Далия Трускиновская - Деревянная грамота
Всякий раз, пересказывая бабьи слова, Богдаш прибавлял — «по ее дурьему разумению», а Тимофей согласно кивал. И точно — дурой нужно быть, чтобы в такое смутное для Печатного двора время все тайны случайному молодцу выбалтывать…
— Семейку с собой возьми, — посоветовал Озорной. — Я тут за вас обоих потружусь.
Семейкины сборы были недолгими. Он подергал за свисавшую на голенище алую с зеленым кисточку засапожника, словно желая убедиться, что кривому ножу в сапоге удобно, и накинул на правую кисть петлю глухого кистеня. Рукав тулупа был такой длины, что позволял обходиться без рукавиц, а для руки, которой работать кистенем, это очень важное удобство.
— А ты свой подсаадачник прихвати, — посоветовал.
Как только Данила разжился этим старым, широким, об одном лезвии, но с отточенным острием ножом, Семейка тут же и ножны смастерил, такие, чтобы удобно к поясу подвешивать. Благо кожу на Аргамачьих конюшнях не покупать! От шорного дела немало обрезков остается.
Он помог приладить орудие и показал, где должна быть рукоять, чтобы не шарить ее под шубой до морковкина заговенья.
Авдотьица, смышленая девка, дожидалась их не за конюшенной оградой и даже не у выхода, а у самых Боровицких ворот. Понимала, что коли уж конюхи занимаются таким странным делом, как выслеживание мертвого тела, так не от собственной дурости, а — по чьему-то тайному повелению. Опять же, хватало у нее ума, чтобы понять — люди, и бабы тоже, что оказывают услуги Приказу тайных дел, нищетой маяться не будут…
— Наконец-то! — сказала она. — Как поедем-то?
— Нас трое, — посчитал Семейка. — Не во всяких санях поместимся. Придется такого извозчика ловить, чтобы целые розвальни были!
Ни слова не сказала Авдотьица о том, что конюхи — на то и конюхи, чтобы своих лошадок в сани закладывать. Тайное дело — оно тайное дело и есть.
Такого извозчика они нашли не сразу. Срядились ехать до Хамовников.
— Далеко же это мертвое тело залетело… — заметил Семейка. — Точно ли туда отвезли, или оттуда, может, дальше отправились?
— Я недолго обождала, еще бы пождала, да извозчик заругался, — сказала Авдотьица, умещаясь между двух мужиков поудобнее. — Ну, с Богом, что ли?
— Эй! Ги-и-ись!!! — взвизгнул извозчик. — Ги-и-ись!!!
Москвичи слишком хорошо знали этот крик, чтобы, заслышав, не топтаться посреди улицы, а сразу отскакивать к заборам. Летом еще не так опасно, улицы неровные, в колдобинах, не разгонишься, а зимой снег все неровности сгладит, и по нему, по накатанному, сани стрелой несутся. И все-то слово «берегись!» извозчик выкрикнуть не успевает, да и незачем, и так ясно…
— Ткачи-то тут как замешались? — сам себя спросил Семейка, когда у Никольской церкви сани остановились. — Неужели парнишка отсюда сбежал? И на ночь глядя — к Красной площади, к торгу?
Хамовники были одной из тех подмосковных слободок, жители которых подчинялись непосредственно государыне. Она самолично занималась их делами, беспокоилась о порядке на улицах, выслушивала челобитные. Ткачи же, имея от нее годовой оклад жалования, заготавливали полотняную казну. Своими руками трогала и перебирала государыня доставляемые полотна тонкие двойные гладкие и двойные полосатые, полотна посольские — такие, что шире не бывает, полотна грубые — так называемые тверские, браные скатерти, убрусы, утиральники, сама приказывала, что куда: иное для собственного употребления, иное для подарков, а что не слишком чисто сделано — на продажу. Были у нее среди ткачей любимцы и любимицы, и слобода этим гордилась.
То, что парнишка, по определению Авдотьицы, был не из нищего житья, вроде бы соответствовало его происхождению именно из Хамовников. Налогами ткачей облагали невысокими — правда, и переселяться в другие слободы не велели, и дочерей с сестрами на сторону выдавать — тоже.
— Ждать-то вас, или как? — спросил ямщик.
— Ты, молодец, лошадь у паперти привяжи, а сам ступай в церковь, погрейся да помолись, — присоветовал Семейка. — Мы тут неподалеку сходим, а коли не захотим сразу возвращаться, пришлем сказать.
— Дорога-то тебе уж оплачена, — добавила Авдотьица.
Данила только озирался — тут он был впервые.
= Пойдем, что ли? — спросил он. — Ты место точно помнишь?
— Как не помнить!
Авдотьица привела Данилу с Семейкой к крепкому забору, за которым явно было справное, богатое хозяйство.
