Томаш Миркович - Паломничество в Святую Землю Египетскую
По мере того как Джим все лучше узнавал язык жителей деревни, дело начало проясняться. Оказалось, что на гиппопотамов можно охотиться только один день в году. В этот день надо убить их столько, чтобы сушеного мяса хватило на год, потому что именно оно – основа существования туземцев. Свой рацион они дополняли семенами и кореньями (плодовые деревья в округе не росли), а иногда рыбой, которую били острогой, бродя по пояс в воде. Но поскольку лодок и сетей не было, рыба составляла редкую добавку к меню. Если не удавалось убить достаточно гиппопотамов, под конец года туземцы мерли от голода.
Сейчас они голодали уже несколько недель, но день большой охоты приближался. Когда он наконец наступил, Джим с удивлением увидел, что каждому из вооруженных копьями воинов колдун прицепляет к носу каменное кольцо, вернее даже колесо. Самый рослый боец, год назад убивший трех гиппопотамов, получил в знак отличия каменный обруч весом в. десять кило. Другим мужчинам колеса достались поменьше, но даже самое легкое весило целый килограмм. С таким грузом они и двинулись на охоту, причем каждый придерживал висящее у него под носом каменное украшение. Воин с самым тяжелым колесом отдал копье брату и держал кольцо обеими руками.
Как и следовало ожидать, результаты охоты оказались мизерными. Воины, правда, убили дюжину гиппопотамов, но для годового запаса на всю деревню это было немного. Джим не сомневался, что большую часть года они снова будут страдать от голода.
Жители деревни тоже отдавали себе в этом отчет: хотя сразу после охоты был устроен большой пир, уже назавтра они начали тщательно отмерять еду. Больше всего Джима удивило, что даже дети не пытались стянуть разрезанное на полоски мясо, которое много недель сушилось на помосте посреди деревни.
Спустя десять месяцев туземцы так исхудали, что шатались при ходьбе; некоторым не хватало сил встать с постели. Джим испугался, что, если следующая охота окажется такой же неудачной, многим людям этого племени будет грозить смерть от голода. Впрочем, из их рассказов он знал: уже бывали такие голодные годы, что вымирало больше половины деревни.
Он решил не допустить этого. Уговаривать туземцев нарушить табу он не хотел – да, вероятно, это все равно не дало бы результата. Тем не менее подумал: почему бы в ближайший день охоты им не убить вдвое больше гиппопотамов, чем год назад? Единственное, что для этого требовалось, – огнестрельное оружие.
Он нанял двух туземцев носильщиками и отправился в ближайший городок, где купил десять штуцеров и боеприпасы к ним. Вернувшись в деревню, он роздал штуцеры лучшим воинам и начал учить их стрельбе. Когда наконец настал долгожданный день охоты, они были готовы.
Хотя колдун снова навесил на воинов каменные колеса, гиппопотамам устроили настоящую бойню. Вымуштрованные Джимом мужчины застрелили шестьдесят семь голов, в том числе самку с детенышами. Джим пытался их удержать, но его никто не слушал. Спастись сумели не более сорока животных.
Туземцы устроили огромный многодневный пир. Но Джим был в ужасе. Он понял, что если через год туземцы перестреляют остальных гиппопотамов, то, когда запасы сушеного мяса кончатся, все они вымрут от голода. Дав охотникам в руки штуцеры, он нарушил тонкое равновесие между сытостью людей и размерами стада. Не без причины жителям деревни было дозволено охотиться только раз в году, и неспроста колдун навешивал на лучших воинов каменные колеса. Чтобы деревня не погибла, ее жители должны были недоедать.
Джим остался в деревне еще на несколько недель и все это время размышлял, что делать. Ему хотелось показать туземцам, как строить лодки и плести сети, чтобы ловить больше рыбы. Но он не знал, к чему привело бы это новое вмешательство в их жизнь. В конце концов он переломал ночью все штуцеры и бежал, ни с кем не простившись.
По пути в Америку он размышлял о том, чему научился, живя в деревне. Предания и верования жителей были о гиппопотамах. Они ели гиппопотамов и поклонялись гиппопотамам. Он дивился их воздержанности, благодаря которой они не съедали сразу весь запас мяса. Необычайным казалось ему и то, как справедливо они делили провизию, чтобы всем доставалось поровну. Но какой из этого извлечь урок для черных американцев? В конце концов ему пришлось признать: никакого. Он напрасно потратил время, да к тому же едва не довел деревню до гибели. Когда он это понял, оставалось совсем немного, чтобы впасть в депрессию.
