Николь Апсон - Печаль на двоих
Джозефина Тэй (без названия) Черновик № 1
Уайтчепел — Ислингтон, пятница, 14 ноября 1902 года
Часы на шпиле Сент-Мэри едва пробили четыре, когда Энни Уолтерс пересекла расположенную в районе Уайтчепел-Хай-стрит и потрусила в сторону харчевни Локхарта, не сводя глаз с вывески, на которой два ряда белых букв однозначно свидетельствовали о том, чем потчевали в данном заведении. В эти послеполуденные часы, в пятницу, широкая улица была запружена народом — правда, малолюдной ее Уолтерс никогда и не видела, — и сквозь высыпавшую на улицу толпу Энни решительно ринулась на дорогу, почти пробежав последние несколько ярдов, чтобы увернуться от стремительно приближавшегося трамвая. Ступив же на тротуар и почувствовав себя в безопасности, она прислонилась к фонарному столбу, чтобы отдышаться, и проводила глазами удалявшийся вагон, раздумывая о том, как было бы хорошо, если бы ее собственная жизнь шла по накатанной колее вроде привычно скользящего по рельсам трамвая.
В ноябрьском воздухе стоял какой-то противный, дымный запах, а заведение Локхарта, хоть и не было из самых желанных, снаружи выглядело довольно привлекательно. Прошатавшись по улицам города почти целый день, Энни, прежде чем избавиться от ребенка, хотелось пусть немного погреться в тепле. Она переложила младенца на левую руку и толкнула дверь харчевни, добавляя следы своих грязных пальцев к слоям грязи на медной засаленной ручке, напоминавшей посетителям, что заведение обслуживает трудовой люд и церемонии тут не в ходу. Нижний этаж харчевни был уже битком набит, но Энни в любом случае предпочитала менее посещаемый второй этаж и, поднявшись по ступеням, направилась к столику в углу, как можно дальше от стойки. Публика вокруг представляла собой обычную смесь: докеры, таксисты, хозяева мелких ларьков, уличные женщины и некий народец, который, казалось, не имел определенных занятий, но для еды в харчевне кое-какие деньжата всегда мог наскрести. Кивнув одному-двум знакомым, Энни уселась за столик с видом человека, который никому не позволит совать нос в ее дела.
Обслуживание у Локхарта было сведено до минимума, и не успела Энни усесться за стол, как официантка плюхнула перед ней кружку с какао.
— Будете есть? — резко спросила она, казалось, совершенно не заботясь о том, что ей ответят.
— Как обычно, — сказала Энни, и женщина кивнула.
Какао было сладким и таким горячим, что жгло губы.
Энни рассеянно потягивала его из кружки, размышляя над тем, показалось ей или нет, что женщины возле стойки обменялись понимающими взглядами, однако когда официантка вернулась, она беззвучно поставила на стол тарелку с сосисками и пюре и удалилась, оставив Уолтерс наедине с едой. Пища была, как всегда, простая и вкусная, но Энни почему-то ела с меньшим удовольствием, чем обычно, ощущая на своих коленях тяжесть младенца и понимая, что неписаные правила этого заведения вот-вот будут нарушены. Женщины возле стойки болтали без умолку, вроде бы не обращая никакого внимания на посетителей, но Энни инстинктивно чувствовала, что ей без перепалки отсюда не уйти. И точно — не успела она закончить есть, как к ней подошла молоденькая официантка.
— Что у вас там такое? — спросила она, забирая пустую тарелку, но при этом не собираясь никуда уходить.
Энни, пытаясь прикрыть малыша, опустила руку на тельце, но неловким движением нечаянно отвернула шаль, в которую он так тщательно был укутан. Она в ужасе взглянула на открывшееся взору личико — бледное и неподвижное в ярком свете комнаты.
— Младенец, — сказала Энни, понимая, что врать бессмысленно.
— Какой-то он неподвижный.
Энни рассмеялась — придушенным, искусственным смехом: в панике она ничего другого не могла из себя выдавить.
— Это ничего, скоро бедняжка будет в полном порядке. Я, видите ли, медсестра, — добавила Энни, заметив, что девушка не сводит с нее недоверчивого взгляда. — Везу его назад в Финчли, туда, где лежит его мать. — Она встала и полезла в карман за деньгами, что получила в среду от Амелии Сэч. — Мне надо бы поторопиться.
— Хорошо бы он проснулся. — Официантка потянулась к щеке ребенка, чтобы погладить.
Энни торопливо отпрянула.
— Не думаю, что вам это понравится, — резко сказала она, завязывая шаль. — Так разорется, что не обрадуетесь. И уж не знаю, что на это скажут ваши посетители.
На стол упала горстка монет — больше, чем требовалось за еду, но Энни и пальцем не пошевелила, чтобы забрать лишние деньги. Вместо этого она тесно прижала к себе младенца и, стараясь идти размеренным шагом, двинулась к выходу. Краем глаза заметила — или ей показалось, — что девушка устремилась за ней, но Энни уже была на лестнице и стремглав ринулась по ступеням, больше не заботясь о том, привлекает она чье-то внимание или нет.
