Антон Чиж - Смерть носит пурпур
– Но ведь вы же его ученик… – напомнил Ванзаров.
– Скажем так: в гимназические годы он читал у нас химию. О чем я до сих пор вспоминаю с содроганием.
– Отчего же? Он взрывал перед классом петарды?
– Если бы! – Таккеля приподнял палец. – Господин Федоров отличался отменным хвастовством. Пол-урока он рассказывал нам, гимназистам, какой он великий ученый и какие потрясающие открытия ему предстоят.
– Фамилии Менделеева и Бутлерова всем известны. Что же такого великого открыл господин Федоров?
– Очередную бутылку с водкой! – не сдержался Таккеля, хотя в священных стенах учительской комнаты такое недопустимо. Он извинился.
– Но ведь когда-то, до того как его одолел недуг пьянства, он был известным ученым.
– Это он сам так рассказывает. Загляните в словарь Брокгауза и Ефрона, фамилии химика Федорова там не найдете.
– Зачем же вы пришли к нему вчера?
Столь неожиданный вопрос несколько сбил его с толку. Таккеля поерзал на стуле, впрочем, с достоинством.
– Пожалел старого, больного человека, – наконец ответил он. – Все-таки мой педагог. Хоть и горький пьяница.
– А в прошлые года почему не жалели?
Таккеля нахмурился. Подобный тон молодого человека ему не понравился.
– Так совпали обстоятельства, если позволите… Могу вам чем-нибудь еще помочь?
– Можете, – сказал Ванзаров довольно резко, чтобы у учителя французского языка пропало желание прервать беседу по своему усмотрению. – Господин Федоров обещал показать какой-то великий эксперимент, который изменит жизнь всех. Что-нибудь слышали о нем?
– Не имею ни малейшего понятия… Послушайте, господин Ванзаров, вы слишком серьезно относитесь к словам Ивана Федоровича. Он давно уж не в ладах с головой. Вы меня понимаете…
– По какой причине его могут убить, как вы полагаете?
– Убить? – повторил Таккеля слово, так его поразившее, что он забыл про акцент. – За что же его убивать?
– Это я у вас спрашиваю, – напомнил Ванзаров.
– Вы уж простите, молодой человек, но подобное предположение кроме как глупостью я назвать не могу. Несчастный старик одинок, у него нет ни родных, ни состояния, на которое можно позариться. Водка покончит с ним значительно быстрее, чем нож убийцы…
– Полагаете, его зарежут?
Таккеля даже руками всплеснул от возмущения:
– O, mon dieu! Это только фигура речи!
– А что вы скажете о господине Нарышкине?
– Что я должен о нем сказать?
– Все, что сочтете нужным…
– Милый, скромный, тихий человек… Всю свою жизнь посвятил тому, чтобы возиться с этим канальей Федоровым. Он у него и за прислугу…
– Сколько же ему лет? – спросил Ванзаров в глубокой задумчивости.
– Когда я учился, Нарышкин, кажется, уже был при нем… – сказал Таккеля. – Бедняга потратил лучшие годы на выдумку и пустоту, на красивые слова о великих грядущих открытиях. Как он будет жалеть!
– Значит, было, ради чего тратить…
– Молодой человек… – В голосе Таккеля появились учительские нотки. – Не сочтите за грубость, но вы плохо представляете себе Нарышкина. Это сама наивность и доброта. Он святой человек, который не думает о деньгах. Вы только подумайте: в его-то годы всего лишь титулярный советник, служит письмоводителем в городской управе за копеечное жалованье. Думать о нем как о корыстном и хитром лицемере возмутительно и неприлично. В нашем городе нет лучше и добрее человека, чем он.
– Вы нарисовали портрет ангела, – сказал Ванзаров.
– И готов под ним подписаться. Не только я, любого спросите.
– Обязательно спрошу, не сомневайтесь… И все же… Ради чего именно в этом году вы пришли на майские посиделки у Федорова? Что вас толкнуло?
Учитель встал и отдал церемонный поклон.
– Прошу простить, господин Ванзаров, мое время вышло… Был чрезвычайно рад познакомиться.
– Стали заниматься физическими упражнениями? Или борьбой?
Столь неожиданный вопрос заставил Таккеля остановиться на полпути.
– Что, простите?
– У вас на правой ладони… – Ванзаров провел вдоль мизинца и ниже, – …характерный след. Довольно свежий. Его можно получить, разрабатывая мускулатуру на перекладине. Или отрабатывая борцовские приемы.
Ответа не последовало. Таккеля вышел из учительской так быстро, словно сбежал. Ванзаров даже не успел предложить ему размяться на руках. Он бы боролся вполсилы. Все-таки весовые категории у них разные. Да и возраст учителя требовал форы. Вот только от поединка Таккеля самым постыдным образом уклонился.