— Сюда вот парнишечку привезли.
— Не в церковь? Прямо на двор? — уточнил Данила.
— Вот то-то, что на двор…
— Но ведь все равно отпевать в церкви придется, а хоронить — на кладбище, — сказал Семейка. — И привезли с утра… Должно быть, уже и с попом сговорились. Ну, давайте решать — как дальше быть? Тебя, девка, поди, в твоей бане заждались.
— Сегодня мне в бане делать нечего, — отвечала Авдотьица. — И завтра, пожалуй, тоже.
Других объяснений Семейке не требовалось — он знал, что бабам и девким в известные дни ни в церковь ходу нет, потому что — нечисты, ни в баню чтобы нечистота разом на других не перекинулась.
— Ты откупилась, что ли? — спросил непонятливый Данила. — За тебя другие девки трудятся? Сколько дала-то?
И полез за деньгами.
Семейка усмехнулся, но не удержал, не захотел девку позорить.
— Алтын дала, — Авдотьица сразу сообразила, как Данилиной простотой попользоваться.
— Держи. Как же нам туда пробраться да расспросить?
— Тут, пожалуй, только с цепным кобелем и потолкуешь… — Семейка оглядел всю улицу, все длинные заборы, одинаково серые и высокие, и хмыкнул.
— Я не пригожусь ли? — спросила Авдотьица.
— Ты?
— А знаешь, где черт сам не управится, там бабу подошлет!
— Ловка! — одобрил Семейка. — И что же ты скажешь?
— А то и скажу… — она призадумалась. — Скажусь, будто из верховых девок…
— Так тебе и поверят! — Данила видывал в Кремле верховых девок, что служили самой государыне, все были нарядны и красивы, как на подбор, и ни одной среди них богатырского роста он пока не заметил. Авдотьица же в какой шубейке хлопотала по банному делу, в такой и приехала.
Она поняла, что Данила имел в виду.
— Ничего, это не помеха! Скажу — прислали с самого Верха разведать: мол, челобитную государыне подала убогая вдова, просит денег на постриженье, а бабы-то ее и вспомни, что никакая она не убогая!
— А как ту вдову зовут, за кем замужем была? Дети где? — спросил осторожный Семейка. — Тут-то тебя и прихватят!
— А вот пойду сейчас в церковку, Богу помолюсь, свечек понаставлю — и буду знать доподлинно, сколько в Хамовниках вдов и как они все прозываются!
— И то верно!
При каждой церкви обреталось немалое количество женщин в годах и даже древних старух. Иные, придя в тот возраст, когда детей уж не родить, делались просвирнями, иные — свечницами, и кормились при церкви неплохо. Иные же просто милостыню просили и с того жили, как могли.
Отпустив Авдотьицу в церковь, Семейка с Данилой отошли от нужного двора подальше.
— Я вот думаю — есть ли что общее между Хамовниками и печатней? спросил Данила.
— И как?
— Да ничего вроде и быть не должно! — тут он задумался. — Разве что какой приклад для переплетного дела тут заказывают?
— Холст, бывает, нужен. Да что его заказывать! — возразил Семейка. Купить проще. По шесть денег с полушкой аршин — и незачем в Хамовники тащиться.
— А что, тебе доводилось книги переплетать?
— Еще и не то, свет, доводилось…
Тут Семейка несколько помрачнел.
Даниле очень хотелось как-нибудь усадить Семейку за накрытый стол, чтобы ни Тимофей рядом бубнил про божественное, ни Богдаш подстерегал миг и вворачивал язвительное слово. И завести разговор о многих вещах поочередно, долгий такой, неторопливый разговор…
Семейка ему тем и нравился, что не язвил, не поучал и за власть не боролся. Богдаш — тот непременно желал первым и главным быть. Тимофей Озорной его время от времени осаживал, показывая — вот кто тут главный! Семейка же был тих и неприметен, пока не доходило до дела. А тут он, хотя и не был силен, как Тимофей, не бросался в бой беззаветно и отчаянно, как Желвак, обоих мог при желании обставить лишь тем, что действовал спокойно и не останавливаясь для бесплодных размышлений. Точно с тем же спокойствием, что и при починке сбруи, мог он треснуть заступившего ему путь человека кистенем да и пойти дальше, не беспокоясь совершенно, что же с тем человеком будет.
— Я на государевой службе, — был его обычный ответ. Похоже, он и впрямь считал, что за все его деяния ответ перед Богом несет тот, кто его послал с тайным поручением, — государь Алексей Михайлович.
— Занятно Богдаш придумал, — сказал Данила. — Земский приказ печатню трясет, а мы — приказных выслеживаем! Ждем своего часа! Вот только как он поймет, что они до грамоты добрались?
