По понятиям Лютого - Корецкий Данил Аркадьевич
Он только собрался спуститься вниз и обсудить детали операции по задержанию агентши, когда с капитанской полки опять послышалось умиротворенное похрапывание.
А потом вагон дернулся, клацнуло железо. Фонарь за окном медленно поплыл назад. Состав тронулся.
Лобов было расстроился, потом с обиды решил, что проведет задержание один, а потом вдруг увидел себя в Париже, и вдова белого генерала была вовсе не вдова, а внучка, премилое создание восемнадцати лет, шатенка, и в агенты ее завербовали под угрозой убийства младшего брата, на самом деле она за наших, за Советы, она только и ждет, когда ее перевербуют, грамотно, уверенно и нежно… «Милый Саша, я хочу, чтобы это были именно вы…» Но это кольцо на ее руке… Странное. Откуда оно у тебя, дорогая? И откуда, черт побери, ты знаешь мое настоящее имя? «Я все знаю, – сказала она страшным замогильным голосом. – Знаю, что ты не сержант Нечаев и что ты боишься высоты, ха-ха-ха». Но постойте, ведь говорит не она, говорит кольцо, оно изменяет форму, повторяя изгибы ее рта. «Решил познакомиться со мной поближе? Отлично. Иди же сюда, иди ко мне, стажёр Лобов… дрыщ с пипиской». Какой кошмар. И рот уже не ее, и это совсем не рот, это огромная звериная пасть, которая заглатывает его целиком, и даже не заглатывает, а просто случайно вдохнула, словно мошку. А потом с отвращением выплюнула…
В Ростов поезд прибыл с четырехчасовым опозданием. На вокзале их никто не встречал, как в фильмах про сыщиков. Рутков куда-то звонил из автомата, потом изучал расписание городского транспорта на остановке. И беззвучно матерился.
Сели в какой-то автобус. Поехали.
– Чего такой квёлый? – спросил Рутков. – Спал плохо?
– Нет. Нормально спал, – соврал Лобов.
Не будет же он, в самом деле, рассказывать капитану угрозыска про свои сны. Да Рутков и сам выглядел помятым. Возможно, потому что не успел побриться. Или расстроился из-за опоздания.
– Я, вот… Я про эту женщину все думаю, – вежливо кхекнул Лобов.
– Какую?
– В вагоне. Которая про кольцо говорила…
– А-а. И что думаешь, стажёр?
– Наверное, задержать ее надо было, что ли. Такие люди опасны. Я вот читал «Ведомство страха», там тоже…
– Выкинь из головы, Сашка. Фигня все это.
Сказав это, Рутков опять беззвучно пошевелил губами и сжал челюсти. И посмотрел куда-то в сторону. У него было такое лицо, как будто он жестоко разочаровался в стажёре Лобове. Или в ком-то, или в чем-то еще.
– Есть КГБ, оно пусть ею и занимается. У нас своих забот, мать его хрясь… Ты знаешь, сколько у нас забот? – вопросил он строго и серьезно, словно на экзамене.
– Ну… Приблизительно… – Лобов растерялся.
– До дядиной макушки, Лобов. До дядиной макушки.
В городском отделе милиции нашли только дежурного капитана. И еще какого-то подполковника, который спешил и не стал с ними разговаривать – сел в машину и уехал.
– Вы по какому делу? – спросил дежурный.
– Мы из ленинградского Управления угрозыска, по тройному убийству. Вчера я говорил с вашим начальником, с Хромовым…
Капитан отрицательно помотал головой:
– Сейчас никого не найдете. На труп почти все наши выехали.
– Труп? – удивился Рутков. – Он что, какой-то особенный, с рогами? Чего это весь угрозыск сбежался на него смотреть?
– Особенный, может, и не особенный, но серьезный уголовник. Да и дело там темное. Вроде как сам зарезался, а судмедэсперт говорит, что перевозили его. Если сам, то зачем перевозить? Да такие люди сами себя не кончают. Других – да, а себя… – Дежурный покрутил головой.
Он выглядел пожилым и усталым. Хотя лет ему было под сорок: надень майорские погоны на плечи и пожилым уже не покажется. А устать за суточное дежурство – дело вполне естественное.
– А кто этот… ну, самоубийца? – поинтересовался Рутков.
– Не могу сказать. Вам сообщат, если нужно.
У Руткова опять сделалось разочарованное лицо.