26
Такого денька он не мог припомнить. На голову Врангеля свалилось столько всего, что хватило бы на пяток лет точно. Лишь чуть-чуть пригубив настоящей полицейской службы, пристав был сыт по горло. Он мечтал только об одном: когда наконец из его тихого и милого городка провалят раз и навсегда все эти жуткие криминалисты с громоподобными голосами и их напарники. Ванзаров хоть был тих и старался казаться незаметным, но Врангель отчего-то опасался его куда больше Лебедева. Ему чудилось, что вот такой тихий чиновник способен устроить настоящий конец света. Только этого не хватало в Царском Селе. А с кого будет спрос? Ясно, с кого.
Пристав сидел в приемном отделении и предавался тяжким раздумьям. Он не сразу заметил, что перед ним появился посетитель. Гость вежливо кашлянул. Врангель невольно вздрогнул, что совсем уж было нелепо, и уставился на него. К счастью, проситель не представлял угрозы, а был из уважаемых и степенных обывателей. Владелец ювелирного магазина Гольдберг выразил свое почтение представителю полицейской власти. Ему предложили садиться. Ювелир присел на краешек стула, держа шляпу перед собой за тулью. Он так и светился вежливой обходительностью.
Врангель был прекрасно осведомлен, что господин Гольдберг – немец только по справке, а по законам империи находиться в Царском Селе ему не дозволялось. Но ювелир так прочно пустил корни в жизни города, такие милые подарки дарил на престольные праздники, что о сомнительных моментах в полиции не вспоминали.
– Рад вас видеть, Карл Соломонович, – вполне искренно сказал пристав. В такой день любое милое лицо было точно стакан шампанского на Рождество.
– Премного благодарен, ваше превосходительство, – ответил Гольдберг с поклоном.
Они еще немного поговорили о семьях и детях.
– Все ли у вас в порядке? – спросил пристав, давая понять, что пора переходить к насущным вопросам.
– Слава богу, дела идут помаленьку, нам много не надо… – Богатейший ювелир города, конечно, играл в скромность, но это входило в число неписаных правил. – Посмел побеспокоить ваше превосходительство по незначительному поводу.
– Что же это за повод такой, Карл Соломонович?
– Даже не повод, упаси бог, а так, мелочь. Вчера ближе к вечеру, когда мы уже закрывались, заходит к нам барышня. Одета скромно до неприличия. Спрашивает: покупаю ли я золото. Таки вопрос достойный ребенка! Покупает ли Гольдберг золото? Это так же смешно, как спросить извозчика, имеет ли он лошадей… Вы меня понимаете…
Пристав все понимал и попросил излагать дальше.
– Так я и говорю: конечно, милая барышня, мы покупаем золото. Что имеете нам предложить: цепочку или колечко? Сам думаю, бедняжка продает последнее, на хлеб не хватает, чтобы не идти на панель. Решил дать ей, сколько попросит, пусть себе в убыток, но людям надо помогать, разве нет?.. И тут она вытаскивает из сумочки что-то в тряпочку завернутое, кладет на прилавок и разворачивает. Скажу по чести, господин пристав, я онемел: слиток золота! Да какой слиток! Я таких не видел. А Гольдберг повидал, скажу вам, дай бог каждому…
– Самородок?
– В том-то и соль, что не из земли. Заводская отливка, не иначе. Форма неправильная, грубая, но ведь дело не в форме, если это золото!
– Насколько я понимаю, золото оказалось фальшивым.
Гольдберг выдержал паузу не хуже провинциального трагика.
– Так я скажу вам, что золото настоящее! Настоящее некуда! Высшей пробы!
– Хорошо проверяли?
– Уж так проверяли, что лучше и быть не может. Настоящее, и все тут.
– Сколько дали?
Ювелир заулыбался, давая понять, что не все темы он готов обсуждать даже с таким милым человеком, как пристав.
– Ну, собрали все, что смогли, поскребли кое-как по сусалам…
– По сусекам, – поправил пристав. – Отчего же так сразу и заплатили?
– Барышня оказалась больно несговорчива. Говорит: или покупайте сейчас, или больше меня не увидите. В столице ювелирных магазинов много, никто не откажется… Ну, поторговались о цене, я немного уступил даме, конечно, она взяла деньги и ушла.
Врангель представил, с какой выгодой была совершена эта сделка, но мысль эту предпочел оставить при себе.
– Так что вы от меня хотите? – поинтересовался он.
– Ставлю в известность представителя власти. Мало ли что. Не каждый день Гольдбергу приносят такой слиток. Посчитал своим долгом сообщить. Я, конечно, вексель оформил, как полагается. Все записано…
