Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич

В советское время часто бывало так, что в борьбе за счастье всего абстрактного советского народа невольно обижался, унижался и даже втаптывался в грязь конкретный Человек.

И занималась этим целая государственная машина в лице чиновников различных рангов и мастей.

А теперь, после распада Советского Союза, а также значительной потери ума, чести и совести, множество чиновников вообще перестали смотреть на обычного человека, как на такового, пока его лицо не покраснеет от возмущения и стыда, или руки не позеленеют от заморского идола.

Поэтому так и осталась с годами Марфа Ивановна одна со своим горем – несбывшейся мечтой о внуках. Платона искренне возмущала такая позиция её сына. Он, как многодетный отец, считающий даже, что основной смысл всей жизни лишь в детях, просто не мог этого понять.

Он не раз предлагал Марфе Ивановне убедить своего сына завести ребёнка хотя бы на стороне. Такого же мнения был и её второй муж – сожитель Марфы – Борис. Но нет!

С Борисом Марфа жила уже в зрелом возрасте без юридической регистрации отношений. Но позже, практически по той же, известной, причине, рассталась и с ним, сконцентрировавшись только на семье сына.

И жила Марфа Ивановна теперь одна с озорным котом Тихоном, своими неожиданными выходками несколько скрашивавшим её одиночество.

Совместно с сёстрами Марфа Ивановна владела родовым домом в деревне под Яхромой, около памятника солдатам Красной армии, погибшим в битве за Москву, где практически полностью парализованной доживала свой век старшая из трёх сестёр.

Ранее Марфа Ивановна работала в институтском виварии, где быстро, даже с каким-то азартом отрезала специальными большими, острыми ножницами головы крыс, словно казнила ненавистных с детства фашистов с известных карикатур Кукрыниксов.

Теперь Марфы Ивановны работала в ООО «Де-ка», где кроме уборки помещений занималась также подборкой заказов биодобавок и наклейкой этикеток на банки.

Так и работал Платон с нею бок обок, стараясь не надрывать разбитое сердце пожилой женщины разговорами о своих многочисленных детях, особенно об их успехах.

Лишь только наличие у коллеги существенных проблем в воспитании детей, во взаимоотношениях с ними и их матерями немного успокаивало Марфу Ивановну.

Словно разливая лечебный бальзам на её израненную душу, эта информация устраивала её, успокаивая сердце несостоявшейся бабушки отсутствием оных проблем у неё самой.

Год завершался спокойно, размеренно и плодотворно. Година лихолетья, видимо, всё-таки миновала.

Платон несколько успокоился. Ему удалось даже внести свой заметный вклад в трудовые успехи коллектива.

Так он предложил прекратить перегружать к себе на склад от производителя множество коробок с маслом, а перевозить их непосредственно потребителю, предварительно с ними согласовав поставку.

Это дало возможность значительно сэкономить время, силы и средства.

Стремление Платона постоянно всё максимально оптимизировать, делать всё с учётом интересов всех, участвующих в деле людей, – периодически приводило его в жизни к «патовому» положению в общении с не имеющими достаточного кругозора и ума, но на практике «хитренькими» выходцами из не лучших слоёв крестьянства.

Чаще «хитрый русский мужик», реже «хитроватая русская баба», углядывали в некоторых действиях Платона какой-то хитрый, но только ими понятый и разгаданный скрытый смысл, якобы ведущий того к его односторонней выгоде.

В такие моменты они не понимали, да и не могли понять, его действий, ища в них какой-либо подвох.

При этом они своими хитрожопыми улыбочками указывали Платону на их, якобы, прозорливость и всезнание.

Они словно молча говорили ему: нас, мол, не… обманешь!

Если же они никак не могли понять «ходы» Платона, то из-за опаски быть им обманутыми, чего они панически и даже исторически боялись, они никак не реагировали на его действия, предложения, просьбы, беря, как бы, временную паузу, желая в этом рисковом деле сначала пропустить кого-нибудь вперёд себя, чтобы, в случае чего, тот бы первым, и возможно единственным, обжёгся бы на Платоне, на его постоянных, мало и не сразу понятных идеях и предложениях.

