Кристоф Доннер - Король без завтрашнего дня
— Вы заставляете его молоть полную чепуху! — прервала Сильвия Деламар рассказ Анри.
— Вовсе нет. Именно это король узнал от Неккера и других тогдашних теоретиков банковского капитализма. Впрочем, признаюсь вам, что королевская чета, оба этих персонажа мне все более и более симпатичны: он со своей невероятной смесью цинизма и благородства, она со своей расточительностью влюбленной женщины и страстью к азартным играм. В фильмах часто можно видеть, как она играет в кости, в карты, спускает неслыханные суммы в рулетку за одну ночь, а наутро уже заключает пари на ипподроме с герцогом Лозеном — и проигрывает все, а еще через два забега сполна отыгрывается… Это нужно показать. И еще — смерть маленькой Софии 18 июня 1787 года. Дочь Марии-Антуанетты прожила всего несколько месяцев. Из всех церквей доносился погребальный звон. Герцога Нормандского одели в траурный костюм, сшитый за одну ночь.
Его привели в версальскую часовню, где царила полная тишина, если не считать вздохов и шороха тканей. Он подошел к гробику младшей сестры.
Королева выглядела совершенно потерянной. Иногда она смотрела по сторонам с таким видом, словно ничего не понимала в происходящем и ждала, когда кто-нибудь ей подскажет, что нужно делать: плакать, кричать, терять сознание… Она смотрела на мужа, детей, мертвую младшую дочь, цветные витражи, собственные сложенные руки. Она не узнавала своих рук.
В нескольких метрах от нее, за оградой поперечного нефа, стоял Ферзен, который присутствовал на мессе инкогнито. Поскольку он еще раньше препоручил все отцовские права королю, теперь он даже не мог сам похоронить собственную дочь. Здесь, в обители траура, король не имел соперников.
И среди всеобщей печали сияла красота Нормандца. Ему недавно исполнилось два года. Он очень хорошо держался в своем «взрослом» костюме, так что казался почти ровесником старшего брата, дофина, которому было семь, но тот как раз держался плохо: вертелся, часто моргал, иногда начинал кашлять и задыхаться — он был уже болен. Крушение всей королевской семьи началось именно в этот день, с этих похорон.
Когда Мария-Антуанетта была еще только дофиной, женой наследного принца, она часто развлекалась, читая памфлеты, которые ей доставлял граф д’Артуа. Даже когда в них стали появляться оскорбления в адрес графини де Полиньяк и ее самой, она продолжала их читать — из вызова, из желания показать, что она не боится ничьих угроз и ее ничуть не задевают все эти потоки грязи. Она с Полиньяк даже иногда разыгрывала сценки по мотивам этих памфлетов в домашнем театре:
— Положитесь на меня, я знаю толк в е…е.
Мадам, вы будете удовлетворены сполна.
Клянусь, что в жизни не буду ни е…я, ни онанировать,
как бы сильно мне этого ни хотелось,
если даже самый маленький из тех членов, что я вам доставлю,
не заставит вас испытать сладостный обморок двадцать раз подряд.
— Звучит заманчиво!
— У этих молодцов члены что надо: даже самый короткий — не меньше пятнадцати дюймов в длину.
— О, это мне в самый раз! А в диаметре?
— Если на глаз — восемь дюймов как минимум.
— Пятнадцать дюймов в длину и восемь в диаметре!
О, я возбуждаюсь уже при одной мысли об этом!
Ну, так пусть уже они приходят, пусть возьмут меня!
У меня между ног уже огонь горит, ни о чем больше не могу думать!
Пусть приходят, и я на…сь в свое удовольствие,
Вдоволь наставлю супругу рогов.
Погребальная месса закончилась. После похорон маленькой Софии Ферзен поднялся к себе в мансарду на последнем этаже замка и долгое время неподвижно лежал на кровати, полностью опустошенный.
Из этой мансарды мы переносимся в другое чердачное жилое помещение — Эбера, чтобы стать свидетелями разговора (на повышенных тонах) жильца с Мари-Жанной, консьержкой, только что вернувшейся из церкви Сен-Жермен с панихиды по умершей принцессе. Звуки органа, пение хора — все это было так прекрасно, что вызвало у Мари-Жанны восторг и дрожь одновременно. Она плакала, рассказывая об этом. Но Эбер пришел в ярость.
«Да вы хоть знаете, сколько детей умерло прошлой ночью в Париже?!»
«Нет, а сколько?»
«Двадцать, если не тридцать! Умерли на улице! От голода и холода».
«Боже мой!»
«И сколько панихид по ним состоялось?»
«Думаю, ни одной. Это ужасно».
«И где их похоронили?»
