Бюро темных дел - Фуасье Эрик
В этот вечер Шарль-Мари Довернь рука об руку с женой наслаждался собственным триумфом. Супружеская чета принимала гостей в вестибюле и провожала их к анфиладе салонов, сплошь в мраморе и позолоте, где струнный квартет без устали играл камерную музыку. Помимо этого, гостей ждал грандиозный банкет, обеспеченный Шеве – знаменитым поставщиком яств для Пале-Руаяль. За столами формировались группы по интересам. Женщины предвкушали скорое начало сезона [3], описывали друг другу новые наряды, заказанные для предстоящих балов и приемов, обменивались, понизив голос, последними сплетнями о любовных романах при дворе и о парочках, замеченных в Булонском лесу или в Опера. Мужчины обсуждали текущие события. Одни спорили об эффективности вынесенного на голосование в палату депутатов тридцатимиллионного кредита для оживления экономики за счет широкого использования субсидий. Другие возмущались нападками легитимистов на королевскую семью, которую те обвиняли в убийстве последнего принца Конде ради того, чтобы завладеть его наследством. Третьи предвкушали грядущий судебный процесс над бывшими министрами Карла X и подсчитывали их жалкие шансы сохранить голову на плечах.
На верху огромной лестницы, ведущей к жилым апартаментам, стоял, небрежно облокотившись на балюстраду, бледный юноша, чья фигура была изящной, но слишком хрупкой, как обычно бывает у выздоравливающих после тяжелого недуга или у чахоточных. С высоты он угрюмо озирал картину светского торжества. Будь его воля, молодой человек в этот вечер и вовсе не показался бы на публике, но отец настаивал на его присутствии тоном, не терпящим возражений. Довернь-старший приготовил для своего единственного сына некий прожект – выгодную сделку – и всецело рассчитывал на его безоговорочное содействие. Сегодняшний роскошный прием нужен был еще и для того, чтобы скрепить сделку на официальном уровне с блеском, подобающим новому общественному положению главы семейства.
Означенному «прожекту» было семнадцать лет, он откликался на нежное имя Жюльетта и стоил около четырехсот тысяч золотых франков, предлагавшихся за него в приданое. Вернее, конечно же, за нее. Это была младшая дочь богатого нормандского промышленника, владевшего ни больше ни меньше тремя прядильными фабриками между Руаном и Эльбёфом, а также битком набитым портфелем акций. Брачный союз обещал быть невероятно продуктивным не только в деле продолжения рода Довернь. Так что новоявленный депутат ясно дал понять своему отпрыску, что в его собственных интересах будет произвести на невесту хорошее впечатление.
Перспектива весь вечер разыгрывать услужливого кавалера перед провинциальной дурой, наверняка безвкусно вырядившейся и не умеющей связать пару слов, Люсьена отнюдь не вдохновляла. В свои двадцать пять лет он оставался балованным мальчишкой и вел беззаботную богемную жизнь. Его легкомыслие приводило Доверня-отца в отчаяние, и после выборов в палату депутатов он открыто заявил сыну, что пора уже остепениться. В устах главы семейства это означало следующее: во-первых, Люсьен должен заключить выгодный брак, а во-вторых, начать интересоваться премудростями обработки какао и управления какой-нибудь мануфактурой. Ни то ни другое Люсьена не привлекало, но отец пригрозил лишить его денежного содержания, если будет ерепениться, и молодому человеку пришлось покориться.
Впрочем, у молодого повесы еще была надежда на верного союзника в лице матери.
Мадам Довернь проявляла к сыну снисходительность, которой не мог себе позволить отец. К неудовольствию супруга, она всегда попустительствовала склонности Люсьена к сочинительству и одобряла его литературные опыты. Молодой человек воистину бредил литературой. Попробовав себя без особого успеха в поэзии, с недавних пор он загорелся идеей покорить публику величайших парижских театров своими пьесами. Теперь все его мысли были заняты драматургией, а после того, как ему довелось прошлой зимой побывать на триумфальной премьере «Эрнани», его кумиром сделался Виктор Гюго. Мадам Довернь, женщина умная и деликатная, исхитрилась пригласить писателя на этот торжественный прием, позвав вместе с ним для прикрытия горстку дряхлых академиков [4]. Так что Люсьен все-таки решился появиться в анфиладе салонов, по которой фланировали толпы гостей, но при этом он вооружился твердым намерением бросить свою даму при первой же возможности, чтобы посвятить всего себя автору «Восточных мотивов» и «Последнего дня приговоренного к смерти».
