Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской
Кажется, я переборщила. Баратиери скривился:
— Довольно, госпожа Авилова, рассказывайте, что вам надо, и покончим с этим досадным инцидентом. Я себя чувствую каким-то Пульчинеллой рядом с вами.
— Отпустите Малькамо. Он вам ни к чему. Насколько мне известно, принц потерял к политике всякий интерес, и его сейчас более интересует история, нежели современная действительность. Вам не сделать из него политическую марионетку.
— А вам он зачем?
— Мы едем на север поклониться святыне. Принц, как и мы, русские, относится к православной церкви, несмотря на то, что воспитан монахами-бенедиктинцами. Для него это важное паломничество.
— И вы хотите сказать, что кроме как религиозных, других целей у вас нет? Что вам тоже неинтересно, кто сядет на трон Абиссинии?
— Ну, почему же? Конечно, интересно, но чисто умозрительно. Мы рады любому негусу, севшему на трон на законном основании, — последние слова я произнесла с нажимом.
— Вы умная женщина, синьора, и я, честно сказать, в раздумьях. Не знаю, как с вами поступить. Давайте дождемся рассвета. Мне понятно лишь одно: вступать с вами в интимные отношения мне что-то расхотелось.
И он, пригнувшись, вышел из палатки.
* * *
Глава девятая
Бегство из плена. Человек на осле. Рассказ Маслоедова. Малькамо находит Полину. Прощание. Озеро Тана. Поездка на тростниковых лодках. Нападение бегемота. Прогулка верхом. Малькамо понимает язык зверей. Монастырь святого Георгия. Танин на языке фалашей. Рассказ Абрхи. Крокодилы. Щепка пробкового дерева.
Но на рассвете мне не удалось увидеть генерала, так как в кромешной темноте, которая случается перед восходом солнца, вдруг послышались крики, вопли и лязг оружия — это вновь передовые отряды абиссинцев бросились в бой. И мне не было никакой разницы — это сторонники Менелика или Мангашиа, главное, вырваться из этой суматохи живыми и невредимыми.
Осторожно выглянув из палатки, я заметила, что стражи уже не было. Значит, дорога была свободной. Но как бежать? Ведь любой башибузук проткнет меня пикой. И потом я не могла оставить Малькамо, хотя и была уверена, что именно тут, в стане его родственника ему ничего не угрожает. Юноша все больше и больше занимал мое сердце.
Где выход? Надо срочно изменить внешность! И я принялась обыскивать палатку. Мои находки оказались весьма скудными. Это была какая-то толстая накидка неопределенного цвета, служившая подстилкой, и длинный грязный шарф, когда-то белый.
Воспряв духом, я намотала на голову тюрбан, зачерпнула золы и щедро натерла себе лицо и руки. Конечно, все местные воины ходят босиком, но я не могла себе позволить снять ботинки, иначе бы не прошла и двух шагов по острым камням. Поэтому я понадеялась, что накидка скроет мои ступни.
И я решилась, так как медлить более было нельзя, солнце уже вставало над горизонтом.
Прижав к себе саквояж Нестерова я вышла из палатки и оглянулась: на горизонте поднимался дым, слышалось ржанье лошадей, неподалеку несколько эфиопов скатывали кошмы, не обращая на меня никакого внимания. Я вдруг стала невидимкой, что меня вполне устраивало.
Где же Малькамо? В какую палатку его увели? И, может, ее уже скатали, а принц сейчас далеко? Затея оказалась невыполнимой. Тогда надо пробираться обратно, в монастырь, где под толстыми стенами укрылись мои друзья.
Еще меня беспокоила мысль об Аршинове: где он, что с ним; но если о Малькамо я знала хоть что-то, что вчера вечером он был жив, то об Аршинове я не знала ничего, и это меня угнетало больше всего.
И я побрела в сторону невысокого холма, у подножия которого стоял монастырь. Вчера на лошади мы с Малькамо добрались сюда за четверть часа, а пешком мне понадобится не более двух часов при хорошем раскладе.
Моим чаяниям не суждено было сбыться. С двух сторон на меня неслись всадники, и я уже представила себя под копытами их лошадей. Но мне совершенно не хотелось оказаться раздавленной в чужой сече, поэтому я стремглав побежала в сторону и спряталась за большим валуном. Хоть какая, но защита.
А битва продолжалась: с резкими гортанными криками абиссинцы нападали друг на друга, рубились короткими мечами, пинали пятками лошадей, отчего те вставали на дыбы и отчаянно ржали. Я выглядывала из-за валуна, пытаясь высмотреть знакомые лица, но в поднявшейся пыли ничего не было видно.
Вдруг позади себя я услышала стон: к моему убежищу приближался серый ослик. На нем полусидел человек со стрелой в груди. Человек все время запрокидывался на правую сторону и от этого ослик шел не прямо, а кругами.
