По понятиям Лютого - Корецкий Данил Аркадьевич

Утро все перевернуло с ног на голову. В буквальном… Почти в буквальном смысле. Голова у стажёра Лобова болела так, будто он на ней именно стоял. Всю ночь. И не просто стоял, а подпрыгивал. Но это во-первых. А во-вторых, у начальника Ростовского угрозыска подполковника Хромова оказалось несколько иное видение ситуации по делу о тройном убийстве.

– Вы забыли о главном. Студент не «мокрушник». Он никогда на это не пойдет, – заявил Хромов на утреннем совещании. У него была крепкая погрузневшая фигура, лысая голова, внимательный взгляд и нос картошкой. – Во всех агентурных сводках этот момент подчеркивается. В уголовной среде у него репутация «чистодела». А здесь не один труп, здесь настоящая скотобойня! Трое убитых! Причем убили профессионально, холодно, один ножевой удар – одна смерть! Здесь практика нужна, здесь мастерство, виртуозность, если хотите, до которых многим нашим «мокрушникам» еще расти и расти! – Хромов побарабанил пальцами по столу, мрачно посмотрел на собравшихся в его кабинете оперов, как трудяга-отец смотрит на своих спившихся оболтусов-сыновей. – Ты что, Канюкин, хрен от пальца отличать разучился? Что за фантазии у тебя! И наших ленинградских товарищей вводишь в заблуждение!

Канюкин посмотрел на сидящего рядом Руткова круглыми глазами – мол, ничего не понимаю.

– Но ведь почерк-то его, Студента, – пробормотал он.

– Что? – переспросил Хромов. – У тебя появились какие-то новые аргументы, Канюкин?

– Почерк, говорю, Студента! – повторил Канюкин громче. – Дерзкий почерк! Эрмитаж ведь!

– Какой к маме почерк?

Хромов даже треснул себя ладонью по ляжке.

– Он что, уже грабил Эрмитаж, твой Студент? Или Третьяковскую галерею? Лувр? Может он, подлец, пирамиды египетские чистил? Он что, специалист по ограблению музеев мирового значения? А? Я, может, просто чего-то не знаю, Канюкин, ты меня просвети, пожалуйста, что он такого ограбил в своей жизни?

– Ну, это… Краеведческий музей, – сказал Канюкин.

– Краеведческий! – прогремел Хромов. – Так где краеведческий музей, Канюкин, и где Эрмитаж? С тремя трупами в придачу!

Оперативники переглядывались между собой, пожимали плечами. Они все были взрослыми мужчинами – лет за сорок, крупные, с большими руками и ногами. Областной музей с Эрмитажем не сравнишь, это правда. Ну и что? Когда Рутков десять минут назад обрисовал суть дела, у каждого здесь первой мыслью было: Студент, его работа. И несмотря на доводы начальника, большинство оставалось при своем мнении.

– Горбань до этого Эрмитаж не обворовывал, я согласен, – поддержал Канюкина капитан Мазур, оперативник, работающий по линии борьбы с кражами. – Но это дерзкий спонтанный вор, всегда лезет на рожон. Он ведь мальцом еще показал себя, когда золота на сто тысяч огреб в одиночку. Увидел – решил – ограбил. Причем не кассу ведь брать пошел, а именно музей, значит, тяга какая-то есть к произведениям искусства… И главное. Тут товарищ сказал, – он кивнул на Руткова, – что специалист был приглашен из Ростова. Если это не Студент, то кто тогда?

– И то верно! – подал голос старший лейтенант Пономаренко. – У нас таких спецов и нет, чтобы ножом профессионально работать, и дорогу к Эрмитажу найти, а не заблудиться в большом городе!

– Плохо ты о наших ворах думаешь, Пономаренко! – отчеканил Хромов и тут же поморщился, уловив двусмысленность своего заявления. – То есть… Такие люди имеются, конечно. Возьмите Зыкова хотя бы…

– Кого? Матроса? – переспросил Мазур и оглянулся на товарищей, словно приглашая разделить его сомнение. – А каким боком здесь Матрос рисуется, товарищ подполковник?

– А вот таким. Тройное убийство мог совершить только он! – Хромов в упор посмотрел на капитана. – Будешь спорить, Мазур?

– Нет. Насчет того, что мог убить, не сомневаюсь. Но Матрос, как метко выразился только что Пономаренко, он даже дорогу к Эрмитажу не найдет. А если и найдет, то не отличит огнетушитель от скульптуры Микеланджело. А там, как нам объяснил товарищ Рутков, был конкретный заказ.