Они, как будто бы, всегда ждали от него какого-то подвоха, словно как… от умного и хитрого еврея, корыстно использующего других и делающего всё только себе на пользу. Из-за этого некоторые даже считали его евреем.

Но Платон таковым не был. Его всегда в таких случаях разбирал смех, в итоге приводящий к различным ответным действиям с его стороны.

Или он прекращал давить на этих людей своим интеллектом, давая им возможность успокоиться, по своему скудоумию всё додумать, и принять-таки его сторону. Или же он начинал просто издеваться над ними, особенно, если это был не первый случай, «подливая масла в огонь», давая всё больше информации, вызывающей у них всё больше неопределённости, вопросов и недоверия, превращая иногда их просто в «Буридановых ослов».

Или, если он не видел в их сомнениях какого-то злого, по отношению к нему, умысла, то подробнейшим образом объяснял им свою позицию, свои доводы, успокаивая и перетаскивая их на свою сторону.

При таком варианте развития событий иногда случались и негативные продолжения, когда его оппонент, – из-за слишком сильного напора Платона, уже практически не слушая его, боясь обмануться, боясь попасть впросак, попасться на крючок его умозаключений, стать жертвой его софистических доказательств, – тут же отказывался от очевидного, от своей явной выгоды. Это, в глубине души, иногда даже приводило Платона просто в бешенство.

Но с годами он свыкся с этим. Бог с ними, с божьими человечками!

Он им подаст!

Такое иногда случалось с некоторыми ранними коллегами Платона по оборонке.

И это, особенно вначале, во многом относилось и к новым коллегам Платона. Поначалу это происходило только с Марфой Ивановной и Инной Иосифовной, которая этого боялась не в силу своей необразованности, а в силу влияния в данном случае лишь наполовину подходящей поговорки: там, где хохол прошёл, еврею делать нечего!

Со временем к ним невольно присоединились и другие сотрудники. Притом, что Марфа теперь вышла из их круга, и стала безоглядно доверять своему бывшему оппоненту, ставшему для неё теперь безоговорочным авторитетом.

А остальные, со временем, привыкли просто бояться слушать Платона, совместно купаясь в своей среде, часто находясь в плену своих же домыслов, догадок и заблуждений. Основой этого Платон считал их общую культуру.

Ещё во время похорон тёщи, прощания с нею в траурном зале 15-ой городской больницы Платона покоробило, что при большом стечении народа руководитель их института академик Апальков А.И. проявил непонятную пассивность и не произнёс хотя бы короткую прощальную речь.

Он и сам не выступил и никому не поручил. А своим присутствием и молчанием не дал возможности выступить другим свои сотрудникам, давно знавшим и уважавшим Надежду Васильевну, возможно, боявшимся нарушить субординацию, и может даже вызвать недовольство своего шефа.

Во! нравы! – подумал тогда Платон.

Вот, где работает гнилая интеллигенция! У нас бы, в НПО, такого просто не допустили бы никогда. Какой же разный морально-психологический и культурный уровень?! Странно очень! – продолжил тогда размышлять он.

У руководства НИИ, правда, хватило разума подойти к родственникам и выразить им своё соболезнование.

После этого оживились и рядовые сотрудники, возлагая цветы к гробу и искренне выражая своё сочувствие.

Но это было уже в прошлом. Теперь была другая ситуация.

Из всех сотрудников лишь один Алексей с полуслова понимал и быстро воспринимал рационализаторские предложения Платона, принимая в их реализации самое деятельное участие, как главный исполнитель этих работ, так как именно ему лично эти предложения сулили максимальную выгоду.

Это, и их объединяющее высшее техническое образование, постепенно сблизило коллег.

В конце декабря в офис явился отец Алексея Валентин Данилович Ляпунов и поздравил всех с наступающим Новым годом.