Сергей Зверев - Господа офицеры
В назначенный час поручик Голицын не вышел на связь по беспроволочному телеграфу. В сочетании с тремя мертвыми телами, что доставили на русский берег рыбаки, этот факт наводил на очень печальные предположения. Да еще старый армянин упоминал о шторме у южного берега озера… Что, если весь отряд Голицына погиб?
Одно можно было утверждать наверняка: пока что уничтожить супергаубицу поручику не удалось — «Большая Берта» возобновила обстрел. Снова на русских позициях с трехчасовым интервалом разрывались ее чудовищные снаряды, сея в душах солдат неуверенность, которая в любой момент могла перерасти в панику. Число жертв среди русских военных все увеличивалось… Покуда спасало то, что турки не могли скорректировать огонь, так и стреляли наугад. Но…
— Вот, извольте полюбопытствовать, — Юденич протянул Огановскому листок бумаги. — Только этой головной боли нам с вами не хватало.
— Что это, Николай Николаевич?
— Расшифровка секретной депеши, накануне вечером полученной мной из контрразведывательного отдела Генштаба, — с досадой ответил Юденич. — Фельдъегерской почтой. Господа контрразведчики извещают меня, что, по оперативным данным, в расположении моей армии, скорее всего, непосредственно в Эрджише, появился хорошо замаскированный вражеский агент. Как вам такая новость? Это еще не все! Главной целью шпиона, по их мнению, является сбор информации о схеме наших укреплений и дислокации частей.
— Вот ка-ак… — протянул Огановский. — Я знаком с некоторыми офицерами нашей контрразведки, вместе оканчивали академию Генштаба. Это крепкие и толковые профессионалы. Раз они бьют тревогу, значит, имеют на то веские основания. Николай Николаевич, хоть какие-то предположения о личности, точнее, личине агента в депеше имеются?
— Увы! — развел руками Юденич. — Никаких. Они, как я понял, тешат себя надеждой на то, что мы разыщем шпиона самостоятельно.
Огановский сокрушенно вздохнул:
— Самостоятельно? Ну, знаете ли… Выходит, совсем плохо дело. Самим нам вражеского разведчика нипочем не вычислить. Мы с вами не ищейки, мы боевые псы, волкодавы. Нас учили воевать, а не чужих агентов ловить. Неумеху, который невооруженным взглядом виден, сюда не подошлют. Если проклятый шпион добьется своего и подобная информация окажется у турецкого командования, хоть бы у того же генерала Махмуда вкупе с фон Гюзе…
— То «Большая Берта» станет бить по нашим позициям прицельно, — c горечью закончил фразу Юденич. — Тогда нам всем тут мало не покажется.
— Вот ведь проклятое орудие! — в негодовании Огановский даже кулаком по столу пристукнул. — Словно гвоздь в заднице, прошу простить за грубость, ваше превосходительство!
— Ах, оставьте! — махнул рукой Юденич. — Никакая это не грубость, а предельно четкая констатация прискорбного факта. Я, когда узнал вчера, что число потерь убитыми от обстрела «Берты» перевалило за сотню, а ранеными и контуженными за две, загнул похлеще, большим кавалергардским заходом на пять оборотов… Любой пьяный боцман расцвел бы от удовольствия и расцеловал бы за такой пассаж. А вот подчиненным, наоборот, подобные речи слушать не рекомендуется… Но не выдержал я, сорвался.
— Эх, какая жалость, что погиб Голицын! — досадливо воскликнул Огановский. — Мало того, что он пришелся мне очень по душе, я, признаться, весьма надеялся на него. На то, что поручик со своим отрядом выдернет этот окаянный гвоздь.
Юденич долго молчал, барабаня пальцами по крышке стола. Затем тихо сказал:
— Я, представьте, до сих пор надеюсь. Такие, как Голицын, в огне не горят и в воде не тонут. Даже в распроклятом озере Ван. Вот не верится мне в его гибель, не по зубам костлявой наш поручик! Ведь никто не видел Голицына мертвым…
23
Ранний весенний рассвет смыл с неба последние звезды. Лишь на западе, как прощальный привет отступившей ночи, висел еще призрачный диск бледной луны. Гребни волн заиграли вспышками света, а впадины между ними стали пурпурными. Поверхность воды заискрилась, замерцала зеленью и голубизной. А вот бешеный шквальный ветер, натворивший таких бед, стих. Будто и не было его, будто не наяву произошло страшное несчастье, а в тягучем кошмарном сне.
Ленивые, теперь уже совсем не опасные волны прибоя с мерным рокотом наползали и откатывались, снова наползали и опять откатывались… А на каменистом берегу, у самой кромки воды, сидели пятеро смертельно уставших человек в насквозь промокшей одежде.
