Андрей Добров - Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова
Конечно, и в ноябре никакому Солсбери не поздоровится, если в обеденный час сойдутся за столиком трактира знающие люди, но все же не будут его обсуждать с таким неподдельным интересом. Так, скажут, Солсбери, сукин сын, опять в Африку лезет. И про галоши, про то, что белье не сохнет от этого постоянного дождя, про всякую осеннюю скучную подробность. И, конечно, про дворников, которые в Москве уж на что держатся в строгости как полицейским начальством, так и домовладельцами, а все же ухитряются лениться и противоборствовать всем понятиям о прилежности и чистоте улиц.
И вот хочется от этих разговоров, от этого дождика, от этого запаха сырых сосновых дров, закупленных от скупости вместо ольховых или березовых, от грязи, летящей из-под новомодных дутых шин пролеток, несмотря на строгие распоряжения насчет кожаных фартуков, хочется сесть в поезд и уехать туда, где солнце все еще существует. И существует не как некое туманное пятно за плотными тучами, а как вполне себе желтый и ясный источник тепла и света. Где стройные пирамидальные тополя стоят вдоль все еще сухих дорог. Где птицы утром поют, а не каркают. И где люди, сидящие в трактирах, с жаром обсуждают пусть не маркиза Солсбери, но хотя бы Абдул-Хамида Второго — просто потому, что турки тут несколько ближе, чем британцы.
Ближе к вечеру я приехал в ателье на Большой Дмитровке. И первое, что увидел — правая витрина была затянута темно-серой тканью. Я отпустил Ивана, потому что не собирался задерживаться у Ламановой надолго и хотел пройтись потом пешком до Столешникова. Подойдя поближе к дверям, я заметил, что между булыжниками блестят крохотные осколки стекла — видимо, их так и не смогли вымести. «Вот странно, — подумал я, — зачем кому-то понадобилось разбивать стекло витрины ателье? Или это Ренард так вымещает свою досаду оттого, что «ангелы» отказались выполнять дурацкий приказ о поджоге?»
Я написал для Маши короткую записку, в которой предупредил ее, что сегодня приду поздно, а может, вообще вернусь только к утру. Вспомнив, как она испугалась во время визита Арцакова, прибавил, чтобы она не боялась за меня. Хотел на этом кончить, но подумал, что будет нечестно, если не напишу, где я именно останусь, — Маша от неизвестности начнет тревожиться только больше. А потому приписал, что буду по адресу Большая Дмитровка, 8. Передал записку Ивану и приказал свезти в мою квартиру в Столешниковом и передать хозяйке.
Потом я вошел внутрь ателье. В гостиной не было ни души. Открыв уже знакомую мне дверь, ведущую в глубь ателье, я дошел до кабинета Надежды Петровны и постучал.
— Кто там? — раздался ее голос.
— Это я, Гиляровский!
Послышался звук открывающегося замка, дверь распахнулась, и я увидел Надежду Петровну в простой белой блузке и скромной темной юбке — впрочем, это было ее обыкновенное рабочее платье.
— Хорошо, что вы приехали, — сказала Надежда Петровна, — я здесь совсем сошла с ума от страха. Я все боюсь, что Ренард все-таки исполнит свою угрозу. — Она предупреждающе вскинула руку. — Конечно, утром я была не права, когда говорила, что он просто сумасшедший. Но я долго думала и, кажется, сумела перепугать саму себя. Теперь мне кажется, что он в силах выполнить свою угрозу. Но я не хочу, чтобы пострадали мои работницы. Это мое дело. Давайте же с вами сядем и будем ждать, как станут развиваться события. С вами мне будет гораздо веселее. Видя, как она напряжена, я пожурил сам себя за черствость: надо было сразу сообщить Надежде Петровне о том, что рассказал мне Арцаков, — что люди из конторы «Ангелов» отказались выполнять распоряжения Ренарда и даже поссорились с ним. Что я немедленно и сделал.
— Теперь они, скорее, на нашей стороне, — закончил я рассказ. — Думаю, этой ночью вообще ничего не произойдет. Только если Ренард не успеет найти других исполнителей. Впрочем, я сомневаюсь, что он успеет нанять каких-нибудь подонков, ведь времени у него практически не осталось.
Ламанова слушала меня очень внимательно. Но я видел, как плечи ее немного расслабились, а руки, все время перебиравшие небольшой кусочек кружева, стали двигаться медленнее.
— Значит, вы думаете, что Ренард откажется от своих планов? — спросила она.
— Если честно, то, узнав его немного поближе, я боюсь, что так просто он от вас не отстанет. — Ну что же, — пожала плечами Ламанова. — Уже то хорошо, что все это отодвигается на будущее время. И что сегодня мы можем быть спокойны. Хотя вы видели мою витрину?
