Александр Омельянюк - Високосный, 2008 год
— «А это твои проблемы!».
Но Гаврилыч пошёл дальше, начав оскорблять Платона.
Поэтому ответ ему был совсем другой:
— «Какой, к чёрту, рабочий?! Менеджер, как и ты!».
— «Для этого надо многому учиться!» — вскричал Гудин, не желая быть с Платоном на одном уровне.
— «Безделью?! Я никогда бы ему не учился! И не буду! Это твоя епархия, мудак!» — ответил ему Платон, распаляясь к концу фразы.
Но Гудин не унимался. Он увёз тележку сам, а потом пожаловался Надежде:
— «Платон там отказывается работу делать!».
И тут же с выпученными и бешенными от злости глазами вбежала Надежда Сергеевна, и, глядя на невозмутимого, уже чуть умерила свой пыл:
— «Платон! У нас общая работа!».
— «Ну!?» — начал тот вызывающе.
— «Я знаю, что у нас общая! Я разве отказываюсь? А что тебе только что ответил Гаврилыч? Что? Что это мои проблемы! И тут же он просит, даже требует, меня помочь ему?! Нужно быть последним мудаком, чтобы согласиться на это! Вот он и получил, чтоб отстал!».
Это успокоило Надежду. Желая несколько загладить свою вину, она вскоре начала рассказывать последние важные новости о своей семье.
Распалившись, она взахлёб поделилась, как они с сыном на двоих вчера вечером съели арбуз весом в тринадцать килограмм. На что Платон с подколом заметил:
— «Ты наверно в эту ночь и увидела, какая она звёздная и лунная?!».
А новая позиция, вернее оппозиция Платона по отношению к коллегам привела к тому, что смех, инициатором которого обычно был он, надолго и практически полностью покинул стены их ООО «Де-ка».
Некоторым исключением стала лишь Надежда Сергеевна, которая тоже была Козерогом и оптимистом, как и Платон, и тоже летом жила загородом.
Может теперь и поэтому, ставить штампики на этикетках Надежда Сергеевна взялась в этот раз сама. И этим она, конечно, помогла Платону.
А когда приехавший с задания Алексей, непонятно для чего и с какой целью, поинтересовался у Платона, почему он теперь сам нарезает этикетки, а не Иван Гаврилович, тот ответил:
— «Ха! Так Иван Гаврилович их плохо режет, криво, и штампик ставит сикось-накось, смазывая краску!».
Алексей, видимо, хотел уесть Платона, сказав, что-нибудь типа:
Ага! Вот теперь ты сам режешь! Так тебе и надо!
Но в этот раз не получилось!
Так что теперь до следующего раза!
И когда Алексей, в следующий раз, попытался выдать какой-то юмор против Платона, что тот увидел по его появившейся саркастической улыбке, то вовремя был им остановлен:
— «Не надо, Лёш! Не напрягайся!».
А когда Ляпунов по какому-то очередному надуманному поводу подумывал придраться к Платону, например фразой: зачем ты вахтёру ключи отдаёшь, то Платон просто жёстко осадил его:
— «Лёш! Ты тут мне Ваньку не валяй… Гудина! А то будешь, как и он, опущенным!».
А вообще-то общение с Алексеем было очень редким.
Намного чаще приходилось общаться с Гудиным или Надеждой, а то и со всеми вместе.
— «А где наш дедушка Альфонс?» — поинтересовался как-то Платон о Гудине у Надежды.
— «Ну, что ты так сразу… о нём?!» — поначалу не согласилась с ним, но уже задумалась над его словами, Надежда Сергеевна.
Тогда Платон решил выразиться более щадяще и завуалировано:
— «Ну, хорошо! Тогда, а где наш дедушка Доде?!».
В поисках проходимца, Платон постучал в кабинет к Ноне с вопросом:
— «А у тебя тут никого нет?» — спросил он, почувствовав противный запах табачного дыма и краем глаза замечая, сидящего на диване за дверью дымящего Гудина.
И не успела Нона ответить, как Платон заключил:
— «А-а! Ну, раз людей нет, тогда у меня к тебе будет вопрос!».
И с этими словами Платон закрыл дверь, демонстрируя своё нежелание делиться секретами с болтуном Гудиным.
Вскоре тот вернулся на своё место опять погонять шарики.
Умаявшись, он пошёл было покурить, но был остановлен чуть ли не воплем отчаяния, с доносившимися из туалета призывами о помощи.
Вскоре какая-то женщина поблагодарила Ивана Гавриловича за то, что он открыл ей снаружи дверь и выпустил её из туалета со сломанным изнутри дверным замком:
— «Спасибо Вам большое!».
