Сумерки Эдинбурга - Лоуренс Кэрол

Крауфорд опустил взгляд на свою давно позабытую чашку с чаем и вздохнул:

— Что именно вы думаете обнаружить, Гамильтон?

— Пока не знаю, сэр. Именно поэтому я и прошу о вскрытии.

Крауфорд наклонился, чтобы прибавить газа в камине. Он никак не мог избавиться от проклятого холода, царившего в кабинете и пробиравшего тело до мозга костей. Внезапно главный инспектор чихнул и вытер нос. Оставалось надеяться, что он не подхватил простуду.

— Коридоры в морге весьма узкие. Как же ваша… э-э… проблема с замкнутыми пространствами?

— Я никогда не позволял ей препятствовать моим профессиональным обязанностям, сэр.

— Вы, несомненно, понимаете, что человек в вашей ситуации может быть чересчур… мнительным, скажем так, и склонным видеть злой умысел даже гам, где его нет.

Руки, которые Гамильтон держал по швам, сжались в кулаки.

— Подозрения касательно смерти Стивена Вайчерли не имеют никакого отношения к пожару, в котором погибли мои родители.

— «Подозрительность — доспех тяжелый…»

— «…Чей вес скорей мешает, а не защищает». Не думаю, что Роберт Бёрнс имел в виду работу полицейского, когда писал эти строки, сэр.

От такой дерзости главный инспектор даже приоткрыл рот. Всем в участке было известно, что начальник обожает цитировать Бёрнса, и ни один из подчиненных не смел прерывать его в такие моменты. А еще большее раздражение у Крауфорда вызвало то, что Гамильтон и сам прекрасно знал клятый афоризм.

Главный инспектор взметнулся из кресла как кит, взлетающий над гладью океана.

— Сержант Дикерсон! — заревел он.

В дверях немедля появился молодой огненноволосый полицейский невысокого роста с реденькой бороденкой и заметно проступающим из-под одежды брюшком.

— Вызывали, сэр?

— Не соблаговолите ли сопроводить инспектора Гамильтона в морг?

Дикерсон переступил с ноги на ногу и кашлянул:

— А как же свинья миссис Макгинти, сэр? — Его акцент явно был родом из Северного Йоркшира, гласные сливались и покидали оковы уст сержанта в виде длинных тягучих звуков.

— Полагаю, ее свинья некоторое время сможет позаботиться о себе сама, сержант.

— Как скажете, сэр.

Хотя полицейское управление Глазго славилось как первое подобное учреждение в Британии, полиция Эдинбурга тоже успела явить миру немало замечательных личностей — например, известного инспектора и писателя Джеймса Маклеви. Вместе с тем в число повседневных обязанностей каждого констебля входили и такие прозаические задачи, как «контроль за содержанием свиней, ослов, собак и прочих нижестоящих животных». Свинья миссис Макгинти была злостным нарушителем установленных правил, и обязанности по надзиранию за хавроньей доброй леди и всей ее свинской когортой были возложены начальством на сержанта Дикерсона.

— Забудьте о проклятой свинье, — сказал Крауфорд. — Инспектор Гамильтон хочет взглянуть на тело, а я хочу, чтобы вы его сопроводили.

Гамильтон вопросительно взглянул на начальника:

— Сэр?

— Послушайте меня, Гамильтон. Будь я неладен, если позволю вам тратить время судмедэксперта. Однако, коли пообещаете мне все сделать быстро, я разрешу вам взглянуть на тело в сопровождении сержанта Дикерсона.

— Но…

Крауфорд вскинул брови, а его губы внезапно растянулись в странном оскале.

— Будьте благодарны и за это, пользуйтесь моим великодушием, — сказал он, стараясь выглядеть как можно свирепей.

Гамильтон моргнул и отсалютовал:

— Спасибо, сэр.

Крауфорд на миг задержал на нем взгляд своих маленьких голубых глазок, а потом перевел их на сержанта Дикерсона:

— В морге следите за ним в оба, сержант.

Дикерсон озадаченно переспросил:

— Сэр?

Крауфорд вздохнул.

— С катушек может слететь, — объяснил он, — замкнутые пространства терпеть не может.

При этих словах Гамильтон заметно напрягся, но, как и Крауфорд, он отлично понимал, что находится не в том положении, чтобы возражать.

— Так что держитесь рядом и в случае чего помогите.

