Бюро темных дел - Фуасье Эрик

– Ваш талант безусловно заслуживает того, чтобы блистать на самых престижных сценах, – сказал он в ответ на ее слова. – Ведь и Люсьен Довернь считал, что вы заслуживаете более достойного репертуара, верно?

– Люсьен в свои годы оставался пылким, восторженным мальчишкой. Но, как я сказала вам в нашу первую встречу, он начинал терять интерес к театру. В последнее время бедняга носил букеты роз другой музе.

Валантен отозвался на это с неожиданной горячностью:

– Как непростительно с его стороны! Могу поспорить, его новая избранница вам в подметки не годится!

Аглаэ комплимент обрадовал невероятно, но она не подала виду: боялась сойти за легкомысленную девицу, которой мужская лесть способна вскружить голову. Еще меньше ей хотелось, чтобы Валантен принял ее за распутницу, готовую увлечься первым попавшимся любезником. Однако в глубине души она не могла не признать, что теперь молодой инспектор волнует ее еще больше. Несмотря на внешнюю холодность и серьезный взгляд, который порой становился суровым и колючим, Аглаэ чувствовала в этом человеке какую-то затаенную муку. Именно душевные страдания придали ему столь сумрачный вид и прочертили горькие складки по углам рта. «Что за боль несет он в себе?» – гадала Аглаэ. Откуда в ней взялось это жгучее желание исцелить его, рассеять боль, как ветер разгоняет облака? И под силу ли ей справиться с такой задачей?

Девушка так глубоко задумалась, хмуря лоб и покусывая ноготь на большом пальце, что не сразу почувствовала на себе пристальный взгляд своего спутника. Валантен смотрел на нее, будто ждал ответа. Очнувшись, она смущенно проговорила:

– Прошу прощения, вы что-то спросили?

– Я спросил, кто та женщина, которой Люсьен Довернь, этот болван, так увлекся, что посмел вас покинуть?

– Вы слышали о мадам де Миранд?

Валантен попытался припомнить это имя, но в итоге покачал головой:

– Нет, не слышал. И кто же она?

– Благородная особа, с прошлого года живущая в Париже. Она поселилась в особняке на улице Сен-Гийом и каждый четверг устраивает весьма престижные приемы у себя в салоне. Бывать у нее считается хорошим тоном, а уж проявить себя там – большой успех. Завсегдатаи салона – писатели, художники, музыканты, но захаживают туда также репортеры и политики.

– И большинство гостей придерживаются республиканских взглядов, я полагаю?

– Вы так решили из-за убеждений Люсьена? О нет, вы ошибаетесь! Салон мадам де Миранд, говорят, единственное место в Париже, где мирно сосуществуют орлеанисты, легитимисты, республиканцы и даже бонапартисты. И причиной тому одно из многочисленных достоинств хозяйки салона, а именно – дар объединять вокруг себя самых талантливых обитателей столицы без оглядки на их финансовое состояние, происхождение, общественное положение и политические взгляды.

– Стало быть, хозяйка салона не обделена умом и обаянием, – задумчиво прокомментировал инспектор. – Любопытно, как она выглядит. Должно быть, редкостная красавица.

Эти слова разбередили затянувшуюся было рану в самолюбии актрисы, нанесенную Люсьеном. Горячая кровь девушки мгновенно вскипела, и она отреагировала чересчур пылко.

– Ах, и вы туда же! – гневно сверкая глазами, выпалила Аглаэ. – Всего минуту назад вы понятия не имели о ее существовании, а теперь умираете от желания познакомиться с этой женщиной! Чертовщина какая-то!

Ошеломленный этим всплеском темперамента собеседницы, Валантен попытался загладить вину:

– Познакомиться? Что вы! Уверяю вас, я…

– Нечего оправдываться! – перебила его Аглаэ, состроив на этот раз обиженную гримаску. – Я прекрасно понимаю, что благородная дама из Сен-Жермен, вращающаяся в высших кругах светского общества, куда привлекательнее в ваших глазах, чем скромная комедиантка из бульварного театра.

Валантен никак не мог взять в толк, чем он мог вызвать столь бурную реакцию, но, чувствуя, что его спутница настолько раздражена, что вот-вот встанет и уйдет, хлопнув дверью, он отважился накрыть ее ладонь своей. Аглаэ руку отдергивать не стала.