— Да, — кивнул я, — видел. Но точно ли это Ренард? Может, мальчишки?
— Может, конечно, — призналась Ламанова. — Но как-то все слишком сходится. Знаете, Владимир Алексеевич, я совершенно не воинственная женщина, мне гораздо интереснее работать с платьями, а не стрелять из этого. — Надежда Петровна выдвинула ящик стола и достала большой револьвер, со стуком положив перед собой.
— Откуда он у вас? — спросил я.
— Это револьвер моего мужа, — ответила Надежда Петровна, — несколько лет назад он имел дело с большими суммами денег — еще до того, как вошел в руководство своего страхового общества. С тех пор и осталось у нас это чудовище.
Я взял револьвер. Это был «Смит и Вессон», причем той партии, которую закупила наша армия еще двадцать лет назад, так называемая «Русская вторая модель» с более укороченным стволом. Вероятно, супруг Надежды Петровны, Андрей Павлович Каютов, приобрел его через знакомых армейцев.
— Неплохая игрушка, — сказал я одобрительно. — Конечно, я бы предпочел «Наган», но и это очень хорошо! Если, конечно, вообще придет время стрелять.
— Возьмите! — попросила Надежда Петровна. — Вы ведь умеете с ним обращаться? Тут у меня есть еще коробка с патронами. Она достала коробку патронов калибра 4,2. Я вставил шесть в барабан, а остальные ссыпал в карман пиджака.
— Ну вот, Мальбрук в поход собрался, — улыбнулся я. — Теперь нам не страшен хоть сам черт! Пойдемте, посмотрим на всякий случай, каково наше дефиле. — Что? — растерянно спросила Ламанова.
— Ну! Это я уже не в вашем модном, а в нашем — военном смысле, — рассмеялся я.
— А что вы хотите посмотреть?
Я задумался, вспоминая расположение комнат и залов в ателье.
— Так, со стороны гостиной они, кто бы это ни был, наверное, не полезут, — сказал я. — Конечно, никакой уверенности в этом нет. Если Ренард успел набрать подонков, то… Гостиная выходит на Дмитровку, и в принципе там при малейшем шуме сбегутся окрестные дворники и городовые.
Я указал на шторы, которыми были занавешены окна кабинета:
— Куда выходят эти окна?
— Во двор. Как и все остальные.
— Во двор? — переспросил я. — Решетки хотя бы есть?
— Тут есть, — кивнула Надежда Петровна. — Конечно! У меня тут много ценного. А вот в швейном — там нет решеток. Мы на ночь всю материю убираем на склад. Есть много ценных тканей, так что я приказала ничего не оставлять на виду после работы. Чтобы не провоцировать портних. — Могут стащить? Ламанова вздохнула:
— Они обычные люди. Многие — еще совсем девочки. Бывало всякое…
— Хорошо, — кивнул я. — Есть другие помещения? — Пойдем покажу. Я пошел за Надеждой Петровной в коридор.
— Вот, — указала она на две красивые двери со стеклянными вставками. — Это примерочные. Но там окон нет — сами понимаете… Мы прошли чуть дальше.
— Здесь даже не комната, а закуток. Тут у нас куб для кипятка. Окно есть, правда, это трудно назвать настоящим окном — оно маленькое, как в старых избах, чтобы немного свету давало. И высоко. Видите? — Вижу. Мы прошли до самого конца коридора.
— Эта дверь в склад. Хотя, конечно, это скорее просто большой чулан. Окна там есть, но они закрыты изнутри ставнями.
— Ставни железные?
— Конечно! Тут ведь тканей не на одну тысячу рублей. Есть много привезенных из Парижа — причем прошлого месяца.
— А эта дверь во двор? — спросил я.
— Да.
— Она открыта?
— Ой! — Ламанова испуганно прижала руки к груди. — Какая я глупая.
Я вставил патроны в барабан и взвел курок.
— Отойдите подальше в коридор, — сказал я. — Спрячьтесь в тот закуток, где куб. На всякий случай. Убедившись, что Надежда Петровна выполнила сказанное, я осторожно приоткрыл скрипнувшую дверь. Хотя в коридоре ателье свет горел тускло, однако сам двор освещался всего несколькими окнами квартир домов, стоявших довольно тесно, образуя не колодец, а скорее изгибающееся ущелье. Для центра Москвы это была обычная картина — по улице шли нарядные фасады, но стоило проехать через любую арку для карет, ты попадал в настоящий лабиринт одинаковых серожелтых стен с прямоугольниками окон, осыпающейся по углам штукатуркой, чахлыми кустиками и кучами строительного и иного мусора, оставшегося после ремонта.
— Что там? — донесся голос Ламановой. — Темно. Никого не видно, — ответил я. — Оставайтесь на месте. Сейчас вернусь.