Очутившись на улице, Энни зашагала в сторону Сент-Мэри, почти не разбирая дороги и озабоченная лишь одним: как можно быстрее скрыться от любопытствующих взглядов официанток харчевни. Дойдя до перекрестка, она свернула налево, на Коммерческую улицу, и привалилась к стене углового дома. Сердце колотилось с такой силой, что ей показалось, будто она может вернуть к жизни этого прижатого к груди мертвого ребенка, и она несколько раз глубоко вдохнула, чтобы прийти в себя. Она знала, что наговорила лишнего и сделала большую глупость, упомянув Финчли, но у нее сдали нервы. В любом случае, зачем ей укрывать Сэч? Она столько всего в жизни натерпелась, с какой стати ей одной за все отдуваться?
Немного успокоившись, Энни зашагала вдоль Коммерческой улицы. Рынок уже давным-давно закрылся на ночь, и его мрачное чрево сдалось на милость пропащим и бездомным, а сама улица — возбужденно кипящая в дневное время — теперь, словно истощив силы, казалась безликой и сонной. Это состояние бессилия Энни в последнее время было хорошо знакомо. Даже в молодости, когда она день и ночь работала не покладая рук, Энни ни разу не чувствовала себя такой усталой, как теперь, и легкий, тянувшийся из боковой улицы, меланхолический запах папирос почему-то напомнил ей о бессмысленности ее жизни.
Она бросила взгляд на высившееся на углу Уайт-лайн-стрит здание «Пибоди траст»,[4] и оно напомнило ее собственную жизнь в многоквартирном доме на Друри-лейн, где Энни прожила с мужем целых двадцать четыре года. Их дом — он тоже принадлежал «Пибоди» — отличался такой же угловатостью и также победоносно выставлял напоказ свое уродство, столь характерное для зданий, предназначенных бедным. Энни провела всю жизнь в подобного рода местах: в сиротском приюте, больнице — где она когда-то познакомилась с Сэч, — многоквартирных домах, и теперь ей казалось, что покровители всех этих заведений специально держали бедных в уродливой обстановке, точно их жизнь и без того не была насквозь уродливой.
Правда, в комнатах на Друри-лейн люди хотя бы жили общиной. Но с тех пор как умер ее муж, Энни превратилась в одну из тех потрепанных, неприкаянных лондонских женщин, что кочуют из одной узкой постели в другую, меняя свои имена, чтобы их не настигли кредиторы. Столько разных имен, столько поспешных уходов и плотно захлопнутых дверей, за которыми столько всяких тайн! И для чего? Может, было бы лучше, если бы в свое время кто-нибудь сделал с нею то, что она недавно сделала с этим безжизненным младенцем?
Энни самой короткой дорогой через Брашфилд-стрит двинулась к железнодорожной станции. На другой стороне путей, напротив двери в свете фонаря, уставившись неподвижным взглядом в пустоту, стояла бледная темноволосая девочка. Энни подумала, что девочке, должно быть, лет пять-шесть, и она хороша собой, но пройдет немного времени — голод и невзгоды уничтожат ее уважение к себе и ее красоту так, словно их не было и в помине.
Энни вдруг поняла, что притягивало бездетных женщин к дверям Амелии Сэч: желание заполучить ребенка, пока он еще совсем мал и соприкосновение с улицей не оставило на нем свой неизгладимый след, — но это понимание не в силах было затмить мысли о тех, кого не взяли на воспитание и от которых они избавились совсем другим путем. И в девочке, что стояла по ту сторону путей и теперь внимательно смотрела на Энни, казалось, воплотились души всех детей, чьи жизни были загублены. Однако Энни никак не могла понять: взгляд девочки обвинял ее или благодарил?
На Ливерпуль-стрит надвигался час пик, и сотни мужчин и женщин уже стремительным потоком стекались к поездам — пригородным и дальнего следования. Энни на мгновение остановилась на нависшем над платформами пешеходном мостике, посмотрела вниз, на толпу темноцветных пальто и плащей, и подумала: пора. В последнее время ей становилось все труднее и труднее обретать то необъяснимое состояние покоя, которое она прежде испытывала наедине с младенцем. В глубине души Энни знала, что такое состояние не может длиться вечно. Дамская комната ожидания находилась возле платформы номер один, и Энни, воспользовавшись возможностью уединиться, убрала с тельца малыша все, благодаря чему его впоследствии могли опознать, а потом, торопливо прошагав под арками, прошла на станционный двор. Оттого, что было темно и в воздухе стоял терпкий запах дыма и копоти, она остановилась у первой же кучи угля. Оглянувшись через плечо и убедившись, что никто за ней не следит, Энни осторожно опустила свою ношу на землю, взяла лежавшую поблизости лопату и принялась разгребать уголь в нижней части горки, для того чтобы он стал сыпаться сверху и полностью прикрыл крохотный сверток.
