Вениамин Кожаринов - Завещание барона Врангеля
— В моей армии, генерал, возможно и не такое! — Подобие улыбки снова мелькнуло на губах императора. — В иное время, господа, эта история могла бы стать сюжетом для занимательной пьески, но сейчас всем нам не до водевилей. У нас затруднения с лошадьми: они едва тянут орудия. Я уже отдал приказ уничтожить часть фур с продовольствием, чтобы высвободить лошадей для пушек. Смоленские склады имеют запас хлеба на всю зиму, а сейчас для нас пушки важнее хлеба. Но трофеи!.. Они также препятствуют нашему движению вперед. Я напрасно не отправил их неделей раньше из Москвы.
— Ваше величество, у всех на устах было слово «мир».
— Полно, Пьер! Каждому из моих подчиненных есть чем оправдаться. Все вы скрываетесь за моей спиной. Ну, хватит об этом! Вы, генерал, примете от полковника обоз с трофеями. В вашем распоряжении, господа, один день. Кстати, Пьер, что говорят в Москве о кресте с колокольни Ивана Великого?
— Ваше величество, в народе ходят слухи, что вы увезли его с собой. Власти закрыли Кремль для посторонних. Очевидно, боятся бунта черни.
— Что ж, Пьер, я рад, что ваши слова соответствуют истине. Я уже написал в Париж, что «слава России» следует за мной в обозе. Лучше я утоплю ее где-нибудь в Днепре, чем верну русским! Теперь обратимся к карте. Итак, вот место, где вам, генерал, надлежит сокрыть московскую добычу императора Франции! — Наполеон ткнул пальцем в лесной массив в окрестностях Семлева. — Точнее определите сами. Вы, Пьер, пока свободны… Обождите внизу, у меня еще будет к вам несколько вопросов. И поспешите ознакомиться с новым приказом.
Оказавшись наедине с Наполеоном, Гранье преисполнился особого трепета, который охватывал его всякий раз, когда он оставался с императором с глазу на глаз.
— Скажите, генерал, как велики ваши личные трофеи? — неожиданно спросил Наполеон.
Гранье вынул из ножен кривую саблю с золоченым эфесом.
— Это все, ваше величество, что я позволил себе взять у неприятеля. У меня нет никого, кому бы я мог оставить наследство.
Наполеон усмотрел в словах генерала намек, оскорбивший его.
— Я шел в Россию не за золотом. Моя цель величественна! Как только мы овладеем Петербургом, я сделаю Россию свободной. Я не грабитель, барон! И запомните, генерал, отныне любой мой приказ должен исполняться вами беспрекословно, каким бы странным он вам ни показался! — Наполеон сделал ударение на последних словах.
Тут дверь храма с шумом распахнулась. Два дюжих француза вели под руки здоровенного мужика в разорванном зипуне, без шапки. Ординарец императора взбежал на хоры:
— Ваше величество, гусары поймали крестьянина, помогавшего партизанам стрелять по церкви. Он легко ранен, говорит, что из местных — семлевских…
— Почему не удрал вместе с остальными? — Брови императора сошлись на переносице.
— Он хотел посмотреть на вас…
— Барон, каково мне это слышать? — посетовал Наполеон, обращаясь к генералу Гранье, и горько усмехнулся: — В то время как Александр всячески избегает говорить со мной о мире, этот мужик добровольно является в ставку… Впрочем, в России нас ждут еще и не такие сюрпризы. Отпустите его, Потье, ко всем чертям: сегодня я великодушен!
— Ваше величество!.. — Гранье осенила идея. — Нельзя ли использовать этого мужика для известного вам дела? Наверняка он знает каждый куст в здешнем лесу.
— В таком случае, барон, вы подписываете ему смертный приговор!
— О, ваше величество, он заслужил его троекратно, и если бы не ваша милость…
— Хорошо, я согласен… И вот еще что… — Император присел на край кресла, взял чистый лист бумаги и поставил внизу свою подпись. — Это карт-бланш, барон. Распорядитесь им по своему усмотрению, если потребуется.
Часом позже карета императора в сопровождении голландских гусар понеслась в направлении Славкова. Наполеон словно спешил опередить судьбу, доставившую ему в последние дни так много неприятное гей. Однако эта капризная «дама» прочно обосновалась на запятках императорского экипажа.
23 октября 1812 г., окрестности Семлева
Усадьба была оцеплена плотным кольцом гренадеров, внутрь не пускали даже высших офицеров. Здесь стояли подводы, груженные московскими трофеями. К полудню Куперен завершил отбор груза, назначенного к захоронению. Документы на наго полковник вручил генералу Гранье, сам же, не мешкая, покинул Семлево вместе с другим обозом, состоявшим из нескольких десятков фур. Всем, кто имел к ним какое-то отношение, было объявлено, что фуры идут со съестными припасами. Куда и кому они предназначались, оставалось тайной.
