Убийство по-китайски - Попандопуло Анастасия
17
– Аркаша! Аркаша! Очнись, смотри на меня! Марфа, несите таз и воду!
Борис суетился у моей кровати. Насмерть перепуганная Галина Григорьевна, Марфа с тазом и кувшином – все дрожало и уплывало куда-то вбок. Я с трудом разлеплял глаза. Желудок то и дело прыгал вверх, меня мучительно тошнило. Все тело трясло.
Не стану утомлять вас весьма неприятными подробностями, поверьте, тот вечер я до сих пор вспоминаю с отвращением. Борис до утра просидел у меня, много курил и заметно нервничал, хотя впоследствии и уверял, что особой опасности моему здоровью не было. Так или иначе, но утром я почувствовал себя лучше, пил крепкий сладкий чай и мог рассказать все происшествия предыдущего дня.
– Марфа, – допытывался Борис, – ну вспомните, кто принес бутылку.
– Да говорю же, батюшка, мальчишка какой-то. Будь он неладен, пусть у него руки поотсохнут, у негодяя.
– Какой мальчишка-то? Ты скажи, как он выглядел, мальчишка твой, видишь, доктор спрашивает! – наседала Галина Григорьевна.
– Так я и говорю, такой мальчишка, как они все. Быстрый, маленький. Худой. Кепка на все лицо и воротник поднят. Где там разобрать?
– Может, какие-то особенности? Приметы?
– Не рассмотрела я, батюшка. Что у меня, время есть всех осматривать? Вон и мыть надо было, и на рынок, и курица у меня варилась. Так я и не разглядывала его. А он и рад. Сунул бутылку. Сказал: «Аркадию Павловичу». И пошел, окаянный. Лучше б разбила эту бутылку тогда. Прости меня, Аркадий Павлович.
Она, бедная, снова зарыдала. Хозяйка моя для порядка еще покачала головой, но после сунула Марфе свой платок утереться и повела ее на кухню. Мы с Борисом остались одни.
– Дела, Аркаша. Я возьму бутылку к себе, посмотрю, что там. Но и так ясно, что вероятнее всего яд был там. Кому-то ты перешел дорогу. И вот ведь незадача, понять не могу, зачем тебя травить?
– Как зачем? Помешать расследованию. И, – я понизил голос, – Иван говорил, что я пожалею, если не оставлю это дело…
– Может и так, а только не клеится что-то. Отравят тебя – я остаюсь, Выжлов, в конце концов…
С тем Борис и ушел, а я скорее просто от лени, чем от необходимости провел дома в постели еще несколько дней. Хозяйка моя пыталась, как могла, облегчить мое положение, она очень страдала от того, что в ее доме ее постоялец был отравлен. Виделось ей в этом тяжелое оскорбление ее собственного достоинства и престижа домовладелицы. Она сама вместе с Марфой пыталась найти того посыльного, что принес бутылку. Попытка была довольно бестолковой, суматошной и, разумеется, успехом не увенчалась. Однако кое-что интересное мне удалось узнать именно от них.
День на второй-третий моей болезни мы сидели в кухне, и я пил чай с сухарями, когда в дом вернулась Марфа. Была она чрезвычайно возбуждена – платок сбился, лицо раскраснелось. Она отозвала хозяйку и что-то начала ей рассказывать. По удивленным вскрикам я понял, что произошло нечто интересное, и попросил посвятить меня в курс дела.
– Да ты, батюшка, не поверишь, пожалуй, и над нами же смеяться станешь, – с сомнением поглядела на меня Галина Григорьевна. – Скажешь: «бабские сплетни и выдумки». Я, признаться, сама не знаю, что и думать.