– Вот оно как. А я уж было обрадовался, подумал, у вас в Ростове трупы – большая редкость…
– А что, у вас в столицах так? – холодно буркнул дежурный. Видимо, чем-то они ему не понравились.
Рутков хохотнул, но как-то невесело:
– Так мы ж по тройному, говорю тебе. У нас в Ленинграде только по трое и чикают, никак не меньше… Нет, ну серьезно. Когда начальство будет? А то на вокзале не встречаете, обедом не кормите, развлекать не развлекаете… Так хоть бы с Хромовым вашим повидаться дайте!
– Ничего определенного не могу сказать. Погуляйте пока. – Дежурный был непробиваем. – В гостиницу заселитесь, город посмотрите. Хоть и не столица, извиняйте, но тоже есть на что посмотреть. В общем, отдыхайте, товарищи!
Делать нечего. Сперва – в весьма скромную ведомственную гостиницу. Потом в столовую. Прошлись по центральной улице имени товарища Энгельса. Поглазели на здание драмтеатра – знаменитое, в форме трактора, памятник индустриализации сельского хозяйства. С театральной веранды полюбовались Доном.
Решили вернуться в управление, сели на автобус, но ошиблись номером и заехали на какую-то окраину. Оказалось, в Александровку – чуть ли не пригород. Поехали обратно. Лобов неотрывно смотрел в окно. Ночная метель, разговоры в поезде, странный сон – все это, казалось, происходило не с ним. И вообще никакого значения не имело. Ему все нравилось. Конечно, он представлял Ростов по-другому: юг, яркое солнце, синее небо, теплынь, цветут пальмы с олеандрами, по которым ползают знаменитые ростовские раки. Но и так хорошо: новый город, красивые девушки, а они с Рутковым – два питерских сыскаря (ну, не два, полтора, какая разница?), идущих по следу опасного убийцы. В общем-то, здорово. Только бы поймать его скорее, гада…
В обед Хромова в отделе не было. «Уехал в горком».
В четыре: «Да вот только что его машина уехала, вы на крыльце разминулись, наверное!» В шесть у Руткова кончилось терпение, он с ноги открыл дверь какого-то кабинета и пошел ругаться. Вернулся улыбающийся, с высоким чернявым капитаном под руку.
– Знакомься, Лобов, – оперуполномоченный Канюкин, гений интендантской службы, мой фронтовой кореш! Под Псковом в госпитале вместе валялись, а потом в Берлине, на Унтер-ден-Линден ванны из шампанского принимали!
– Ванны мы принимали по отдельности, – очень серьезно уточнил Канюкин.
После чего вдруг широко открыл рот, запрокинул голову и очень громко расхохотался. Так громко, чтобы окружающие поняли, что это была шутка. Лобов понял. А еще, что оперуполномоченный Канюкин – большой шутник.
Жил Канюкин неподалеку, в двухкомнатной квартире со всеми удобствами. Лобова поразил замок на входной двери – массивный, как в банковском сейфе, с тремя толстыми, блестящими от масла ригелями. Канюкин, сразу видно, их смазывал, ухаживал. За такой дверью должны находиться сокровища, большие суммы денег или, на худой конец, телевизор марки «Рубин». Телевизора здесь, правда, не было, сокровищ, по-видимому, тоже, но укомплектована квартирка была внушительно. Хрустальная люстра, паркет, модный сервант с крутыми стеклянными бокалами, целая гвардия фарфоровых пастушков и слоников, а на стенах висели расписные тарелки с мельницами, альпийскими видами и прочей дребеденью… Лобов был однажды в гостях у Руткова («моя пещера», как тот сам говорил) и, честно говоря, жилье советского милиционера представлял себе несколько иначе. Он-то уже смирился, что, получив когда-нибудь капитанские погоны, будет жить в коммуналке с общей кухней и соседом-алкоголиком, топить торфом печь-голландку, а туалет будет один на всю лестничную площадку. Ну, а тут – эта самая Унтер-ден-Линден, только шампанского не хватает.
– …У фрица того снарядом башню заклинило, стрелка контузило, видно, лупит в белый свет, как в копеечку, сам не знает куда. А Федьке Лукашу из-за сараев его не видно, выскочил на полном газу и как раз левую бочину ему подставил. Помнишь Федьку? В соседней палате лежал, ну?
– Белобрысый такой, – сказал Канюкин не совсем уверенно. – С заячьей губой…