«В общей могиле, я думаю».
«Именно. То есть их бросили в обычную яму. А в то время, когда толстый рогоносец хныкал, Калонн приказал поднять цены на хлеб. Надо признать, это было умно придумано».
«Что вы такое говорите, месье Эбер? Они не могли этого придумать нарочно. Королю сейчас не до того, он думает совсем о другом».
«Думаете, они не могли бы придумать такую штуку, Мари-Жанна?»
«Ну, от австриячки можно всего ожидать. Это проклятая порода».
«Вот что значит рано выйти замуж».
Эбер намекал на близящуюся свадьбу Мари-Жанны и башмачника Симона. Собственно, он их и познакомил. Они оба были для него интересны — служили одновременно и прототипами для сочинений, и публикой.
Остерегайтесь писателей, Сильвия, особенно когда они начинают интересоваться вашей жизнью, — это означает, что скоро ваш литературный двойник появится в одном из их вымыслов.
Несколько дней спустя после похорон маленькой Софии Мария-Антуанетта написала своему брату Иосифу:
«Мой старший сын меня сильно беспокоит. Хотя он всегда был хрупким и слабым, я все же не ожидала такого серьезного приступа болезни, который он испытывает сейчас. У него сильно нарушилась осанка, как из-за того, что одна его нога короче другой, так и по причине того, что позвонки у него слегка смещены и к тому же выпирают. С некоторых пор он лежит в лихорадке, сильно похудел и ослаб… Король тоже был в детстве болезненным ребенком, но воздух Медона подействовал на него благотворно. Мы собираемся отправить туда и моего сына. Что касается младшего, он, напротив, отличается силой и здоровьем, чего так не хватает его брату. Это настоящий крестьянский ребенок — высокий, румяный, крепкий».
Через год больного дофина действительно перевезли в Медон, поскольку версальский климат был поистине отвратителен — замок был построен на болотах. Это случилось на Рождество, и вся королевская семья собралась на праздник в комнате больного мальчика.
Он страшно исхудал, волосы у него были, как у старика, его с трудом можно было узнать. Он казался неловким, закутанный в толстые шерстяные вещи. В его лихорадочном взгляде читались отчаяние и ненависть. Ненависть к роскошному рождественскому сантону из розового дерева, инкрустированного жемчугом, к Нормандцу, сидевшему на корточках возле роскошных игрушечных яслей с вышитым покровом, окруженных маленькими свечками в стеклянных шарах, — все это было так красиво, что хотелось повторно пройти обряд крещения. Младенец Иисус был увенчан золотой короной.
Крошечный песик Муфле сидел, не шевелясь, на кровати, в ногах у больного дофина.
Этот песик — очень важная деталь.
Так же как и книга на ночном столике у изголовья — «Краткий сборник историй о славных деяниях монсеньора герцога Бургундского». Эту книгу Людовик XVI унаследовал от своего старшего брата — зловредный Бургундец заставлял его учить ее наизусть, и сейчас, двадцать лет спустя, став королем, Людовик XVI подарил ее дофину. Позже эта книга перейдет к Нормандцу — она будет с ним и в Тампле. Но сейчас книга лежала у изголовья больного, и Людовик XVI предложил почитать из нее какой-нибудь отрывок.
«Нет, не нужно. Я очень расстроен. Мама не хочет, чтобы я появился на парадном приеме, который вы устраиваете для послов султана».
«Я подумала, что это будет для вас слишком утомительно», — объяснила королева.
«Да нет же, я знаю, что вовсе не поэтому. Она не хочет, чтобы меня видели. Она меня стыдится».
«Это безумие! Разум принца помутился от болезни! Скажите ему, ваше величество, как сильно я его люблю, как я плачу над его страданиями! Скажите ему об этом!»
«Вы слышите, мальчик мой, королева вас любит!»
«Тогда пусть разрешит мне быть на приеме! Я хочу увидеть слонов, перед тем как умру…»
«Ну, не говорите глупостей…»
«Я спрячусь в закрытых носилках. Пусть меня туда принесут прямо на кровати».
«Но врачи этого не разрешают!» — воскликнула королева.
«Почему они должны обо всем судить? Пусть король им скажет, чтобы разрешили».
«А если эта поездка вас убьет?»
«Да я и так умру!»
Дофин резко приподнялся на кровати, еще сильнее задыхаясь от ярости.
«Она меня не любит! Она любит только своего ублюдка!»
Мария-Антуанетта встала и направилась к дверям, уводя с собой Нормандца.
«Да, вот именно! Пусть убираются оба! Я больше не хочу их видеть!»
Король бросился к сыну и крепко обнял его, пытаясь заставить замолчать.
