Далия Трускиновская - Опасные гастроли
Они вдвоем как-то вытащили меня из тесного закутка и поставили на ноги. Тут оказалось, что я шагу ступить не могу — упав, я повредила ногу. Возможно, что и бурные мои слезы отчасти объяснялись болью, которой я сперва даже по-настоящему не ощутила.
— Ишь, на конюшне-то суматоха, — прислушавшись, сказал молодой наглец. — Им тут не до нас. Ну что, попробуем выйти в дверь, как приличные господа.
— Я не могу, оставьте меня, — отвечала я ему сквозь слезы. — У меня вывихнута лодыжка.
— Врет, — опередив того, кто постарше, объявил молодой.
— Да зачем бы ей врать? Ты думаешь, ей не хочется скорее отсюда убраться?
— Ну, коли так… Да не забудьте, сударь, сказать Якову Агафонычу, что я во всем вашу волю исполнял!
— Скажу, скажу, и словечко замолвлю, чтобы тебя в старшие приказчики поскорее перевели. Видишь — все помню!
— Господи благослови!
С этим благочестивым призывом молодой чуть присел, а когда выпрямился — я уже, как тюк, висела у него на спине в самой неприличной позе.
— Алексей Дмитриевич, бегите вперед, очищайте мне путь!
— Будет исполнено!
Я и опомниться не успела, как оказалась за пределами цирка, на Дерптской улице.
Меня поставили на ноги, и я вскрикнула от боли.
Но страшнее, чем боль, были две мысли. Первая — где мальчики? Вторая — как мне теперь попасть домой? Даже если эти добрые люди как-то меня доведут — я же просто не смогу вскарабкаться по лестнице. И объяснить утром, что со мной произошло, будет затруднительно.
— Где вы живете, сударыня? — спросил тот, что постарше.
— Тут неподалеку… Но я не знаю, как попасть домой… Там лестница…
— Мой Свечкин, как все старые матросы, малость костоправ. Если вы, сударыня, согласитесь, мы вас доставим в мое жилище, на Гертрудинскую, это неподалеку, а там уж попытаемся исцелить лодыжку вашу, — тут до галантного собеседника дошла несообразность такого приглашения. — Я клянусь вам, что добродетель ваша будет в полной безопасности. Я человек уже пожилой, Свечкин — тот меня даже постарше, а Гаврюше вера не позволяет домогаться женщины без брака.
А потом мы перетянем вам ногу бинтом, и вы сможете войти в свой дом пусть и не с легкостью сильфиды… ну, словом, как Бог даст.
— Надобно поскорее отсюда убраться, — сказал тот, что помоложе. И на сей раз он был совершенно прав.
Я могла идти, только страшно медленно. И неизвестно, когда бы завершилось это путешествие, но из мрака моих спасителей окликнули.
— Свечкин! — отвечали они хором.
— А я тут вахту несу, вдоль забора патрулирую. Не мог, думаю, пропустить вас — стало быть, вы еще в цирке. А там такое творится! Лошадей из конюшни выводят! Пожар, что ли?
— Свечкин, тебя сам Бог послал, — сказал тот, что постарше. — Придумай живо, как эту даму к нам домой доставить. Идти она не может.
— А тут и придумывать нечего — из четырех рук замок и поехали!
Меня усадили на сложенные хитрым способом руки, я обняла за шею неунывающего Свечкина и молодого наглеца, они пошли спорым шагом, а сзади следовал пожилой господин, который считал меня дамой.
Как причудливо переменилась моя судьба. Еще несколько часов назад я была непоколебимой и неприступной мисс Бетти. Я считала важным занятием чтение повести и попытку угадать ее автора. И что же? Я тайком ушла из дому, я чудом спаслась от убийцы человека, который занят какое-то странное место в моей судьбе, я едва усмирила рыдания и направлялась в неведомое мне холостяцкое жилище.
Господь был милостив — мы не столкнулись с патрулем. И вскоре я уже сидела на стуле в небольшой, чисто прибранной комнатке. Свечкин, едва спустив меня с рук, нырнул в чуланчик, где у него в баулах были припасены какие-то снадобья.
Горела простая сальная свеча, и я могла разглядеть того, кто спас меня из цирка.
Это был господин средних лет, средней внешности — из тех, чьи лица не запоминаются. Он и смолоду, видать, не был хорош собой, а теперь, приближаясь к пятидесяти, не имел и того обаяния, которое украшает весело поживших и не оставляющих своего безобидного волокитства стариков.
Он сидел вполоборота ко мне, чтобы не видеть, как я, нагнувшись и приподняв подол юбки, растираю ногу.
Молодой наглец стоял у окошка, вовсе от меня отвернувшись.
Тут из чуланчика появился Свечкин, и я ахнула.
