Далия Трускиновская - Деревянная грамота
Несколько обидевшись, Стенька поспешил выполнять задуманное. На сей раз покалеченных с ним не было, извозчика нанимать не стали — и пришлось идти к Шепоткину на Волхонку пешком, а поселился он там, где Волхонка уже звалась Пречистенкой и стояли недавно отстроенные белокаменные боярские и княжеские дома. Неподалеку стояли и Большие конюшни, которые по привычке все называли Чертольскими.
— Вот! — Стенька указал рукавицей. Пристав Никон Светешников негромко стукнул кулаком в ворота. Залаял кобель.
— Отворяй! — грянул Никон. Одно это он и умел — греметь страшным голосом, наводя ужас на посадский люд.
Кобель заливался, а из людей никто не подал голоса.
— Отворяй, не то ворота высадим!
— Хозяин у них ногой скорбен, — сказала, подойдя, статная женка. Погодите, добрые люди, пес меня знает, я войду и хозяйку вызову.
— Дай Бог здоровья, голубушка, — проявил вежество Стенька. И как было не проявить — такие длинные, без уголька черные брови да такие огненные глаза не всякий день на улице встретишь!
Голубушка повернулась к нему и посмотрела пристально.
— Всем хорош молодец, — сказала она загадочно. — Послушай меня, я баб знаю, не давай своей женишке воли!
— Да что ты такое плетешь! — под общий хохот воскликнул покрасневший Стенька.
— Ты думаешь, она в твоей воле ходит, а она себе иное в голову забрала! Ох, молодец, замесили на дрожжах — не удержишь на вожжах!
И с тем она проскользнула в калитку.
— Умом баба тронулась, — сказал другой пристав, Кузьма Глазынин. — Вот ходит такая, что-то там себе думает, а потом как начнет в церкви выкликать! И вчетвером ее оттудова не выведешь — лягается! Потом возят к старцам отчитывать…
— С нами крестная сила! — произнес испуганный Никон, а Стенька подумал, что ему во время розыска для полного счастья только кликуш недоставало.
— Заходите, я кобелю цепь укоротила! — позвала женка.
Стенька, оба пристава и стрелец Трофимка Баламошный вошли на двор и поднялись на крыльцо.
Увидав таких гостей, Ивашка, сидевший на скамье и евший калиновую кулагу с хлебом, чуть не обмер.
— Ах, вот ты как? — напустился он на Стеньку. — Мало вам было той полтины? Теперь еще и на суд потянете? Почуяли, что можно из меня денет вытянуть?!
Он решил, что Земский приказ все же решил докопаться до правды о закладе жены Марфицы за пятнадцать рублей.
— Уймись! — прикрикнул Стенька, в то время как прочие трое крестились на образа. — Ты полтину уплатил — и на том дело закрыто. А пришли мы вот за чем — позови того парня, Нечая, что у тебя живет!
— Какого Нечая? — весьма правдоподобно удивился Ивашка.
— Какого? А такого, что вчера тебе дрова колол!
— Ах, его? Ну так он дрова поколол да и прочь со двора пошел.
— Ври, да не завирайся! — прикрикнул на хозяина Стенька. — Ведомо нам учинилось, что тот Нечай — беглый, и купец Рудаков его к тебе жить определил, и по две деньги на день кормовых давал. Вот и зови Нечая! Не ты, а он нам надобен!
Ивашка Шепоткин уставился на земского ярыжку с подлинным ужасом.
— А ты как проведал?!.
— Запираться станешь — на дыбу пойдешь! С первой виски промолчишь — со второй заговоришь! — принялся стращать Стенька. Он собирался было добавить про горящие веники, которыми кат гладит по ребрам несговорчивых, но тут из-за крашенинной занавески заголосила Марфица. Да как!
— Ахти мне, бессчастной, горькой сиротинушке! Останусь я вдовой ненадобной, буду меж чужих дворов скитаться, голодная, холодная, раздетая, разутая!.. Ахти мне, смертушка моя пришла!..
— Люди добрые! Безвинно на дыбу тащат! Злодеи оговорили! — возвысил голос и Ивашка.
Кузьма Глазынин зажал уши, Трофимка Баламошный присел и голову в плечи втянул.
— Молчи, дура! Не мешай государеву розыску! — прикрикнул на Марфицу Стенька, но она лишь пуще соловьем разливалась.
В это время странноватая женка, войдя из сеней, прошла к печке и зашла за занавеску. Там вдруг сделалось тихо. Ивашка тоже вдруг перестал блажить. Бабка вышла и направилась к Стеньке.
— Ты, молодец, коли что надобно, меня спроси. Я тут многих знаю.
— Ты уж мне наговорила! — огрызнулся Стенька.
— Что увидела — то и сказала. А Нечая и точно увезли. Приезжали за ним на санях. Так что тебе его уже не тут искать надобно.
— А кто приезжал? — Стенька решил, что от женки будет больше толку, чем от заполошного семейства Шепоткиных.