На что дурачок ответил в привычной манере:
— «Спасибо в карман не положишь!».
И тут же, стоявший невдалеке Платон, заметил:
— «Вот и хорошо! Теперь будем знать, какой ты человек!».
И оппоненты опять разбежались по своим рабочим местам:
Платон — клеить этикетки, а Гудин — курить и чесать языком с женщинами.
Через несколько минут Платон, направившийся по коридору в сторону оживлённо слушающих женщин, услышал нечто свежее от Гудина:
— «А это, как мычание ягнят!» — похвалился тот им своей осведомлённостью, показав себя ещё и знатоком мирового кино.
А когда те удивлённо переглянулись, добавил традиционно своё, Гудинское:
— «Ну, что?» — спросил Иван Гаврилович, обращаясь к женщинам.
— «Тюльку гнать не будем?!» — помог ему до конца выразить свою мысль, проходивший мимо Платон.
На обратном пути Надежда Сергеевна, услышав смех женщин, как результат пребывания там Платона, больше из ревности, попросила того, и так очень занятого наклейкой этикеток, принести ещё и бутылки масла со склада.
На что уже возмущённый Платон попросил её:
— «Надь, ты же знаешь, я весь в работе, а там у тебя свободный сотрудник весь день шарики дрочит и тюльку бабам вставляет! Предложи ему размяться, отдохнуть от дрочиловки и тюльку свою вытащить, а то у него и тут и там будут застойные явления!».
В отместку за свою излишнюю смелость, после посещения столовой Платон Петрович подвергся давно забытой атаке Надежды Сергеевны:
— «Платон! Опять от тебя столовкой пахнет!?» — домогалась она.
— «А я слышал, что в Кащенко не пахнет!» — отбился он от сумасшедшей.
— «Кого дерёт чужое горе?!» — услышал Платон любимое гудинское выражение, уже проходя к себе.
Тут же он вернулся, дабы разобраться с хамом, но дал маху.
— «А где этот-то? Старичок-мудачок!» — спросил Платон Надежду, будто бы не заметив в углу Гудина.
Пока та, опешив, с приоткрытым ртом, широко раскрытыми глазами впилась в Кочета, из угла донеслось старчески визгливое:
— «Не Кочет ты, а куроёбов!» — вскипел Гаврилыч.
— «Пардон! Козла-то я и не приметил!» — успел вставить Платон, захлопывая за собой дверь.
Но Гудин не успокоился. Он страстно желал оставить последнее слово за собой. Потому вошёл к Платону с домашней заготовкой, как он считал, тонких оскорблений:
— «Ну, что? Одинокий ты наш, … рабочий!» — обозвал он Платона за то, что тот сидит один в своём рабочем помещении.
Но тот сразу отбился:
— «Да нет! Я не одинокий, а параокий! Это ты у нас такой… И я не рабочий, а инженер, к тому же механик! Но не автомеханик, какой-нибудь, а космический! Так что с моих высот тебя говно, или дипломированное ЧМО, не видно!».
Уходя с работы, Платон спросил дежурную вахтёршу про уборщицу:
— «Галина Александровна! А Вы завтра утром увидите Нину Михайловну?».
— «Нет, Платон Петрович! Я ведь ночью не дежурю!» — гордо ответила интеллигентка.
— «А! Да! У Вас же ведь есть джентльмен!».
— «У меня есть верный паж!».
Да, да, да! Вы же у нас королева! — не стал Платон продолжать вслух.
Галина Александровна вообще была женщиной бомондящейся, строящей из себя знатока культуры, искусств и нравов.
Платон хорошо запомнил её доброжелательные критические замечания на его писанину. Тогда Галина Александровна метко и чётко уловила и указала ему, что он, по её мнению, пишет сходу, не шлифуя текст, не оттачивая мастерство, ни стиль, ни слово.
— «Это, конечно, говорит о Вашей большой одарённости. Но вы ленивы, Платон Петрович. Над текстом надо работать!».
И Платон работал, но не над старым текстом, а над новой информацией.
Её было столько много, а планы были столь грандиозны, что у него почти не было возможности глубоко вникать в правильность написанного.
И самый большой объём информации, особенно порочащей человеческое достоинство, шёл, естественно, от Ивана Гавриловича Гудина.
Платон как-то спросил у него что-то безобидное. Но тот, всё ещё находясь в обиде, промолчал.
— «Ванёк! Ну, ты, прям, как Зоя Космодемьянская!».
И тут же два голоса слились в один. Алексей добавил всем известное:
— «Перед казнью!».
