Сергей Зверев - Господа офицеры
А уж если говорить совсем просто, то поручик был безумно влюблен в королеву синематографа Веру Холодную, но настоящей любви к этой женщине он не испытывал. Влюбленность и любовь — очень разные, хоть внешне схожие чувства, и много горя испытает тот, кто примет одно за другое.
Вот такая буря взбудораженных мыслей и чувств бушевала в голове князя в ту минуту, когда он сжимал в своих объятиях прекрасную Веру.
— Вера, милая, успокойтесь, — ласково сказал он, нежно сжимая руки актрисы. — Стоит ли так плакать, даже от радости? Ведь все закончилось хорошо, ваш брат на свободе, я уцелел, и даже ваш незадачливый поклонник, великий князь Николай, целым и невредимым выбрался из кошмарной передряги… Оставьте, Вера, оставьте, славная, заслуживаю ли я такой горячей благодарности? Я ведь только выполнял свой долг. Я даже не сумел сберечь медальон, подаренный вами, — сказав последнюю фразу, поручик грустно улыбнулся. Знала бы Вера Холодная, в каких обстоятельствах ему пришлось расстаться с медальоном!
Вера Холодная подняла на Голицын взгляд своих заплаканных, но по-прежнему прекрасных глаз, пристально посмотрела в лицо Сергею.
…Даже самая глупая женщина на подсознательном, инстинктивном уровне чувствует, любит ее мужчина или нет. Или она ему просто нравится. Что уж об умных говорить, а Вера Холодная была умна и опытна.
При этом совершенно неважно, что на сей счет думает мужчина. Он может искренне заблуждаться, принимая за любовь симпатию, физическое влечение, стремление опекать и покровительствовать… Да мало ли что!
И вот Вера Холодная поняла то же, что только что осознал Голицын: это не любовь, это влюбленность, и они слишком разные люди, чтобы быть счастливыми вместе.
Но актриса, просто в силу своей натуры и профессии, не могла завершить эту сцену без мелодраматического надрыва, причем она ничуть не притворялась, не играла, просто Вера Холодная не умела по-иному выразить переполнявшие ее чувства.
Актриса опустилась перед ошеломленным поручиком на колени:
— Вы отвергаете меня, князь. Наверное, вы правы. Но я все равно готова целовать ваши ноги…
Князь Голицын смутился: он не привык ощущать себя героем одного из фильмов с участием прекрасной Веры, а дело шло, похоже, к тому. Он бросился поднимать женщину, но тут в дверь библиотеки осторожно, но настойчиво постучали.
Через неполную минуту, которую стучавший в дверь человек выждал из деликатности, на пороге библиотеки появился хозяин особняка, граф Александр Николаевич Нащокин.
— Прошу прощения, сударыня, — он склонился в почтительном поклоне, — но князя Голицына срочно разыскивает министр Двора граф Фредерикс. Прошу прощения и у вас, князь, но… Дело, вероятно, срочное.
…У парадного подъезда поручика Голицына уже поджидал черный лимузин Фредерикса.
40
Фредерикс поджидал князя Голицына на заднем сиденье своего автомобиля.
— Здравствуйте, ваше высокопревосходительство! — приветствовал министра Сергей, открывая лакированную дверцу лимузина. — Случилось что-то экстренное?
— Владимир Борисович, для вас, князь, я навсегда Владимир Борисович! — добродушно рассмеялся Фредерикс. — Здравствуйте, Сергей Михайлович! Вот мы с вами и свиделись. Выразить не могу, насколько я благодарен вам! Экстренное? Да как сказать, пожалуй. Его величество государь император назначил вам аудиенцию через час в летней резиденции, в Аничковом дворце. Государь безумно занят, но для беседы с вами он выкроил время. Здесь близко, но мы поедем неспешно, и за то время, пока мы едем, подумайте, князь, что вам надо. Император готов предложить вам самые заманчивые вещи… Внеочередное звание ротмистра гвардейской кавалерии, любую должность при Ставке или Генеральном штабе, богатое имение на Полтаве из личного императорского фонда дворцовых земель. Вы оказали двору неоценимую услугу. Я могу уже сейчас поздравить вас с Владимирской звездой. Да, за ваш выдающийся подвиг с уничтожением басурманской пушки — Георгия, а вот за спасение Николеньки, особо — Владимира на грудь. Его величество изволил собственноручно начертать на моем докладе на высочайшее имя: «Молодцы, офицеры! По делам и честь. Звезды Владимира обоим!!» Именно так, с двумя восклицательными знаками.
