Эд Данилюк - Пожар Саниры
– Я увидел человека, который шёл в наряде Наистарейшей! Я проследил за ним, но лица разглядеть не успел… Меня оглушили! Ударом по голове сзади. Я почти до самого утра лежал в кустах без сознания. Когда очнулся, пожар уже заканчивался. Я не поджигал Город! Это был не я!
Толпа затихла. Палки опустились, лица выражали изумление.
В первом ряду стоял один из стражников. Он, как и все, до сих пор выкрикивал что-то гневное и кровожадное, но теперь замолчал. Люди стали на него оглядываться, ожидая, что он сделает.
Лакути продолжала бросаться от одного человека к другому и повторять:
– Я была с Радигой во время пожара. Он был со мной!
Стражник всё не вмешивался. Наконец кто-то не выдержал и спросил у него:
– Ну и как быть?
Уже то, что этот вопрос задали, сразу же показало, что кровопролития не будет. Не забивают палками, рассуждая, советуясь, прикидывая «за» и «против». Только разъярённая, бездумная толпа способна на дикие, страшные поступки…
Воин нехотя засунул свой медный клевец за пояс, шагнул к Радиге и грубым, решительным движением сжал ладонью его затылок.
– Шишка есть, – буркнул воин, ощупав голову юноши.
Плюнул ему под ноги, сделал шаг назад и стал разглядывать Радигу, будто видел в первый раз.
Толпа безмолвно, опустив палки, наблюдала.
– …Пойдёшь к Гароле, – наконец проговорил стражник. Тон у него был приказывающий, не терпящий возражений. – Сейчас вождь в Лесу, со всеми деревья рубит, а вечером… Всё ему расскажешь! Иначе я тебя сам умерщвлю!
– Больше ничего не знаю… – пролепетал Радига, с опаской поглядывая на стражника. Только теперь он осмелился поднять руку, чтобы вытереть кровь с лица. Стало только хуже – широкая, багровая, влажно поблёскивающая полоса размазалась по всей щеке. – Я был ослеплён пламенем пожара и того человека не разглядел. А потом меня оглушили. Да я говорил уже всё это Гароле…
Воин напрягся, его глаза сверкнули. Радига, натолкнувшись на его сердитый взгляд, быстро закивал:
– Расскажу Гароле всё что знаю! Сегодня же… Вечером…
Обязательно!
Стражник кивнул и твёрдо зашагал прочь. Толпа расступилась, давая ему дорогу. Несколько человек, утратив интерес к происходящему, пошли следом.
И тут руки Лакути крупно, размашисто затряслись. Девушка попыталась унять дрожь, обхватив себя за плечи, но только всхлипнула, замотала головой, замычала. Крупные слёзы покатились по щекам. Ещё через миг она заревела в голос, упала на колени, зашлась в плаче. Ничего не видя вокруг, села на землю. Закачалась, дрожа всем телом. С залитыми слезами глазами, вся перемазавшись в пыли и грязи, всхлипывая, она повторяла снова и снова что-то несвязное. И укладывала посеревшие от пыли, свисавшие к земле чёрные пряди. Не могла, не находила в себе сил остановиться…
Радига растерянно посмотрел на неё, но не нагнулся. Даже движения к ней не сделал. Так и стоял, глядя на девушку у своих ног.
Отпустили Зунати. Она бросилась к сыну, обняла, заплакала, громко запричитала. Тут же оторвалась от него, чтобы прикоснуться к Лакути. И снова обняла Радигу.
Молодой мужчина молча жался спиной к брёвнам. Казалось, он вообще утерял нить происходящего.
По другую сторону тех же брёвен стоял Нимата, сжав зубы, тяжело дыша через нос, неотрывно, с болью глядя через щель в прогоревшей стене на Лакути. Санире вдруг показалось, что его друг вот-вот заплачет. Глаза товарища наполнились слезами, нос подёргивался.
Толпа тем временем стала расходиться.
И только сейчас, ведомые Киваной, прибежали друзья Радиги, те, с кем он проходил обряд возмужания. На лицах четырёх мужчин застыло выражение отчаянной решимости. У них на всех было одно копьё, два ножа и один щит. Увидев, что толпа уже расходится, они остановились в замешательстве, не зная, что делать…
3Поля
Змеи огня, насытившись, испускали последние клубы дыма. Пожухлые травы, оставшиеся на заброшенном поле после зимы, превратились в золу. Рукотворный пожар сошёл на нет. Кое-где ещё жили потемневшие язычки пламени, однако утренний ветерок уже играл пеплом, и было понятно, что поле можно вскапывать.
– Всё, прогорело, – сказала Жетиси. – Давай, шевелись.
Санира невидящими глазами смотрел на людей. Кожа на спине горела, пальцы дрожали, в голове звенело. Ему было обидно. Порка, которую устроил ему дом Ленари, была, в общем-то, заслуженной – он действительно ослушался бабушку и тёток, ушёл, когда нужно было кормить волов, поить свиней и таскать мусор, оставшийся после пожара…
Однако пороть взрослого мужчину!