Я выскочила из своего убежища, подбежала к ослику, схватила его под уздцы и втянула за валун. Животное прядало ушами и от страха отчаянно сопротивлялось.
Человек сидел на осле, низко опустив голову. Из правой лопатки торчала стрела. Накидка от солнца закрывала лицо и плечи. Он хрипел.
Дотронувшись до него, я спросила на амхарском:
— Кто ты?
Он не ответил. Тогда я осторожно взяла его за подбородок и заглянула в лицо. И ахнула. Передо мной был Савелий Христофорович Маслоедов, брат Агриппины.
Раскрыв саквояж Нестерова, я достала склянку с нашатырным спиртом и поднесла раненому под нос. Он скривился и открыл глаза.
— Больно…
— Потерпите, Савелий, бой кончится, и я вас в монастырь отвезу. А там доктор. Вылечат вас.
— Не вылечат. Кончаюсь я. Спустите меня, барыня, с осла.
Ухватив Маслоедова за подмышки, я спустила его на землю и уложила в тени под валуном. Он лежал на боку, так как стрела не давала ему другой возможности. Изо рта тоненькой струйкой бежала кровь.
— Быть мне в аду. Не причастился, не соборовался, — прошептал он. — Да и за грехи мои тяжкие меня на том свете не пожалуют.
— Лежите, лежите, вам вредно разговаривать.
— Нет уж, барыня, не могу я с собой в могилу унести. Лучше я вам расскажу. А вы, как в церковь попадете, поставьте за меня свечку.
— Ну, хорошо, — согласилась я. — рассказывайте. Все равно, пока не ускачут, нам пройти не дадут.
Маслоедов задыхался, язык у него заплетался, он часто перескакивал в своем повествовании, но кое-что мне удалось понять.
Маслоедовы родом с Брянщины, из села Супонево. Село расположено вокруг Свенского монастыря, а неподалеку стоят еще две каменные церкви, построенные по велению самого Ивана Грозного. Петр Великий не раз бывал в монастыре: здесь узнал он об измене Мазепы, здесь останавливался после Полтавской победы. Для него был выстроен отдельный домик, а рядом с монастырем и ныне стоит "дуб Петра Великого" в три обхвата.
Маслоедову посчастливилось стать смотрителем домика. Он топил печь, натирал полы, пускал посетителей-богомольцев, пришедших поклониться не только чудотворной иконе Свенской Богоматери, но и великому царю.
Однажды в домике появились два монаха, загорелые дочерна. Савелий узнал, что их зовут Антоний и Феодосий, и что они прибыли из далекой страны Абиссинии. Монахи привезли с собой книги на диковинном языке, странные предметы черного дерева и одежду из тонкой кисеи. Настоятель монастыря, архимандрит Софроний, повелел выделить для этих вещей одну из комнат петровского домика, так как не был уверен в благости привезенного и не хотел допускать их в обитель.
Монахи ежедневно бывали в «кабинете» — так они нарекли эту комнату. Они составляли словарь, писали отчет о своем пребывании в Абиссинии и не замечали Маслоедова, тенью шмыгавшего из комнаты в комнату. Он был для них такой же деталью интерьера, как трубка Петра Первого или портрет арапа Ганнибала на стене.
Савелий оказался способным к языкам. Он улавливал слова, произнесенные на амхарском, а когда монахи уходили в обитель, то раскрывал их тетради и читал записи, сделанные на двух языках.
Однажды он прочел о рубинах. Антоний и Феодосий сопровождали Иоанна в время его военной кампании и на их глазах он умер. Перед смертью Иоанн узнал, что его старший сын Расу-Ареа Салазье убит в этой же битве. Он взмолился — попросил монахов, которым всецело доверял, взять рубины из потайного места, известного только ему, и перепрятать их, дабы они не достались Менелику. Антоний и Феодосий согласились.
После похорон Иоанна VI они перепрятали рубины и тут же уехали в Россию, дабы Менелик не смог силой или пытками вырвать у них признание.
В своих тетрадях они описывали эти драгоценности: рубины были величиной с голубиное яйцо, ярко красного цвета, без единого изъяна, и вдеты в тонкую оправу — диадему царицы Савской. Стоимость их не поддавалась исчислению.
И Савелий загорелся. Он во чтобы-то ни стало захотел найти эти рубины и тем самым обеспечить себя на всю жизнь! Он мечтал узнать, где же спрятаны рубины, но в тетрадях об этом не было ни единой записи.
Маслоедов не унывал. Каждый вечер, после ухода монахов, он прокрадывался в кабинет и читал. Он научился уже достаточно сносно разбирать амхарские буквы, благо словарь и алфавит, был под рукой. Он читал об обычаях абиссинцев, о климате и географии страны, но ни слова больше не было о рубинах.