Они, надо сказать, легко отделались, побывав в зубах у шальных вихрей. Ушибы, ссадины, царапины, но ни вывихов, ни переломов, ни сотрясений мозга.
Хуже всех приходилось несостоявшемуся утопленнику, который все же вдосталь нахлебался озерной водички и около четверти часа провалялся в забытьи. Сейчас Дергунцов, оправдывая свою фамилию, дрожал всем телом, он даже сделался как бы меньше ростом. Неважно выглядел и Петр Бестемьянов, сказывался возраст. Голицын и двое молодых казаков оправились быстрее, сейчас они занимались разборкой и чисткой оружия, которое тоже побывало в воде.
«Впору стреляться, когда „наган“ в порядок приведу, — мрачно думал поручик. — Три четверти моего отряда погибло. Мы пятеро уцелели чудом, и нам безумно повезло, что выбросило на безлюдный берег, а не прямо под ноги туркам. Было бы нехристям пополнение в их окаянный лагерь, никого похищать или в плен брать не надо — сами приплыли, тащите нас из воды за шкирку и берите тепленькими. А я ведь обещал командующему, что уничтожу гаубицу и разберусь с лагерем. И графу Фредериксу я кое-что обещал, и перед прекрасной Верой у меня есть обязательства. Как теперь я стану их выполнять? О, черт! Ведь динамитные шашки тоже булькнули на дно, они были на перевернувшейся фелюге».
Настроение было настолько паскудным, что, если бы в озере Ван водились акулы, он бы непременно отыскал самую голодную и бросился бы в воду перед самым ее рылом: пусть подавится, зараза! Только ведь не станет акула его жрать. Из отвращения. Хорош командир диверсионного отряда, который, даже не приблизившись к объекту диверсии, потерял пятнадцать человек из двадцати! Иллюзий и наивных надежд у Сергея не было: он не сомневался, что казаки из трех остальных фелюг погибли.
«Отставить! Хватит предаваться ламентациям и есть себя поедом, это ничему не поможет, погибших ты своими терзаниями не воскресишь, нужно о живых подумать, — сурово приказал сам себе Голицын. — Ты поручик Лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка или слезливая институтка? Не хватало еще, чтобы эти четверо человек заметили, в каком ты состоянии пребываешь! Не будь размазней, ты же русский офицер! Эмоции заволакивают рассудок. Нужно успокоиться, все взвесить, обмозговать. Нужно приободрить людей. И, раз уж Господь сохранил мне жизнь, нужно вывернуться наизнанку, но сдержать свои обещания. А вот когда ты их выполнишь, будешь искать голодную акулу, если к тому времени жив останешься и желание не пропадет».
Строгий внутренний разнос, учиненный Голицыным самому себе, помог. Поручик вновь был готов к борьбе с врагами и судьбой. Он встал, тронул за плечо Бестемьянова:
— Организуй костер, Петр Николаевич, нужно обсушиться и согреться. На вот, держи спички, они у меня в специальном отделении портсигара лежат, не намокли. Там и папиросы есть, можешь сам подымить и казакам дай, ежели они курящие. Плавник собрать тебе станичники помогут. А я пойду погляжу, что там у нас с беспроволочным телеграфом. Нужно попытаться выйти на связь со штабом армии, доложить его превосходительству о наших бедах.
Поручик тяжело вздохнул. Что ни говори, на какой форс-мажор ни ссылайся, а люди погибли, и возможности выполнения боевой задачи под большим вопросом. Соврет тот, кто скажет, что ему приятно докладывать начальству о столь впечатляющих достижениях!
Тут же, пошатываясь, поднялся Владислав Дергунцов.
— И мои принадлежности… — с трудом ворочая языком, проговорил он. — Аппарат съемочный, пленки…
Сергей вспомнил, как оператор закрывал своим телом кинематографическое оборудование, и почувствовал что-то вроде уважения к Дергунцову: профессионал, болеет душой за свое дело.
— Пойдемте со мной к фелюге. Посмотрим, уцелело ли ваше барахло. Но беспроволочный телеграф куда важнее, уж поверьте.
Когда они уже подошли к разбитой фелюге, Голицын вдруг вспомнил одну удивившую его деталь:
— Послушайте, господин Дергунцов, когда всем нам казалось, что пришел конец, вы принялись молиться, я не ошибаюсь? Не сочтите за бестактность, но я полагал, что вы русский и православный. А молились вы по-немецки…
Оператор слегка покраснел и нехотя ответил:
— Я считаю себя русским, но мои предки переселились в Россию из княжества Тюрингии. Это случилось сто пятьдесят лет тому назад, в самом начале правления Екатерины Великой. С той поры много воды утекло, наша фамилия давно ассимилировалась. Но по семейной традиции все Дергунцовы знают немецкий язык и исповедуют лютеранство. Вас, господин поручик, это как-то задевает?
