Петр Межирицкий - Читая маршала Жукова
Воспоминаний Штерна о приеме у Сталина нет…
Жуковский доклад был докладом полководца. Этим докладом комкор Жуков представился Сталину. И Сталин принял доклад и не забыл его.
Со своей стороны, и Жуков был потрясен Сталиным: его негромким голосом, конкретностью, осведомленностью в военных вопросах (а вот этой фразы Жуков не писал. См. "Воспоминания и размышления", М., 10-е изд., 1993 г., стр. 287), вниманием, с которым Сталин слушал. Но больше всего молвой о нем.
Еще бы! Страшный человек, сардар. А тут - солдат, на глазах которого Большой Сардар перерезал командармов, чьими подвигами солдат восхищался. Еще и засадить могли солдата, и его судьба висела на волоске, и "телеги" катить заставили на бывшего начальника, на одного из легендарных. Как не оробеть…
Но все обошлось как нельзя лучше.
– Теперь у вас боевой опыт, - сказал Сталин. - Принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск.
Киевский округ. Киевский особый. Якировский округ.
И вручил его Сталин Жукову, а не Штерну, командовавшему всем специально созданным для операции Забайкальским фронтом.
А Штерна вернули к его обязанностям начальника штаба Дальневосточного фронта.
Пока еще ничего, да? Ничего, что покончили с собой Гамарник и Горячев, ничего, что застрелены Якир, Тухачевский, Уборевич, легендарный рейдер Примаков и учитель героев Вайнер. Найден Жуков, разбил японцев и назначен командующим КОВО. Грамотный Штерн не сгинул, он на Дальнем Востоке…
Страшная быль Сталинграда все еще впереди.
21. Киевский особый военный округ. Мудрый стратег тов. Сталин
Лето 1940 года мы с Г.К.Жуковым провели в Киеве: он на Банковой, в штабе Киевского особого военного округа, я в десятке кварталов от него, в нашей крохотной коммуналке на углу Львовской и Обсерваторной, "на западном стратегическом направлении". Июнь был солнечный и тревожный. Шло присоединение братских прибалтийских республик, шло тихо-мирно, а вот с Румынией вдруг сделались осложнения из-за Бессарабии и Буковины. Вечерами стали объявлять учебные тревоги. В домах зажигали синий свет, редкие тогда машины скользили с погашенными фарами, выли сирены. Этого я не переносил. Синий свет доводил меня до истерического состояния. (Уже взрослым я узнал о магических свойствах синего света, он не меня одного доводил.) Я болел коклюшем и кашлял до рвоты. Мама, возвратясь с работы, брала меня и увозила на Труханов остров - дышать чистым днепровским воздухом, так рекомендовал д-р Векслер (ему, как и большинству киевских евреев, жить оставалось до оставления Красной Армией Киева, чуть больше года.) Коклюш помог мне разминуться с большей частью учебных тревог. А в начале июля все успокоилось, и мы выехали на дачу в Пущу-Водицу.
Впрочем, и Георгий Константинович в городе не засиделся. В июне, во время этих учебных воздушных тревог, он объезжал воссоединенные территории западной Украины (теперь это название уже смело можно писать с маленькой буквы.) В районе Тернополя, Львова, Владимира-Волынского, Дубно была проведена крупная командно-штабная полевая поездка со средствами связи, что в переводе со специфического военного языка на разговорный русский означает: штабные маневры.
"Учение показало, что во главе армий, соединений и их штабов стоят способные молодые офицеры и генералы. Правда, они нуждались в серьезной оперативно-тактической подготовке, так как лишь недавно получили повышение с менее значительных должностей." (Выделено мной. - П.М.).
Толмачить здесь, к сожалению, нечего. Сказанное означает, что во главе армий стоят крепкие хлопцы, не дураки, но и не командиры, коль скоро нуждаются в серьезной оперативно-тактической подготовке.
Впрочем, штабными учениями дело не ограничилось. В июле был создан Южный фронт в составе трех армий для оккупации Бессарабии и Северной Буковины. А чтоб румыны не увезли свое добро с оставляемых земель, на реку Прут, на границу, командующий округом решил высадить воздушный десант в составе двух бригад. Сказано - сделано. Выбросили десант, чем КОВО подтвердил, что еще не разучился делать это, не все ученики Якира погибли. Посему командующий военно-воздушными силами округа (нет, в означенное время, 27 июня 1941 года, уже Юго-Западного фронта!) генерал-лейтенант Е.С.Птухин отправлен был вскоре в последний полет к звездам.