Однако воистину в тот вечер все пошло не так, как было задумано. Началось с неприятного сюрприза – вести о том, что месье Гюго в последний момент отказался от приглашения. Писатель, оказывается, подхватил жуткую простуду, из-за которой несколько дней не сможет выйти из дома. Раздосадованный Люсьен уже приготовился провести худший вечер за всю свою недолгую жизнь, но тут ему представили пресловутую Жюльетту. К величайшему изумлению молодого человека, жулику-отцу удалось сделать для него не такой уж плохой выбор. Девица оказалась далеко не дурнушкой, к тому же изящная брюнетка с бархатно-карими глазами и жизнерадостным звонким голоском не замедлила проявить вкус к романтической поэзии. Вскоре под умиленными взорами обеих пар родителей молодые люди принялись читать друг другу стихи Ламартина и Альфреда де Мюссе. Люсьен настолько поддался чарам красавицы, что почти забыл о четырехстах тысячах франков приданого, которые были главной целью этого тщательно спланированного знакомства.
Последние минуты, предшествовавшие драме, впоследствии удалось воссоздать лишь на основе отрывочных свидетельств. Из того, что сумели выяснить полицейские, следовало, что в разгар званого вечера Люсьен Довернь поднялся в свои апартаменты на жилом этаже за сонетами собственного сочинения: Жюльетта, которой он признался, что и сам пописывает стихи, упросила молодого человека позволить ей взглянуть хоть одним глазком на них. Дальнейшее было куда загадочнее. Один из слуг сообщил, что видел хозяйского сына незадолго до десяти часов в коридоре третьего этажа. Туда перенесли множество предметов мебели, чтобы освободить побольше места в гостиных, и в числе прочего в тот коридор отправили внушительных размеров венецианское зеркало в золоченой раме. Его просто сгрузили на пол и прислонили к стене. Так вот, согласно показаниям слуги, Люсьен стоял возле этого зеркала на одном колене и неотрывно смотрел на свое отражение странным застывшим взглядом. «Месье был так поглощен этим занятием, что даже вроде как не услышал меня, когда я спросил, не надо ли ему чего», – впоследствии сообщил этот человек, камердинер, полицейским, явившимся на место событий.
Жюльетта, заждавшись своего прекрасного кавалера, в конце концов выразила удивление хозяйке дома, что ее сын так долго отсутствует. Опасаясь, что неисправимый отпрыск снова закапризничал и манкирует обязанностями, мадам Довернь решила поскорее с ним разобраться и все уладить, пока отлучку Люсьена не заметил ее супруг. В вестибюле она встретила спустившегося по лестнице камердинера, расспросила его и тотчас поспешила наверх, где и застала сына в той самой позе, которую ей только что описал слуга. Люсьен за это время, похоже, даже не пошевелился.
Охваченная дурным предчувствием мать окликнула его.
При звуках голоса, столь дорогого его сердцу, молодой человек поднялся. Развернулся лицом к противоположному концу коридора, спиной к матери, резко взмахнул рукой на уровне головы, словно в знак прощания, затем решительным, но слегка неровным шагом направился к ближайшему оконному проему, распахнул створки высокой рамы и… с ледяным спокойствием прыгнул головой вниз.
С криком ужаса мадам Довернь бросилась к роковому окну, а когда она выглянула, увидела в пяти метрах под собой лежащее на плитах двора безжизненное тело сына с торчащим из груди обломком трезубца Нептуна, чья статуя украшала фонтан. Листы бумаги, исписанные стихами, плавно кружились на ветру, как опавшие листья.
