Шаги во тьме - Пензенский Александр Михайлович

Филиппов молчал, задумчиво потирая переносицу.

– Владимир Гаврилович? Хэллоу? Неужто разъединили? Ах, черти, устрою я вам!

– Нет-нет, я слушаю, Аркадий Францевич.

– Ваш покойник в Лештуковом – не Гилевич! А очередной секретарь!

– Да-да, голубчик, я понял, к чему вы ведете. Есть только одно необъяснимое «но» – сегодня труп Гилевича опознал его старший брат.

Теперь уже с московской стороны повисло молчание, и настал черед Владимира Гавриловича дуть в раструб аппарата и чертыхаться.

– Да, я слышу, просто размышляю, – отозвалось московское сыскное отделение. – Ну, я вижу только два объяснения. Либо обознался ваш братец – не зря же наш инженер так радовался отсутствию особых примет на теле у Лебедева. Значит, и сам таковых не имел. Когда ваш сегодняшний Гилевич нашего последний раз видел? Когда? Хм… Ну, в баню же они не ходили. Ну или он и сам вовлечен в эту аферу. А я вам хоть на кресте присягну – у вас в мертвецкой не Гилевич, а более невезучий студент! Потому и голову его в камине запекли, чтоб единственную отличительную черту нельзя было предъявить к опознанию.

– Доводы весомые, голубчик, спорить с ними трудно. Но каков мотив? В чем афера-то? Найти совершенно незнакомого человека, заплатить ему аванс, отвезти в другой город, чтобы оттяпать голову и выдать за себя – для чего? Причем готовился он основательно, без спешки – стало быть, вряд ли от кого-то скрывался и так следы путал. Нет, согласен, дело нечисто. Но кроме предположений у нас с вами ничего нет. Хорошо, поступим вот как. Мы покойника пока отдавать братцу не станем, сошлемся на следственную необходимость. А за ним самим установим наблюдение. Да, спасибо вам большое, Аркадий Францевич, всех благ.

Владимир Гаврилович отбил звонок, повернулся к Кунцевичу.

– Вот что, Роман Сергеевич, мы сделаем. Наблюдение само собой. А еще давайте-ка запрос по московским учебным заведениям направим – кто из студентов пропускал занятия в последнюю неделю. Впрочем, я Аркадия Францевича попрошу – так быстрее выйдет.

Наблюдать за Константином Гилевичем было не сильно хлопотно и даже откровенно скучно. С утра, почти ровно в девять часов, тот вышел из своей парадной, посмотрел на моросящее небо, раскрыл зонт и размеренно зашагал по улице, отмахиваясь от настойчивых приглашений извозчиков. Через пятьдесят минут он скрылся за тяжелыми дверьми Казанской полицейской части, где пробыл не более четверти часа, после чего снова появился на улице, уже несколько взвинченный и даже дерганый, посмотрел на часы, покачал головой, на этот раз махнул мокнущему под брезентовым плащом «лихачу», плюхнулся на диван и укатил в сторону Невского.

Пристроившись в хвост на неприметных дрожках, Кунцевич проводил пролетку Константина Серафимовича до конторы страхового общества «Россия» на Морской. Гилевич расплатился с возницей и вошел внутрь. На этот раз в здании он пробыл еще меньше, всего семь с половиной минут – Роман Сергеевич засекал по хронометру. И появился еще более заведенным: пристроившись в арке справа от парадной, он сунул в рот папиросу, которую сумел зажечь лишь с четвертой спички, сломав о коробок предыдущие три и даже громко выругавшись и буркнув «пардон» покосившемуся на него привратнику. Не докурив и до половины, он отбросил окурок, пешком по Гороховой дошагал до Садовой, там вскочил в шедший вниз трамвай. В вагоне вел себя нервно, то и дело сверял по часам время, будто бы куда-то торопился, – ротмистр наблюдал за клиентом с задней площадки поверх газетного листка. Но, выйдя на Покровской площади, направился к дому. Роман Сергеевич проводил его до той же парадной, от которой утром и начался их маршрут, заглянул чуть погодя внутрь, услышал, как хлопнула дверь на третьем этаже. Вот и все наблюдение – до самой темноты Гилевич квартиры не покидал, а в половине девятого и вовсе погасил свет.