Любопытство мое разгорелось. Я заверил, что смеяться не стану. Состроил жалобную гримасу, заныл, что в моем состоянии мне наверняка полезно отвлечься. Впрочем, долго уговаривать не пришлось, новости были столь необычными, что и Марфа, и хозяйка сами рады были обсудить их хоть с кем-нибудь. Началось все, как выяснилось, за день до моего отравления, точнее, предыдущей ночью. Именно тогда одна из приживалок Ольги Михайловны, блаженная Аглаюшка, выйдя ночью из дома, увидела призрак. По ее словам, белая фигура парила на уровне второго этажа, почти прямо против кабинета покойного хозяина. Аглаюшка закричала, закрестилась, и фигура, по ее словам, «воспарила на небо». История взбудоражила рынок, однако всерьез к ней никто не отнесся – решили, что на то и существуют блаженные, чтобы блажить. Однако на будущую ночь несколько зевак из рыночных энтузиастов на всякий случай прогуливались у ограды дома Трушниковых. Их любопытство было вознаграждено. В доме ночью было неспокойно. Около полуночи из дома раздались странные звуки (то ли взрывы, то ли сильные удары), после чего загорелся свет, забегали слуги. На следующее утро та же Аглая рассказала, что ночью «призрак хозяина плакал и бился в своих бывших комнатах». Из ее слов выходило, что около полуночи всех разбудил ужасный, абсолютно нечеловеческий вой и всхлипы, после чего со второго этажа послышались удары и треск. Александр в сопровождении своего лакея Степки, дворника Селифана и сторожа Василия кинулись туда и увидели, что в двух местах на паркете (в коридоре и салоне) имеются обугленные выбоины около полуметра в диаметре, такая же вмятина обнаружилась на потолке около кабинета усопшего. Больше никаких повреждений не нашлось. «Нет бедному покоя, жизнь неправедную прожил, покаяться не успел и без погребения лежит», – убеждала собравшихся на рынке Аглаюшка. В дом же Трушниковых утром для прояснения обстоятельств приходил Выжлов, а после него и Борис. По сведениям Марфы, которая не поленилась и сбегала до участка, где у нее был знакомый сторож, Выжлов снял печать с кабинета (а кабинет был им же опечатан сразу после гибели Василия Кирилловича) и внимательно осмотрел помещение. Внутри все осталось без изменений. Следователь вновь опечатал помещение и отбыл из дома в крайнем раздражении, поскольку объяснить происходящее рационально не было никакой возможности. Что делал на месте Борис и к каким выводам он пришел, пока оставалось загадкой.
Два дня все было тихо и спокойно, пока сегодня под утро не разразилась катастрофа. Несчастные обитатели особняка последние ночи спали плохо. Точнее, почти не решались заснуть. С вечера большая часть слуг и все приживалы творили молитвы вместе с хозяйкой в ее комнатах во флигеле (куда она переехала после гибели мужа). Глубоко за полночь расходились по комнатам, и дом погружался в зыбкий тревожный сон. Как я уже сказал, две ночи прошли без происшествий, а сегодня, прямо перед утренним звоном, в доме вновь раздался тот самый то ли вой, то ли всхлип, снова последовали удары. Выскочивший первым на улицу из людской поваренок увидел все тот же белый призрак, который возносился в небо. А в окнах запертого и опечатанного кабинета Василия Кирилловича заплясали рыжие отсветы огня.
Срочно послали за Выжловым, а до его приезда выбили дверь в комнату и обнаружили там страшные разрушения. Выбоины, похожие на то, что появились ранее в коридоре, теперь виднелись по всему кабинету: три на стенах, две на потолке, одна на полу – от нее-то и начался пожар: загорелся дорогой шелковый ковер. Но самое главное, оказался поврежден сейф в кабинете хозяина. На его боку также образовалась вмятина, дверца была открыта. Правда, все ценности, по словам Ольги Михайловны (а там хранились в основном ее украшения), остались на месте.
После всего произошедшего Ольга Михайловна заказала в монастыре читать молитвы об усопшем, а сама кинулась в ноги губернатору с просьбой ускорить погребение.
Бедная Ольга Михайловна, сколь тяжким было для нее то время! Смерть мужа и так тяжело сказалась на ней, а добавьте сюда арест Дмитрия, косые взгляды наших блюстителей и ревнителей нравственности, наконец, эту безумную историю с призраками, которая привлекла к и без того несчастному дому праздных зевак. Я удивлялся, откуда эта женщина черпает силы. Как удается ей не опустить руки, но, напротив, продолжать делать то, что считала она важным и правильным.
Не скрою, я колебался, открывать или нет еще одно обстоятельство. Не будет ли оно воспринято неправильно. Поверь, уважаемый читатель, меньше всего хотел бы я предстать перед тобой легковесным бонвиваном, этаким уездным сердцеедом, который ни во что не ставит честь женщин и готов любой знак их дружеского или просто человеческого участия представить как доказательство своей амурной победы. Если я и решился упомянуть о моей переписке с Ольгой Михайловной, которая завязалась именно в то время, то уверяю, делаю я это только с целью дополнить повествование необходимыми фактами. Сама же переписка и началась и продолжилась исключительно на началах взаимного уважения и обычной симпатии.