Растянувшийся на четверть версты обоз генерала свернул со Смоленского тракта на Ельнинскую дорогу. Рядом с бароном ехал крестьянин, взятый Гранье к Семлевскому озеру, обозначенному на их картах тремя верстами южнее одноименного села. Гранье возмутился:
— Да тут совершенно невозможно подойти к воде: кругом трясина! — Он гневно посмотрел на мужика.
— Не извольте гневаться, господин француз… Вы сами указали на семлевское болото.
— Ну хорошо! — отрезал Гранье. — А есть ли тут поблизости другое озеро, где бы имелся твердый спуск к воде?
— Извольте, господин… — Мужик тронул поводья лошаденки, на которую его посадили французы.
Гранье с недоверием посмотрел в немигающие глаза мужика…
Обогнув болото с западной стороны, обоз двинулся; вдоль кромки леса. Версты через три проводник слез с коня и повел его в узде, раздвигая широкой грудью засохший кустарник. Впереди показался березняк… Миновав его, колонна вышла к озерку… Подождав, пока подтянутся остальные фуры, Гранье пошел следом за мужиком к старому деревянному помосту, по которому, минуя заиленный берег, можно было подойти к чистой воде.
Не мешкая, Гранье отдал приказ промерить в этом месте глубину. Она оказалась достаточной, и барон отдал соответствующее распоряжение, но тут к нему подскочил командир конвойного отряда:
— Господин генерал, велено передать вам в последнюю минуту! — Он вынул из-за отворота мундира голубой пакет с печатью. Гранье отошел в сторону, и вскоре до офицера донеслось его восклицание:
— Не может быть! Нет, я не верю своим глазам…
Письмо, которое читал Гранье, было написано рукой императора. Генерал понял, что Наполеон заготовил его заранее. Тем более странным показалось барону содержание этого письма:
«Гаспар, вы должны понять и простить меня, ибо даже сейчас — в роковых для меня обстоятельствах — я не могу пойти на поводу у случая, посягающего на мою честь. Не удивляйтесь, коли случайно узнаете, что в обозе, который вам надлежит утопить, не будет трофеев. Я надеюсь на Куперена и думаю, что богатства Кремля не постигнет участь тех скромных подарков, что отправлены были мной в Валевицы. Думаю также, что другая часть моей московской добычи вместе с казной и найденными в Арсенале Кремля знаменами благополучно доедет со мной до Парижа. Сегодня победу решает не сытость солдат, а пушки. Именно поэтому я распорядился подменить ценности вверенного вам обоза провиантом. Я вполне доверяю вашей преданности ко мне и тому обязательству, которое вы приняли на себя для исполнения моего приказа.
Наполеон».
23 октября, 7 часов пополудни
Французы бежали из Вязьмы, потеряв убитыми и ранеными более четырех тысяч человек. Поздно вечером из ставки Главнокомандующего русской армией в Вязьму с оказией прибыл капитан Хмельницкий. Он доставил Милорадовичу поздравление фельдмаршала с победой и вручил приказ о дальнейшем преследовании французов. Генерал расположился на отдых в доме, где за сутки до того жил Наполеон.
— Как думаете, капитан, почему командующий не ответил на мое письмо, в котором я сообщал ему о планах нападения на неприятеля?
Хмельницкий ждал этого вопроса.
— Фельдмаршал просил меня, ваше высокопревосходительство, возвратить вам его в том виде, в каком оно было передано вашим курьером дежурному генералу Коновницыну…
Разорвав пакет, Милорадович разразился громоподобным хохотом: в пакете ничего не было. Продолжая смеяться, он встал со стула и обнял Хмельницкого за плечи:
— Вот ведь как везет Бонапарту! Кабы не моя рассеянность — быть ему битым основательно еще сегодня. Жаль, не пришлось принимать мне шпагу вице-короля, а мог бы! Вас, капитан, я запомню: не всякий офицер приносит такие известия. Кстати, почему до сих пор в малом чине?
— На военной службе я недавно, ваше высокопревосходительство…
— Уж не потомок ли вы, сударь, знаменитого Богдана?
— Да, ваше высокопревосходительство, хотя не унаследовал от него и десятой доли его ратного духа. Более склоняюсь к сочинительству…
В это время, прервав Хмельницкого, в комнату вошел штаб-офицер и доложил:
