь не решился подойти вплотную и начал заготовленную речь у абажура. – Я недостоин тебя, знаю. Но ради детей, ради всего святого… Прости меня!
Сашенька долго не отвечала, князь даже начал нервно поглядывать на часы. Когда уже готов был развернуться, княгиня вдруг заговорила. Сухо, отрывисто, не поворачиваясь:
– Позже, позже все решим. У тебя важный день. Ступай!
– Потому надеюсь выйти отсюда с надеждой! Есть ли шанс, пусть не сейчас, хоть когда-нибудь, что ты простишь, простишь меня?
Сашенька повернулась, расцепила руки, медленно подошла.
Какая же она красивая! Грусть-тоска ей всегда к лицу, и князь иногда жалел, что сии сумрачные настроения посещают жену редко.
Сашенька поправила бабочку у вытянувшегося мужа, смахнула невидимую пылинку.
– Не торопи меня. Сейчас я словно стакан со взвесью. Если не взбалтывать, она потихоньку уляжется.
– Но осадок, так понимаю, останется… – горько усмехнулся Дмитрий Данилович.
– Если будешь хорошо себя вести, он растворится.
– Я… Я буду безупречен. Я люблю тебя!
– И я, – вздохнула княгиня.
– Ты пойдешь в суд?
– Конечно!
– Тогда просьба: мы с Лешичем уже выходим, а тебя я хотел бы попросить препроводить в суд Марусю…
– А почему бы нам не отправиться всем вместе? Я оденусь мигом! Десять минут, не более…
– Проблема не в том, что ты не одета. Свидетели, как ты знаешь, до своего выступления сидят все вместе в особой комнате. А я не хочу, чтобы Крутилин видел Марусю. Ты ведь помнишь, они с Дитцвальдом задумали гнусную комбинацию. Пусть сыграют дебют, а я им устрою эндшпиль. Поэтому приведи Марусю чуть позже. Примерно к половине первого. Крутилин к этому времени свидетельствовать уже закончит.
А-а, господи! Крутилин! Хорошо, что Диди напомнил. А еще Осетров, Челышков! Все они знают ее под разными личинами. А вдруг мужу взбредет в голову познакомить ее с Крутилиным?
Ладно, будь что будет.
– Я сделаю, как ты просишь.
И Сашенька нежно дотронулась губами до щеки мужа.
Глава тринадцатая
«Правда и милость да царствуют в судах». Эти слова из первого манифеста Александра Второго стали девизом его судебной реформы, а после гибели самодержца их выбили на здании, считавшемся ее символом.
Окружной суд Петербурга занимал целый квартал. Центральная, самая длинная его часть была вытянута по Литейному проспекту, боковые выходили на Шпалерную и Захарьевскую улицы. Для большей монументальности двухэтажное здание, словно на пьедестал, поставили на подвалы высотой в человеческий рост и по всему периметру украсили колоннами и арками.
Короток был золотой век российской юриспруденции – всего-то пятьдесят лет. До того и после суды наши руководствовались волею власть предержащих, шелестом купюр в пухлых конвертах, классовым чутьем…. В общем, чем угодно, кроме права.
Короток был золотой век русской юриспруденции. Короток и тернист! Тогдашние правоведы с титаническими усилиями преодолевали правовой нигилизм бюрократии, не нуждавшейся, как и в нынешние времена, в торжестве закона. Юристов «прижимали к ногтю», увольняли со службы, запугивали наружным наблюдением, обысками, арестами и ссылками…
Короток был золотой век русской юриспруденции. Но не стоит его идеализировать. Случались и ошибки, и несправедливости. Но именно тогда впервые за тысячелетнюю историю Руси суд перестал быть судилищем.
Короток был золотой век русской юриспруденции. В феврале семнадцатого года пьяные солдаты с матросами разгромили петербургские суды. Здание Окружного суда сгорело.
На его месте в тридцатые годы возвели мрачное серое здание НКВД. Оно тоже символ, но совсем другой эпохи…
Тарусов не спеша поднялся по главной лестнице, украшенной статуей Екатерины Великой.
Выяснилось, что слушания перенесли в так называемый первый, самый большой в Окружном суде, зал. Слишком уж много нашлось желающих присутствовать на дебюте присяжного поверенного Д. Д. Тарусова: бывшие коллеги по университету, чиновники Сената и Министерства юстиции, друзья, знакомые… Дополнительный интерес к процессу добавило участие Дитцвальда: взаимная неприязнь бывших профессоров грозила перейти сегодня в открытое противостояние.
Фердинанд Эдуардович уже прибыл. С напускной сердечностью, столь свойственной образованным и воспитанным подлецам, он поприветствовал князя:
– Дмитрий Данилович! Сколько лет, сколько зим! Очень, очень рад!
Князь нехотя пожал мягкую ладошку.
– Жара-то какая! – обмахиваясь папкой, пожаловался Дитцвальд. – Надеюсь, к часу управимся?
– К часу? – с напускным удивлением переспросил Тарусов.
Дитцвальд, уловив боевой настрой Дмитрия Даниловича, напрягся.
– Дело-то ведь ясное, – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Фердинанд Эдуардович.
– Вы так считаете? – поинтересовался князь.
Дитцвальд кивнул и с беспокойством уточнил:
– А вы?
Тарусов, сделав вид, что задумался, почесал бородку, а потом вдруг с улыбочкой произнес:
– Ну конечно, ясное. К часу действительно и закончим!
– Ну слава богу! – отлегло у Дитцвальда. – Значит, успею на поезд двухчасовой. На даче-то как хорошо! Воздух там другой, будто ложкой его ешь, как сметану. И супруга, знаете-с, скучает…
Князь поспешил откланяться. Ему перед началом слушаний хотелось перекинуться парой фраз не с Дитцвальдом, а с действительно приятными людьми. А их пришло немало: по коридору прохаживались Спасов и Стасович, собственный тесть Дмитрия Даниловича Илья Игнатьевич, статский советник Ахтырский-Гринкевич, состоящий при обер-полицмейстере чиновником по особым поручениям, и многие-многие другие…
У окна Тарусов приметил Владимира Артуровича Михнова, главного редактора «Столичных новостей».
– И вы здесь? – подошел к нему князь.
– А что мне оставалось? Наш судебный репортер, увы, увы, сегодня занят, – пошутил Михнов.
Оба весело рассмеялись.
– Скажите по секрету, – продолжил редактор, – я не зря заявился?
– Надеюсь!
– А может, сами репортаж напишете?
– Что вы, неудобно…
– Хорошо, хорошо, понимаю. Но льщу себя надеждой, что сотрудничество наше продолжится. Готов и гонорарий поднять…
– Честно говоря, боюсь загадывать. Хотел бы, конечно, сосредоточиться на основном поприще.
– Жаль! У вас талант, батенька. Большой литературный талант.
– Ну что вы…
– И не только я так считаю… Знаете, кто вас отрекомендовал в свое время? – спросил Владимир Артурович, заговорщически понизив голос и приблизившись к уху Тарусова.
– Знаю, знаю, – отшатнулся Тарусов.
Некоторые имена не стоит произносить в присутственных местах даже шепотом.
Кухонную утварь Сашенька обожала! Потому, надо – не надо, скупала ее по разным каталогам. Но сейчас, глядя на прессы для выжимания соков, всякие шприцы, терки и прочую дребедень, висевшую и стоявшую в кухне, мучительно соображала, что же, а главное, как приготовить чадам на завтрак? Делать-то, увы, все придется самой – Клашу увезли в Удельную, в дом призрения душевнобольных.
Самое простое, как говорят, – это сварить кашу. Но как она варится?
На Сашенькино счастье, в кухню заглянула Маруся… Вот кто должен уметь ее готовить!
Оказалось, что Маруся и чай способна заварить!
Княгиня с облегчением вернулась в будуар и засела за дневник. Да так увлеклась, что не заметила, как пролетели отведенные на задержку полтора часа.
Пора идти в суд. Быстро одеваться!
Но когда торопишься, все валится из рук. Наталья Ивановна никак не могла затянуть Сашеньке корсет, а у Маруси не получалось загладить складки на юбке из пестрой киперной ткани, которую княгиня задумала надеть. Когда преодолели эти препятствия, возникло новое – прическа. Без Клаши Сашенькины волосы не желали зачесываться назад и ниспадать оттуда изящными волнами. В итоге совместными усилиями их сплели в толстую косицу, которую будто змею уложили кольцами на затылке. Надеть сверху вуаль не удалось, и ее пришлось заменить большой черной шляпой из итальянской соломы с бархатной лентой и веточкой пестрых роз. Уф, можно выходить…
Но еще не все беды остались позади. Спускаясь по лестнице, Сашенька заметила на Марусином сарафане дырку, причем в самом неприличном месте. Пришлось возвращаться. Ставить заплатку времени не было, и Марусю обрядили в тот самый сарафан, в котором Сашенька выдавала себя за нее.
Они безбожно опаздывали, и княгиня решила ехать на извозчике, хотя пешком идти было не более пятнадцати минут.
