Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
– Позавчера, Лео, – сказал Кэлдер. Его платиновые волосы сверкали в приглушенном свете. – Мы нашли его лишь позавчера. Я сразу же тебе позвонил.
Вдоль одной из стен комнаты стояли шкафы с выдвижными ящиками. Имелись там также бинокулярные микроскопы и несколько компьютерных терминалов. А в центре комнаты возвышался стол, на котором и покоился свиток. Рядом, на другом блюде, лежала грязная тряпка, похожая на старый, перепачканный бинт.
– Он был завернут, – сказал парень. – Завернут и перевязан каким-то шпагатом. Конечно же, мы отошлем кусочки этой материи на радиоуглеродную экспертизу. [63]Сверток был внутри кувшина. Кувшин остался на месте раскопок.
Лео украдкой взглянул на свиток. Если честно, больше всего тот напоминал засохший кусок дерьма. Экскременты, выпавшие из кишечника истории, из самых основ земли, каковыми и является долина Мертвого моря. Лео посмотрел на обтрепанные края и пустую, бессмысленную оборотную сторону папируса.
– Ну?
– Это первый папирус с текстовым содержанием, найденный в районе Мертвого моря, – добавила женщина. Ее звали Лия, как дочь Лавана и жену Иакова. Интересно, не к месту подумалось Лео, а сестра у нее, наверно, гораздо красивее, и зовут ее Рахиль? – Когда мы сняли обертку, то обнаружили, что первая страница оторвалась от свертка и лежит отдельно. Но у нас есть все части. И, похоже, без значительных упущений.
– Вы его ужечитали?
– Койне – не моя специализация, – ответила она.
– Но вы могли бы прочесть, что там написано?
– Более-менее. Проблемы возникали бы, но общий смысл уловить я бы смогла.
В беседу вступил Кэлдер.
– Лео, – напыщенным тоном произнес он, – это может быть величайшей текстовой находкой всех времен и народов. В сравнении с этим Свитки Мертвого моря покажутся пикником в Эдеме.
– Почему? Что же это такое, черт подери?
Вокруг них столпилась небольшая группа сотрудников. Они напоминали врачебный консилиум, собравшийся вокруг пациента в больничной палате. Словно направляя фатальный рентгеновский луч, парень нагнулся и положил на стол, возле свертка, стекло – точнее, стеклянный «сэндвич», два листа, скрепленных изолентой. Между стеклами располагались восемь фрагментов папируса. Они образовывали довольно грубую мозаику, концы их едва сходились, точно в коллаже из старых, обесцвеченных обрывков газеты.
– Первая страница, – сказал он. – Взгляните.
Лео сели повернул стекло к себе. Греческий курсив пробирался по фрагментам, жизнерадостно перескакивая с одного на другой по линии волокон; пятна копоти казались совсем свежими, несмотря на две тысячи лет в заточении.
– Шрифт другой. Фрагменты Эн-Мора написаны другим человеком, – заметил Лео. Со временем учишься различать почерки. Узнаешь их, как узнавал бы материнский: по особенным формам букв, индивидуальным особенностям хвостиков и крючков, закруглениям и изгибам. Он поднял глаза. – Это будет непросто. Мне понадобится время.
– Сколько угодно, – сказал Кэлдер. Остальные молчали, словно у них всех одновременно сперло дыхание в груди.
Лео начал читать. Скорректировав свет, он надел очки для чтения и принялся отслеживать строчки пальцем, как ребенок, читающий Тору на церемонии бар-мицва [64]и водящий по священным письменам предметом под названием yod– серебряной указкой в форме человеческой руки с оттопыренным указательным пальцем, ибо закон Божий бесценен и нельзя осквернять его бренным прикосновением плоти.
«Пишет это Юдас Симон из Кариота, известный также как Юдас Sicarios, – прочел он. – И пишет он затем, чтобы узнали вы правду».
Лео вновь взглянул на них: на женщину по имени Лия в белоснежной блузе и синей юбке, на Гольдштауба в нелепой футболке и шортах, на Кэлдера с его широким оскалом, на парня по имени Давид, стоявшего сзади и нервно улыбавшегося (возможно, его тезка точно так же улыбался великану Голиафу, когда они встретились в Терпентинной долине). Затем Лео вновь опустил глаза к папирусу и перечитал строки, как будто проверял, не допустил ли он какой-нибудь нелепой ошибки.
* * *«Пишет это Юдас Симон из Кариота, известный также как Юдас Siarios, и пишет он затем, чтобы узнали вы правду».
Юдас, Иуда. Откуда-то из глубин разума к Лео взывал голос: «Кто достоин чести открыть сей свиток?» Абсурд, конечно: сомнений быть не могло, – но он в третий раз прочел эти слова. Иуда.
А ведь он, Лео, всегда боялсяэтого момента, с тех самых пор как ринулся вниз головой в теплый океан веры. Он ведь всегда опасался, что, стоит ему посмеяться над словами, слагавшими его веру, и вся ткань разойдется по швам. Имена и значение имен.· Иуда Искариот. Вечно с ним проблемы, с этим Иудой. Даже его имя – отчасти указывающее на происхождение (Judas Is'Qeriyot, Иуда из Кариота), отчасти выдуманное людьми (Judas Sicarios, Иуда Нож) – даже имя вызывало трудности. И вот перед Лео лежит обрывок папируса, который венчает академические дебаты незатейливым каламбуром.
– Это что, шутка? – спросил Лео.
– Серьезно, как грехопадение, друг мой.
– Кто-нибудь еще это видел?
– Никто, кроме нас. Археологи просто извлекли его два дня назад, как я уже говорил. Ты сам знаешь, все палеографические находки попадают сразу к нам. Ты первый… – Кэлдер засомневался насчет окончания предложения.
– Первый кто?
– Первый человек со стороны. – Он улыбнулся. Выражение его лица казалось неустойчивым, словно в любой момент могло соскользнуть и обнаружить тщательно скрываемое смущение. – Первый католик.
Лео перевернул страницу. Все вокруг пришло в движение, и несложное действие заняло его тело целиком, исключив всякую мысль или эмоцию. Самого действия было достаточно. Он попросил принести ему бумагу и карандаш, затем медленно, методично прочел текст до конца, переписывая все прочитанное. Пропустив несколько неоднозначных вариантов прочтения, Лео вернулся к началу, проверил, что-то стер, что-то исправил. Процедура заняла три часа. Все это время Лия увивалась вокруг него, подносила воду, когда ему хотелось пить, или бутерброд, когда он изъявил желание перекусить, а также высказывала свое мнение по поводу спорных моментов, когда он того просил. Периодически наведывались Гольдштауб и Кэлдер, но больше никто в комнату не заходил. Лео слышал звуки извне: шаги по Центру, хлопки дверей в конце коридора, шум машин на подъездной аллее к зданию, радио, игравшее где-то вдалеке, – но ничто не могло отвлечь его от текста:
«Я пишу для евреев (рассеянных по свету?)…эллинов, и тех, что живут в (Азии?), и богобоязненных людей (theosebeis?) разных народов (ethne), которые могут знать истину об Иешуа из Назарета, бывшего отпрыском (blastos) семьи Мариам, что приняла власть над Израилем из рук язычников и была уничтожена Иродом; знайте, что умер он и не восстал, и я сам был свидетелем разложения его тела…».
Леоглубоко вдохнул и оглянулся. В комнату вошли Кэлдер и Гольдштауб, словно почувствовав, что он закончил. Дэвид и Лия бесстрастно взирали на него, ожидая вердикта.
– Это подделка, – сказал он им. – Пропаганда. Конечно, весьма древняя пропаганда, но все-таки пропаганда.
Кэлдера, казалось, удовлетворил его ответ.
– Первый век, Лео, – сказал он. – Не забывай. У насесть монеты времен Еврейского бунта.
– Этот текст старше папирусов Бар-Кошба, – добавил Давид, ссылаясь на один из наименее правдоподобных случаев в своей области, а именно – сохранение некоторых букв, начертанных лидером второго и последнего еврейского бунта, самого Сына Звезды. – Я в этом уверен. Первый век.
– Это подделка, – повторил Лео. – Это должно быть подделкой.
7
Эту ночь Лео не спал. Только дурных снов ему не хватало. Приученный к одиночеству, он все же никогда прежде не ощущал себя столь одиноким. Он лежал на кровати – безликой гостиничной кровати с жестким, как в монашеской келье, матрасом – и сражался с собственноручно расшифрованным текстом. Слова проносились в голове, побуждаемые собственным импульсом, направляемые его манипуляциями. Лео вслушивался в эти слова и не находил никаких упущений – он верил им, и остатки его веры (тень тени былого величия) стирались в порошок. Возможно, ему удастся спрятаться за академическими предосторожностями; возможно, всю оставшуюся жизнь он сможет возводить баррикады многомудрой сдержанности, сможет спорить и пререкаться, как фарисеи в храме, сможет увертываться и юлить, задавать каверзные вопросы и давать остроумные ответы, как, например, в том случае с Туринской Плащаницей. Но Лео знал: папирусы содержали ужасную, банальную истину, убедительную в силу своей простоты. Он ощущал жуткую пустоту вокруг себя. Убежище, где он годами привык прятаться, убежище молитвы, пустовало.