Именно этого человека рисовала я дважды, отдав одну картинку де Баху, а вторую — несчастному Лучиано.
Страшная мысль пришла в мою голову: я попала в логово конокрадов, которые для того и прятались в цирке, чтобы увести драгоценных липпицианов. Вместо лошадей им досталась я. Но ничего предпринять я не могу — остается молчать.
Свечки опустился передо мной на колени и стал ощупывать мою лодыжку, да так решительно, что я вскрикивала.
— Слушай, Тимофей, сейчас сюда вся Рига сбежится, — сказал пожилой господин. — Нет ли у нас той настоечки, которой ты меня потчуешь при простреле?
— Как не быть!
— Угости нашу гостью, дождись, пока боль пройдет, а тогда уж и хватайся своими лапами.
— Не надо настойки! — воскликнула я, но пожилой господин стал меня уговаривать и даже пообещал, что выпьет со мной на брудершафт, чарочку — он, чарочку — я, чтобы я убедилась в безопасности средства.
— Оно не вреднее черного рижского бальзама, — сказал он наконец. — А черный бальзам все здешние бюргерши пьют и премного довольны.
Настойка тоже была черной, Свечкин накапал ее в ложку, дал мне запить водой, и некоторое время спустя я перестала ощущать боль так остро. Меня потянуло в сон. Сперва я даже не осознала этого, а просто думала, что наконец успокаиваюсь после своих бурных рыданий. Сон одолел меня, и я не помню, кто и как перенес меня на постель.
Проснулась я, как выяснилось потом, в полдень. Солнце светило в окошко так, как оно обыкновенно светит в моей комнате спозаранку. Я, просыпаясь, подумала, что опять придется вести детей в Верманский парк, и на сей раз хорошо бы взять с собой серсо. Правда, мальчики не любят играть в него так, как полагается, перекидывая обручи с одной деревянной шпаги на другую, а затевают урок фехтования, но пусть бы фехтовали — лишь бы забыли наконец о проклятом цирке…
Мне пришло на ум, что надо бы сходить в цирк и отдать Лучиано портрет злоумышленника, сидевшего в кустах. Это было на грани яви и сна — я, отвернувшись от солнца, едва опять не задремала. Мне привиделось лицо итальянца, но сон прервался — я начала вспоминать правду!
Правда же была такова — Лучиано мертв, где мальчики — неизвестно, а сама я — в логове конокрадов.
Нужно было скрываться отсюда как можно скорее, бежать в полицию и рассказать там все, что мне известно. В свидетели же призвать де Баха, у которого есть портрет злоумышленника моей работы. Возможно, на совести любезного Алексея Дмитриевича с его подручными — и убийство итальянца, который помешал им в их преступных замыслах. Для чего бы этим людям забираться ночью в цирк и устраивать там себе целое тайное логово?
Я лежала, укрытая легким одеялом, и, понемногу приходя в себя, мучительно вспоминала подробности и сопоставляла обстоятельства.
Тот, кого называли Тимофеем Свечкиным, выслеживал то ли лошадей, то ли конюхов, тайно перебравшись через ограду Верманского парка. Затем Алексей Дмитриевич с Гаврюшей забрались ночью в цирк, причем Алексей Дмитриевич был одет мещанином, хотя повадка его отнюдь не мещанская. Они пришли мне на помощь и проучили человека, который погнался за мной, — но что это был за человек? Был ли он убийцей бедного Лучиано? Или всего лишь свидетелем? Для чего я ему понадобилась?
Я знала слишком мало! Мало — но достаточно для того, чтобы пойти в полицию и рассказать о своих приключениях. Главное теперь было — выбраться из дома, где меня напоили подозрительным снадобьем.
Я села и ощупала ногу. Нога была обмотана холщовым бинтом и не слишком болела, но когда я ступила на нее, то стало ясно — ходить мне будет очень трудно.
— Сударыня? — окликнули меня.
Я повернулась и увидела Свечкина, выглядывавшего из чуланчика.
— Каково спалось? — спросил он. — Коли позволите, я выйду и сготовлю вам кушанье. Ваша шалька на спинке кровати, извольте обернуться.
Он понял, что я хочу закутаться в шаль. И взялся за хлопоты не раньше, чем я прикрыла все, что только могла, оставив на свободе лишь кисти рук.
— Пока вы почивать изволили, я за провиантом сходил. У нас теперь полон трюм штруделей и крендельков. Свежайшие сливки принес, яички — только что из-под курочки, коли угодно — сварю кофей, а нет — мы хороший чай держим, такой разве что английские лорды пьют.
Я не хотела показать ему, что он узнан, и решила держаться запанибрата, чтобы не пробудить в нем подозрительность.
— Свари мне кофею, голубчик Свечкин, — сказала я. — А что, куда ушел твой барин?