– Ну что за муха вас укусила? – спросил Валантен примирительным тоном. – Мы так хорошо сидели и спокойно разговаривали, как добрые друзья, а вы вдруг рассердились из-за пустяка. Мне нет никакого дела до этой мадам де Миранд, смею вас заверить.

– А минуту назад мне так не казалось.

– Вы очень необычная девушка. То резвы и очаровательны, а то вдруг в мгновение ока превращаетесь в грозную фурию, выпустившую когти. Ума не приложу, чем я вас так разгневал, но поверьте, я этого не хотел, и мне очень жаль. Умоляю простить меня за оплошность.

Аглаэ закусила губу. Плечи у полицейского сокрушенно поникли, на лице было написано искреннее раскаяние, что придавало ему невероятно трогательный вид. Да, эти бархатные зеленые глаза и черты юного греческого бога, должно быть, покорили не одно женское сердце. Но сегодняшний вечер он предпочел провести именно с ней, с простой актрисой, а она, дуреха, пытается его оттолкнуть из-за всяких пустяков! Если бы Аглаэ могла, сама бы сейчас влепила себе пощечину.

– Вам не за что извиняться, – сказала она, потупив взор. – С моей стороны глупо было так раскипятиться. Но после вечерних спектаклей я всегда на нервах.

– Тем более мне жаль, что я ненароком вас огорчил, – улыбнулся Валантен. – Если судьба перестанет мне благоволить, вы, возможно, будете последней женщиной, с которой мне дано счастье побеседовать в этом мире.

Рука Аглаэ невольно сжалась под ладонью молодого человека, на лице актрисы отразилось недоумение, а в ее сердце шевельнулось дурное предчувствие.

– Что вы хотите этим сказать?

– Завтра на рассвете мне предстоит дуэль. А мой противник, если верить слухам, отличный стрелок. Так что, как видите, знакомство с мадам де Миранд никак не вписывается в мои планы на будущее, которого у меня может и вовсе не оказаться.

Пока он говорил, глаза Аглаэ открывались все шире от ужаса. Стало быть, она не ошиблась, заметив, что на прекрасном челе Валантена лежит тень злого рока. Девушка медленно высвободила руку из-под его ладони и прошептала, будто обращаясь к самой себе:

– Боже! Какие же мужчины глупцы!

Глава 17. Перед лицом смерти

Свет занимавшейся зари пока еще несмело просеивался сквозь кроны деревьев, окрашивая сумрак в синеватый оттенок. По сторонам заиндевевшей аллеи Венсенского леса вздымались дубы, словно вычерченные граверным резцом. Тропа вела от аллеи к круглой поляне, на краю которой стояла берлина [41], запряженная четверкой лошадей; в ледяном утреннем воздухе от попон поднимался пар. Мужчина в длинном каррике с двойной пелериной и в элегантном цилиндре расхаживал туда-обратно возле дверцы, нервно поглаживая тонкие усики и через равные промежутки времени бросая сердитые взгляды в сторону аллеи. Наконец он остановился и испустил досадливый вздох; дыхание, сорвавшись с губ, тотчас превратилось в белое облачко.

Из кареты донесся медоточивый голос:

– Друг мой, повторяю, вам лучше подождать внутри. Холод собачий, еще простуду подхватите, что будет весьма обидно, сами понимаете. Тем более что это никоим образом не ускорит прибытие вашего соперника.

– Он опаздывает уже почти на четверть часа! Просто возмутительно! Мы ведь договорились на семь часов, я не ошибаюсь, Грисселанж?

– Ни в коей мере! Я сам обсудил все детали поединка с Галуа. Наш юный друг лично поручился за то, что стервец из полиции явится сюда непременно.

– Видимо, он забыл добавить «в назначенное время»! – проворчал человек в каррике, а это был не кто иной, как репортер Фове-Дюмениль. – Будем надеяться, нам не придется пожалеть о том, что мы поверили на слово этому шпику.

Заспанное и покрасневшее от мороза лицо адвоката Грисселанжа показалось над дверцей берлины.

– Вот тут уж вам, дорогой мой, винить надо будет только себя самого, – досадливо заявил он. – Кабы вы меня послушали, судьба означенного шпика решилась бы еще вчера в «Трех беззаботных коростелях», пока он был в нашей власти. Откуда у вас вообще уверенность, что он сдержит слово и еще не сдал нас всех своему начальству?