А румыны бежали, конечно, бросив оборудование своих фабрик и заводов, и не только его, но и армейское вооружение, так что Верховному Главнокомандованию под Сталинградом два года спустя не надо было гадать, где нацеливать решающие удары. Но надо же было допустить врага под Сталинград…
Между тем враг, пока еще потенциальный, как раз в это время сокрушает на Западе естественного союзника, обойдя танковыми клиньями линию Мажино -ну совсем, как сделал это Жуков под Халхин-Голом, только в грандиозных масштабах.
Тут бы потенциального и долбануть с тыла!
Куда там, руки коротки. И не тем заняты. Да еще после только что завершившейся финской войны…
Недооценил Сталин Гитлера.
А ведь гигантского ума не требовалось, чтобы понять, что Гитлер недолго станет сидеть, как зерно, между жерновами на западе и востоке. Что решительную операцию против Франции начнет не позднее лета сорокового года. Так нет же, вождь растратил силы и время на территориальное крохоборство вместо того, чтобы решать вопрос радикально и избавить народ от войны, которая никогда не изгладится из памяти. И кто-то еще говорит о его стратегическом гении!
Думая так, я все еще полагал, что мощь советских военных парадов демонстрировалась миру как "не тронь меня!", а не как "падите ниц!" Все еще исходил из оборонительной концепции, все верил, что сталинский СССР перед войной был миролюбивой державой…
Как наивно…
Поведение Сталина вдохновлялось иными целями. Чтобы объяснить их, в первом издании этой книги я наивно отсылал читателя к делавшемуся модным Резуну-Суворову, к стыду своему не предвидя эволюций, которые совершит этот господин Товарищ. После выхода в свет его книжонки "Очищение" (так г-н Резун-Суворов расценивает чистку) своего читателя я уже к нему не отсылаю, а по мере сил объясню все сам - когда дело дойдет до секретных протоколов русско-германского пакта.
Но пока мы в сороковом году, и, хотя протоколы уже существуют и действуют вовсю, мы о них ничего не знаем. И когда Жуков писал мемуары, обмолвиться о сталинской агрессивности было ни-ни. Страна не признавалась. И мы, ее граждане, с негодованием отвергали такую возможность.
Почему? Ведь тем ответственность мы взваливали на себя. И агрессивную политику можно было именовать не сталинской, а советской. Ведь так не было. Или было? Желали мы захватов? подсознательно? сознательно? Новых советских социалистических республик?
Кто бы ответил честно на эти вопросы? Дети? Мы в своем детском саду No 31 гор. Киева, что располагался на ул. Воровского, ликовали по поводу воссоединения братских народов и, думаю, еще больше возликовали бы по поводу воссоединения со всем международным братством рабочих. Детей не судят, особенно если они впитали это из воздуха. Кого судить за воспитание таких политически зрелых детей?
А как еще могли нас воспитывать после гибели лучших людей государства?
После ужасающего головосечения 1937-39 г.г. тихому моему папе предложили вступить в партию. Отказаться? После того, как убили всемогущего Якира, который так стал популярен всего за три года жизни в Киеве? После исчезновения лучших работников трикотажной фабрики им. Розы Люксембург, на которой отец проработал много лет и хорошо знал цену как арестованным, так и заступившим на их место? Мог, конечно. Перестал бы спать ночами и прислушивался к шагам на лестнице, как многие другие, которым тоже предлагали в свое время вступить в партию и которые не вступили. Которым и не предлагали вступать. Которые вступили, но и это их не спасло. Он вступил. Предпочел отсрочку. (Так он и оставался в партии пассивным ее членом до самой эмиграции в 1979 году.)
В комнатенке нашей на парадной стене, где висят обычно портреты предков, повисли портреты Ленина и Сталина, вырезанные из какого-то журнала, возможно, из "Огонька", и я отлично помню не только эти изображения приятного зеленоватого оттенка с заметным типографским растром, но и то, как отец обрамлял их, подложив под стекло и аккуратно оклеив края плотной желтоватой бумагой. Эти фото на стене служили наивным свидетельством благомыслия и благонадежности нашей семьи. Да она и была благонадежна. Родители не вмешивались в то, что делала держава с нашим детским мировоззрением. Не мешали ей растить нас патриотами, управляемыми по радио (телевидению) и готовыми на любые подвиги. Не было у нас в семье разговоров на политические темы. Отец, придя с работы, быстро прочитывал газету от первой строки до последней, внимательно и молча. Эта привычка сохранилась у него на всю жизнь…