Ещё обиднее было то, что удары наносила Такипи-младшая. Конечно, должен был делать это отец, но Мадара стал отнекиваться. По его словам, он был так зол, что боялся не рассчитать силы. Его бы в конце концов уговорили, но тут вдруг вперёд вышла старшая сестра, и Ленари с удивлением и некоторыми колебаниями протянула мокрую верёвку ей.
Такипи не слишком волновалась о том, правильно ли она соизмеряет силу. Лупила наотмашь. Мучительно долго Санира стоял посреди пепелища с обнажённой спиной, окружённый возмущёнными родными, и молча покачивался при каждом очередном ударе. У него борода, а его наказывали, как несмышлёного ребёнка! И он должен был это терпеть, потому что не хватает пустяка – обряда возмужания…
Соседи даже и не подумали делать вид, что им неинтересно. Все столпились, чтобы поглазеть. Даже Мизази…
Потом Саниру потащили вскапывать землю. Он брёл среди полей к выделенному их дому участку. Он едва переставлял ноги. Голова была пустой. В груди – обида.
– Санира, хватит! – пыталась докричаться до него мачеха. – Мне уже надоели твои выходки! Давай! Чего стоишь? Тут полоса земли на тринадцатьраз ртов, а вскапывать её нам двоим!
– Нам двоим? – бессмысленно повторил её последние слова Санира.
Тётка тащила его за собой.
– Да, двоим! А ты не знаешь?!
Санира знал. Остальные члены дома валили лес, заготавливали глину, присматривали за скотиной, расчищали участок от обугленных брёвен, спёкшейся замазки и всякого мусора. А нужно было ещё наносить воды, сготовить еду, не дать разворовать пожитки, уберечь детей от несчастий…
Вскапывать землю предстояло двоим – ему и Жетиси. И делать они это должны были быстро. Потому что дом сгорел, а время для сева давно прошло…
Санира взял протянутую ему мотыгу. Каменное лезвие, когда-то изготовленное им самим, длинная отполированная ручка, на которую это лезвие насажено строго поперёк…
– Санира! – опять крикнула тётка, увидев, что тот застыл с отсутствующим видом.
Юноша обмотал ладони тряпками и принялся за вскапывание. Каждый удар глубоко вонзал лезвие в почву и отворачивал крупную глыбу земли[18]. Зола от только что сожжённой травы оказывалась на дне. Удар, ещё удар, ещё. Шаг вперёд. И снова три удара, иногда четыре. Новый шаг. Земля была влажной, мягкой, но корни травы значительно осложняли работу.
Юноша вдруг стал что-то ощущать, хоть и не сразу понял, что именно. Он рыхлил землю и прислушивался к дрожи деревянной ручки, к звуку вспарываемой земли, к матовому блеску отточенного кремня. В насадке чувствовалось напряжение. Там возникла тонкая нить расслоения, совсем крошечная, и у юноши не было никаких сомнений, что камень вскоре расколется. Санира менял угол, под которым мотыга входила в землю, по возможности ослаблял усилие, медленнее выдёргивал насадку из почвы, но, увы, уверенности, что это поможет, не было. Юноша уже знал, как именно расколется насадка – треснет наискосок, и даже знал когда – дня через два-три. Надо было срочно готовить замену…
Размышления о мотыге расшевелили Саниру. Он стал ощущать жгучие лучи солнца на спине, запах свежей земли, прохладный ветерок.
Когда дневной глаз богини-Небо поднялся над землёй ещё на одну ладонь, Санира полностью пришёл в себя. Руки взмахивали мотыгой мерно, сильно, часто. Раз за разом каменное лезвие вонзалось в почву. Полоска чёрной земли позади становилась всё длиннее.
Мачеха шла впереди. Не слишком далеко, но всё же. Санира и не заметил, когда она его обогнала.
Рассеянные по полю люди вскапывали землю в полном молчании. Все устали. Разговаривать никому не хотелось.
Когда дневной глаз богини-Небо поднялся ещё на ладонь, почти достигнув самой середины, к ощущению усталости добавилось чувство жажды. Пот густо покрывал лоб, стекая солоноватыми капельками по носу и губам. Санира его уже не вытирал.
Спустя какое-то время люди наконец начали бросать свои мотыги. Один за другим горожане потянулись к краю поля.
Полдень!
– Отдохни, – сказала Жетиси, проходя мимо.
Санира с трудом, с хрустом, распрямил ноющую спину. Потянулся, выгибаясь назад. Снова захрустело. Юноша размотал тряпки на горящих ладонях, содрал с себя полотняную накидку, не подумав, что обнажает спину, всю в багровых полосах, и вытер тканью пот с лица.
– У-ух! – рассмеялась какая-то женщина. – Да тебя пороли недавно! Ишь как исполосовали! Интересно, за что?