Полное тело Дикерсона вытянулось по стойке «смирно».

— Слушаюсь, сэр!

— А теперь марш отсюда, пока я не передумал!

Подчиненные вышли, и Крауфорд снова склонил свой блестящий от пота лоб над грудами бумаг. Если бы только его подчиненные знали, сколь многие из знаменитых приступов раздражительности главного инспектора были всего лишь искусной актерской игрой, призванной устрашить собеседника! Впрочем, нередко игра в сварливца перетекала и в приступ истинного раздражения. Крауфорд хмуро взглянул на кружку с холодным чаем — сливки собрались на поверхности в непривлекательный белесый завиток. Главный инспектор выпрямился во все свои сто девяносто три сантиметра и вперевалку подошел к забранному решеткой окну. Оно было мокрым.

Снаружи вялый дождик кропил мостовую. Пешеходы спешили по Хай-стрит, сутулясь под порывами сырого леденящего ветра, который пробирал тело и под самой плотной одеждой. Несчастными выглядели даже лошади, из-под копыт которых взлетали фонтаны брызг. Одинокий старьевщик замер над кучей тряпья, его лицо было скрыто под широкими полями шляпы из вощеной ткани.

Февраль был скверным месяцем, а Крауфорд был в скверном настроении. Он вытащил из нагрудного кармана позолоченные часы и открыл крышку. Когда-то они принадлежали отцу Крауфорда, подарившему сыну свое имя и бывшему одним из основателей сыскной полиции Эдинбурга. Несмотря на искреннее усердие, Роберт Лайл Крауфорд никогда не испытывал особого желания следовать по стопам своего достопочтенного предка. Он сунул часы обратно в карман и вернулся за стол. Больше всего сейчас ему хотелось быть около Мойры, обнимать ее и гладить по волосам. Паршивый день, подумал Крауфорд, и чем скорее он закончится, тем лучше.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Эдинбургский городской морг был местом темным и затхлым, здесь пахло плесенью и невыполненными обещаниями. До Иэна донесся шорох крысиных лап и редкий стук капель, точащихся из неведомого источника, — размеренный гулкий звук, напоминающий погребальный звон церковного колокола. Чем больше Иэн пытался не слышать этот звук, тем глубже он ввинчивался ему в мозг. Кап, кап, кап, кап.

Сержант Дикерсон шел сзади, ступая по каменному полу по-кошачьи беззвучно, — похоже, это место нравилось ему не больше, чем Иэну. Дорогу указывал шагающий впереди с фонарем дежурный — маленький косматый валлиец Джек Керридвен. Иэну уже случалось встречаться с ним раньше, и, хотя то был весьма сварливый коротышка, добрая пятая [2] односолодового помогла изрядно сгладить самые острые углы его характера. Иэн вручил своему провожатому бутылку «Кардý», которая стоила его недельного жалованья, и теперь очень надеялся, что это вложение окупится.

Иэну казалось, что с каждым следующим шагом каменные стены затхлого коридора постепенно сближаются. Чтобы утишить приступы накатывающего откуда-то из желудка ужаса, он заставил себя дышать глубже и медленнее. Иэн изо всех сил старался не замечать всего того, что так явно напоминало ему о подвале, в котором он однажды оказался заперт огнем. Время так и не стерло из памяти весь ужас той ночи. На лбу выступил холодный пот, руки и ноги мелко задрожали, а сердце бухало не тише турецкого барабана. По-прежнему безучастно раздавался медленный стук капель. Кап, кап, кап, кап. Набрав полную грудь пахнущего плесенью воздуха, Иэн усилием воли заставил себя переставлять одну ногу за другой.

Керридвен распахнул внушительную железную дверь, явно выкованную еще в Средневековье. Она захлопнулась за их спинами с гулким лязгом, дрожью отдавшимся в стенах пещероподобного здания. Процессия оказалась в большом помещении с кафельным полом и голыми кирпичными стенами, укрытыми десятилетиями наносившейся краской. Иэн не мог отделаться от мыслей о том, что скрывается под слоями краски и свидетелями каких страданий довелось быть этим стенам. Язычки газового пламени дрожали в рожках на бурых кирпичных стенах; сквозь ряд вытянутых узких окон в помещение заглядывали скудные отблески дневного света, сумевшие пробиться через завесу сырого зимнего тумана. В этой просторной комнате с высоким потолком и окнами Иэн почувствовал себя заметно лучше.