Его подавленность усугубляло еще одно: в деревне он оставил девушку, в которую влюбился. Она была стройна и очень красива, хотя в собственных глазах выглядела уродиной: ее вечно голодные соплеменники считали, что по-настоящему красивая женщина должна быть толстой, как гиппопотам. Поэтому, когда охотники перестреляли почти полстада, девушка принялась так объедаться, что за пять недель ее разнесло чуть не на тридцать кило. Джиму хотелось забрать ее в Америку, но он знал, что его аргументы ни в чем ее не убедят: она будет жрать и толстеть, толстеть и жрать, пока не превратится в настоящее чудище. Не ограничивать себя, когда еды вдоволь, – этот принцип был в ее случае обусловлен просто генетически.
Джим говорил Биллу, что белых мужчин и африканских женщин разделяют два барьера: первый – цвет кожи, второй – уровень цивилизованности. В результате белые мужчины рассматривают негритянок, с которыми знакомятся в Африке, как экзотику и даже не помышляют о том, чтобы связываться с ними всерьез. Для него же, негра, существовал единственный барьер – цивилизационный, потому что цветом кожи африканки не отличались от его американских подружек. Они были ровно настолько же красивы и привлекательны. Но при общении с ними у него создавалось такое впечатление, будто он окунулся в прошлое; особенно в деревне он чувствовал себя точно янки при дворе короля Артура. Все равно как если бы Биллу или мне было дано пообщаться с древней гречанкой или дамой эпохи Ренессанса.
Я был потрясен услышанным и, естественно, всей душой сочувствовал Джиму. Билл, однако, сказал мне, что, проведя несколько месяцев в Штатах, наш друг излечился от депрессии и решил снова уехать в Африку.
Он признал, что совершил ошибку, надеясь найти подлинные африканские ценности у одного из самых примитивных племен. Если в Африке есть чему научиться, то только у этнической группы, которая сама, без помощи белых, достигла высокого уровня цивилизации, как йоруба или акан. В конце концов он остановил свой выбор на народе игбо, населяющем юго-восток Нигерии.
Он с подъемом рассказывал Биллу, что игбо, веками жившие главным образом сельским хозяйством, сейчас разводят ямс, маниоку, кассаву, бататы, бананы и масличную пальму. Их ткани, скульптуры и маски – особенно предназначенные для культов различных тайных обществ – гордость каждой западной коллекции африканского искусства. Многие игбо правда, номинально католики, но от верований и обычаев предков не отступили. Джим надеялся многому от них научиться.
После Перу меня направили на два года в Восточную Европу, и все это время у меня не было никаких вестей о Джиме. Вернувшись в Штаты, я снова повстречал Билла; он сказал, что Джим по-прежнему в Нигерии. Переписывались они очень редко, но в письме примерно годичной давности он сообщал, что решил жить, как туземцы; осел в деревне, завел семью, выращивает ямс и счастлив.
Несколько месяцев спустя мне предложили отправиться в Лагос. Я сразу же согласился. Приехав в Нигерию, я написал Джиму до востребования в Бори; именно такой адрес он дал Биллу.
Через несколько недель пришел ответ. Друг радовался моему письму. В первый момент он хотел сразу приехать в столицу, но потом подумал, что я лучше пойму, что он теперь за человек, если увижу, где и как он живет. Поэтому просил, чтобы я его навестил сам, и дал подробные инструкции, как добраться до его деревни. В конце упомянул, что у него уже несколько дней держится лихорадка, но ничего серьезного нет, и он наверняка поправится до моего приезда.
Я хотел было выбраться к нему в ближайший уик-энд, но тут знакомые пригласили меня на сафари в Окитипупа. Через неделю оказалось, что мне нельзя отлучаться из столицы, потому что приезжает американский сенатор. Не успел я оглянуться, как прошло почти два месяца.
В конце концов, однако, я вылетел авиеткой в Порт-Харкорт, а там нанял автомобиль с шофером. Дорога была скверная, но мы без проблем добрались до Бори, а затем до Коне. Я велел водителю подождать меня до утра, после чего с его помощью – и согласно инструкциям Джима – нанял моторную лодку. Хозяин лодки хотел сопровождать меня, но в молодости я не раз ходил на моторке, так что предпочел заплатить больше и поплыл один.
Берега заросли густыми, непроходимыми джунглями; только кое-где у самого края воды виднелись кучки простых хижин на сваях, а иногда я проезжал мимо рыбаков в примитивных челноках. Я радовался, что скоро встречу Джима, хотя в то же время чувствовал себя немного как Марлоу, плывущий на встречу с Куртцем.[15] Как знать, сильно ли мой друг изменился за эти годы? Наконец я увидел высокую скалу в форме человеческой головы, которую Джим нарисовал в письме. Сразу же за скалой была маленькая бухточка; пришвартовав лодку, я двинулся по тропинке к видневшимся в отдалении хижинам, крытым пальмовыми листьями.