— А кто привез, тот и увез.
— Купец Рудаков, что ли?
— Этого я знать не могу. А вот что скажу — никогда раньше тут этого человека не встречала. Иванушка! — она повернулась к Ивашке. — Кто тебе этого подкидыша сосватал?
— Да купец Рудаков же!
— А кто он таков, откуда взялся?
— В дороге сошлись, как я из Касимова ехал, и он там был со своими возами…
— И сговорились, чтобы тот Нечай у тебя пожил? — осторожно вмешался Стенька. — Да ты не бойся, что беглого к себе пустил, это он пусть боится! Вольно ему парней сманивать!
— Ахти мне!.. — взвыл Ивашка, и таким же криком отозвалась Марфица. Стенька замахал на Ивашку руками.
— Помолчал бы ты, Иванушка! А как того Рудакова звать-величать? спросила женка.
— А звать его Перфилием, а по отчеству — не помню… — хмуро отвечал Ивашка. — Мне до него дела нет. Я за него не ответчик!
— А живет он где? Ты, Иванушка, добром скажи! — потребовала женка, да как! Брови сошлись, с лица она сделалась как те рыси, которых для государевой потехи выкармливали зверовщики Семеновского потешного двора,
— Да ведь он меня в гости не зазывал! Я даже не знаю, есть ли у него на Москве двор-то! Коли он парня своего мне подсунул!..
— А парня как звать? — не давая земскому ярыжке и слова молвить, продолжала вести розыск разумная женка. — Нечай — это по-домашнему. А крещен каким именем?
— А я откуда знаю! Меня на крестины не звали!
— Ты кому другому, Иванушка, а не мне огрызайся! — предупредила женка. Вот уйду сейчас вовсе — кто твою скорбную ногу править станет? Меня бабка Козлиха потому и прислала, что я это могу, а у нее уже не так получается.
И повернулась к Стеньке.
— Ты, молодец, больше от него ничего и не выведаешь. Я его знаю — он всю дорогу от Касимова до Москвы пьян был. Его, как мертвое тело, везли. А про того купца Рудакова скажу — не стар, боек, шуба у него и точно дорожная — волчья, поди. Ростом невелик. И уж не знаю, показалось иль нет, а одно плечико у него выше другого. Шуба большая, поди разбери…
Женка приподняла левое плечо, задумалась, припоминая, приподняла правое…
— Вот так он и шел, чуть боком.
— Перфилий Рудаков, ростом невысок, не стар, правое плечо выше левого, шуба волчья, — повторил Стенька. — Может ты еще, голубушка, скажешь, какой сотни купец?
— Скажу, что из небогатых.
— Сани с конем, что ли, плоховатые?
— В конях не смыслю, а ты уж моему слову поверь.
— Та-ак… — Стенька повернулся к Ивашке. — Стало быть, по дороге с тем Перфилием Рудаковым знакомство свел?
— Да пили они вместе! — объяснила женка. — У него таких знакомцев пол-Москвы!
— Погоди ты! Я ж розыск веду! Я! И когда тот Перфилий сманивал Нечая в Москву с ним ехать — ты при том был?
— Да разве я того Перфилия стерег? Сани у него сломались, Нечай перегружать помогал, это я помню. А потом гляжу — он уж с нами едет!
— И разговаривал ли при тебе тот Перфилий с тем Нечаем?
— А чего им разговаривать? Один — купец, другого до Москвы обозным мужиком взяли.
— А обещал ли при тебе тот Перфилий, что в Москве поведет того Нечая в Успенский собор, и в баню, и в Охотный ряд?
— Да на что тебе? — хором изумились Ивашка и женка-знахарка.
— Надобно! — таким путем Стенька издалека подъезжал к деревянной грамоте.
Но Ивашка намертво отперся — никаких соблазнов при нем Рудаков Нечаю не рассказывал, ничем не прельщал.
Тогда Стенька в отчаянии решил сказать прямо.
— А не говорил ли при тебе тот Перфилий, что видывал-де некую деревянную книжицу, и не обещал ли тебе ее показать?
— Какую книжицу?..
Ивашка поклялся, что отродясь про такие диковины даже от попа не слыхивал, а от Рудакова — тем более. Клятва была так горяча, что Стенька ей не поверил.
— Ну, собирайся! Возьмем тебя в приказ, отберем от тебя сказку про того Перфилия Рудакова! Ведь ты, сучий потрох, точно про него знаешь — кто таков и где проживает!
— Не знает он! — вступилась женка. — А возить взад-вперед по всей Москве — не позволю! Я ему ногу правлю, весь мой труд насмарку пойдет!
— Больно ты грозна! — сказал на это Баламошный. — Ишь, приказывает! Да кто тебя слушать станет!
— Да ты и послушаешь! Я-то знаю, какую хворобу тебе с самого Рождества лечат, никак вылечить не могут! Гляди — такого сейчас скажу, что и вовсе с той хворобой сладу не будет!