– Верно, – подтвердил Рутков. – Насколько я знаю, заказывали определенную вещь, причем такую… не самую ценную с виду.

– Вот-вот! А такой, типа Матроса, он если бы забрался в Эрмитаж, то не вышел бы, пока не набил полные карманы золота! – сказал Канюкин.

– А может, Матрос вообще в Ленинграде ни разу не был! – высказался Пономаренко.

Хромов с невозмутимым видом выслушал их.

– До чего адвокаты у нашего Матроса грамотные! – покачал он головой. – Так вот: был Матрос в Ленинграде. Сходка там у них проходила, целой бригадой ездили. И Матрос, и Студент, кстати…

– Слушайте, а может, они вдвоем и сработали? – поднял голову оперуполномоченный Ляшковский. – Тогда все сходится.

Это логичное, в общем, замечание почему-то возмутило Хромова.

– Ну какое вдвоем? – чуть не закричал он, забыв, видимо, о присутствии ленинградских коллег. – Вы что, мать вашу, трах-тарарах, вы вообще опера или кто? Вы на «земле» работаете, трах-тарарах, или в облаках витаете? Вы эту картину вообще представляете – Матрос со Студентом в одной связке идут на дело?! Они ж глотки друг другу перегрызут в первую же минуту! Они враги! Еще с тех пор, как Студент проигрался Матросу в карты! Трах-тарарах!.. Это ж как, я просто вот не понимаю, ну как можно работать здесь, дышать этим воздухом, вникать, читать эти бумаги… – Хромов схватил со стола несколько листков с написанным от руки грифом «секретно», потряс ими, швырнул обратно, – …и не понимать таких элементарных вещей! Это ж ваша, трах-тарарах, работа, ваш хлеб!

Зычный голос у начальника УР. Будто обухом по голове бьет. «Какой-то особый звуковой диапазон, наверное», – подумал Лобов. Может, у всех начальников такой голос вырабатывается, чтобы подчиненных долбить. Но дело даже не в этом… В общем, ему вдруг показалось, что здесь происходит какая-то темная вещь, нехорошая. Поплыло, замельтешило перед глазами… И кабинет Хромова превратился в раскаленный сияющий куб, такой, как у алхимиков, он читал об этом в одной из книг… не перегонный куб из учебника химии, а именно колдовская такая штука. Стены аж светятся, белым светом светятся, температура адская. И внутри этого куба сидят они – Рутков, Канюкин, остальные опера. Черные, как головешки. Неподвижные. По ним огненная дрожь пробегает, и видно, что они сгорели давно, обуглились, это только пыль, которая пока еще сохраняет форму тел. И Хромов перед ними. Но он не похож на уголь, наоборот, он из куска тусклого металла, в нем даже огонь отражается еле-еле. Вместо лица две огромные плоские челюсти, точно кусачки или каминные щипцы. Ходят туда-сюда, щелкают. А руки словно кочерги, тянутся к операм, стучат по стенам, по полу, ищут… Потому что глаз у него нет. Ничего нет, кроме рук и челюстей.

А потом все пропало. Изображение дернулось, разбилось на дрожащие полосы, как в телевизоре. И Лобов снова оказался в кабинете начальника уголовного розыска, и опера были как опера, а Хромов был как Хромов…

«Это от водки вчерашней, – понял стажёр. – Неужели допился до белых коней? Рано ж еще вроде как. Пил-то всего третий или четвертый раз в жизни. А как быть с тем сном в поезде? Ведь перед этим он точно ни грамма, а такого коня поймал, что мама родная…»

Здесь что-то не так. Лобов чувствовал это, хотя поверить полностью не мог. Ему, например, дико нравился роман «Из мира мертвых», эта жутковатая мистическая атмосфера, которая окружала вполне обычных людей и обычные, привычные вещи. Но это литература, вымысел, а он, простите, находится на совещании в отделе уголовного розыска. Вот портрет Дзержинского. Вот портрет Ленина. Здесь не может происходить ничего мистического.

– Я прошу прощения, товарищ подполковник, – вдруг услышал он собственный голос. Голос был громкий и уверенный. Даже немного нахальный. – Я хотел сказать, что вы вот все правильно рассуждаете. Очень грамотно и логично. Но мы зря спорим, потому что у нас ведь есть фоторобот преступника. Надо на него посмотреть, и дело прояснится.