Следующий день объект наблюдения провел еще менее увлекательно, хотя, казалось бы, куда уж меньше! Вышел из дому, так же оценил по состоянию небосвода погодные перспективы, дошагал до ближайшего ресторанчика с открытой верандой, уселся за столик и совершил заказ, весьма скромный – чашку кофе без сливок и сдобную сайку. Закусив столь неосновательно, отдал официанту бумажный рубль и продолжил сидеть, ожидая сдачу. И ведь дождался, настырный, хотя обслуживавший Гилевича рыжий малый настоятельно делал вид, что их взаимоотношения совершенно окончены. Получив же свои несколько монеток, Константин Серафимович их пересчитал и спрятал в карман, не оставив на столе даже гривенника на чай. После чего вернулся домой и больше уже на улицу не выходил.

На третий день повторился маршрут из первого: Казанская часть, общество «Россия», дом. С той лишь разницей, что весь путь был проделан пешком, несмотря на мерзкий холодный дождь. Кунцевич несколько раз пожелал своему визави провалиться под землю за то, что тоже был вынужден плестись за ним на своих двоих, ежась от попадающих за воротник прорезиненного плаща холодных струек. Но Гилевич и без этих проклятий к исходу третьего дня выглядел неважно: складка посреди лба не разглаживалась, папироса почти не покидала его рта, а под конец своего маршрута он и вовсе так обругал подлетевшего к нему на площади мальчишку-газетчика, что даже городовой крякнул и поднял бровь на такое несолидное поведение вполне респектабельного с виду господина.

Вечером, докладывая в очередной раз об итогах дневного наблюдения и с удовольствием отхлебывая в паузах обжигающий крепкий чай, Роман Сергеевич, дойдя до эпизода с продавцом газет, спросил начальника:

– Ей-богу, Владимир Гаврилович, может, отдать ему тело брата? Смотрите, как убивается. И так человеку нелегко, да и мать еще, думается, ему добавляет веселья. Да и не по-христиански это, если уж разобраться.

Филиппов пригладил усы, поднялся:

– Тут во всей этой истории мало христианского, не находите, голубчик?

Владимир Гаврилович достал портсигар, предложил коллеге, сам закурил, отворил окно, впуская в прокуренную за долгий день комнату влажный октябрьский воздух, прислонился к подоконнику.

– Вам ничего не показалось странным?

Кунцевич пожал плечами, понимая, что вопрос, скорее, риторический и служит прелюдией к дальнейшим рассуждениям.

– А я вот вижу как минимум два весьма любопытных факта. Первое – где мать покойного? У нее погиб сын, а пороги нашего учреждения обивает не она, а брат усопшего? Это, по-вашему, как – по-христиански? И вопрос номер два: что так настойчиво пытается получить этот самый брат от страховой конторы? Не здесь ли прячется мотив? Что скажете, голубчик?

Кунцевич снова неопределенно покачал головой:

– Прикажете выяснить?

– Нет-нет, вы продолжайте наблюдение. Только уж зонтом не манкируйте, не хватало мне еще вашей простуды. И так службу некому справлять. И вот что – ежели завтра наш Константин Серафимович снова решит заглянуть в «Россию», вы уж, голубчик, мне протелефонируйте незамедлительно.

Похоже, начинать рабочий день не с крепкого чая, а с телефонного разговора становилось уже традицией. Владимир Гаврилович с сожалением посмотрел на дымящийся стакан, с досадой – на черный телефонный аппарат. Трезвонил тот, что стоял на столе, городской. Радовало лишь то, что так рано звонить из канцелярии градоначальника не могли – не имел генерал-майор Драчевский обыкновения беспокоить в дополуденные часы своих подчиненных. Филиппов чуть было не позволил себе смалодушничать и вовсе проигнорировать эту черную тарахтелку, но вспомнил о ротмистре Кунцевиче и Константине Гилевиче и все-таки снял трубку. Чутье не подвело – из аппарата донесся приглушенный шепот ротмистра:

– Владимир Гаврилович? Слышите меня? Опять в страховое заявился. Видно, скандалил, потому как его под локоть вывели, почти что вытолкали.

Филиппов потер висок, подгоняя мысль.

– Вы вот что, голубчик, – если он отправится теперь домой, то и бог с ним, возвращайтесь на службу. А если побежит к нам документ о смерти брата опять требовать, то летите стрелой к нему домой, расспросите дворника, с кем он живет. Не нравится мне, что мать покойного и беспокойного похожа на призрак. Существует ли она вовсе? А я пока в «Россию» наведаюсь.