— Второй — это, надо понимать, штабс-капитан Левченко? — очень спокойно поинтересовался Голицын. — Это замечательно, Андрей будет рад.
— А вы разве не рады? — изумленно спросил Фредерикс.
— Что вы, Владимир Борисович, как можно… Рад, конечно. Просто у меня сейчас состоялся очень важный и замысловатый разговор с одной… особой. Все никак не отойду, — грустно улыбнулся Голицын. — Ничего, пока неспешно, как вы изволили выразиться, доедем до угла Фонтанки и Невского, успею прийти в себя, дабы предстать перед государем в должном, то есть бравом, виде. Только, знаете, Владимир Борисович, ничего из перечисленного вами мне не нужно. До ротмистра я еще не дорос, командование эскадроном — вот на сегодня мой потолок. Хоть мне порой кажется, что лучше всего мне удается командовать одним человеком — самим собой. Должность при Генштабе или Ставке Верховного? Помилуйте, Владимир Борисович, я же по натуре не аналитик, не стратег, я практик, я полевой гусарский офицер. Я же среди штабных зачахну. Мое место в седле, а не на штабном стуле. Имение на Полтавщине? А что я с ним делать стану? У меня своих девать некуда, не выходить же в отставку, чтобы заделаться помещиком… Нет, дорогой граф, боюсь показаться государю неблагодарным привередой, но единственное мое желание — вернуться на фронт, чтобы защищать Отечество. Может быть, звучит излишне патетически, но, богом клянусь, Владимир Борисович, это истинная правда!
«Чего мне еще желать? — с легкой грустью подумал Сергей. — Ведь только что я отказался от женщины, по которой вся империя сходит с ума!»
Император и самодержец Всея Руси Николай II славился твердыми привычками: когда его резиденцией становился Аничков дворец, государь принимал лиц, удостоенных аудиенции, в ореховой гостиной. Там, где он недавно принимал Фредерикса, до слез расстроенного похабной статейкой в «Петроградском листке». Сегодня повод для аудиенции был радостным.
— Не смею мешать, ваше величество, — министр Двора склонился в почтительном поклоне и покинул гостиную, оставив князя Голицына наедине с Николаем Вторым.
Фредериксу пришлось дожидаться конца аудиенции долго, почти целый час. Да, Голицын удостоился немалой чести: столь большой срок, выделенный государем для беседы с князем наедине, о многом говорил.
Наконец поручик вышел из высоких зеркальных дверей дворца и вновь, повинуясь приглашающему жесту старого сановника, оказался внутри черного лимузина.
— Через месяц снова на фронт, — радостно сообщил Сергей, не дожидаясь вопроса Фредерикса. — Но мне стоило немалых сил убедить государя, что я мечтаю именно о таком вознаграждении. «Эх, ваше величество, — сказал я императору, — что может быть лучше встречного ветра в лицо, скрипучего седла под тобой, тяжести сабли в руке, храпа разгоряченного коня да врага впереди?» И государь понял! Теперь, как только окончательно заживет рука…
— Снова на турецкий, князь? — спросил Фредерикс.
— Куда прикажут, еще не знаю. Хорошо бы снова к Юденичу. Но… Служить Отечеству можно на любом фронте.
— Князь, если это не секрет, то потешьте мое старческое любопытство, — со смешком сказал Фредерикс. — О чем вы так долго говорили с государем? Виданное ли дело, почти целый час!
— Говорил главным образом я, — охотно откликнулся поручик. — А государь слушал. Его очень интересовали подробности, особенно — поведение великого князя Николая.
— И что вы сказали?
— Правду. Я сказал, что великий князь — отличный юноша, умный, смелый и незаносчивый. И что я с радостью взял бы его служить в свой эскадрон.
