Александр Прилепский - Последнее дело «ВАЛЕТОВ»
— Нет, Семён, — ответил Лавровский. — В редакцию меня пусть кто-нибудь другой подбросит. А ты потом подъедешь. Пока побудь здесь, запиши, кто выиграет последние заезды. Записная книжка-то с собой?
— А то! — Гирин хлопнул себя по карману синего халата, где теперь всегда лежала записная книжка, подаренная Алексеем.
Ожидая пока Семён найдёт свободного извозчика, Лавровский подошёл к богато и со вкусом одетому мужчине лет тридцати пяти, задумчиво стоящему возле большого чёрного ящика на треноге. Это был действительный член бегового общества Алексей Сергеевич Мазурин. Лошадник, в отличие от своего недавно умершего старшего брата Митрофана, посредственный. Зато, как с фотографом с ним в Москве никто сравниться не мог.
— О чем задумались, Алексей Сергеевич? — поздоровавшись, спросил репортёр.
— Да вот прикидываю, как в следующее воскресенье получше увековечить нашу Арфу после победы. Боюсь, что не смогу уговорить чинуш из Петербурга попозировать при вручении кубка.
— Вы настолько уверены, что Арфа возьмёт приз Главного управления государственного коннозаводства?
— Даже не сомневаюсь. Покойный брат, царство ему небесное, блестяще знал генеалогию русского рысака. Он сумел подобрать Закрасу самых подходящих кобыл. Я, скрывать не стану, в этом разбираюсь мало. Но по мнению знатоков, кобыле равных нет. Со временем Арфа затмит успехи нашей Красы. А её сёстры Удачная и Шипка будут ещё резвее и выносливее.
Сколько людей, столько и мнений. Лавровскому, по правде говоря, мазуринские кобылы не очень нравились. Мелковаты. Да и порадовать особой резвостью бега, что-то пока не спешили. Но спорить не стал.
— Добгый день, господа. Очень гад вас видеть, — приподняв цилиндр, приветствовал их среднего роста, плотный брюнет с небольшими, лихо закрученными усами и эспаньолкой, одетый по последней парижской моде.
Это был корреспондент нескольких французских газет и журналов, Анри Лансиньяк, приехавший на Всероссийскую художественно-промышленную выставку, открывшуюся в конце мая на Ходынском поле. Там Лавровский с ним и познакомился. Россию француз, по его собственным словам, посещал уже не в первый раз, поэтому русский язык знал в совершенстве. Правда, грассировал жутко.
— Какая стгашная жага, — вытирая лицо платком, сказал француз. — И комагы. Один, загаза, меня пгямо в нос укусил. Стгашно чешется.
Он несколько раз коснулся переносицы, кончиком указательного пальца.
Внезапно Мазурин побледнел, как мел.
— Что с вами, Алексей Сергеевич? — Лавровский кинулся к нему, чтобы поддержать.
— В груди вдруг кольнуло… Наверное, вчера выпил лишний бокал шампанского… Вы не беспокойтесь, уже прошло.
— Алексей Васильевич, извозчика я нашёл, — сказал, подошедший Семён Гирин…
Глава 2. СМЕРТЬ БУКМЕКЕРА
Отчет уже давно был написан, а Гирин всё не появлялся. Не похоже на него, подумал Лавровский, наверное, что-то случилось. Но вот и, слава богу, Семён.
— Всё как надо сделал, Алексей Васильевич, — сказал он — Здесь и победители записаны и порядок прихода и резвость.
— Молодец. А что припозднился?
— Скандал на бегах.
— Какой?
— Пошли игроки к букмекерам выигрыш за Полкана получать, а тех уже и след простыл. Нигде не нашли. Карлушку Гехта и Михая — цыгана.
— А Митьку — наездника?
— Этого нашли. Только убитого.
— Рассказывай…
Сведений, собранных Семёном и имевшихся в собственной памяти, вполне хватило Алексею, чтобы быстро написать небольшую заметку для раздела «Происшествия».
Убийство букмекера
На задворках гостиницы «Мир», что возле Брестского вокзала, обнаружен труп саратовского мещанина Дмитрия Кумакина. Он был убит ударом «Каролины Ивановны» — так на «картавом» языке (жаргоне, принятом в уголовной среде) называют гирьку на ремешке. Можно предположить, что убийство совершено с целью ограбления.
Ранее Кумакин служил беговым наездником, но его прогнали с ипподрома за пьянство и нечестную езду. В последнее время он занимался букмекерством. В этот вечер ему предстояло выплатить по ставкам принятым на победителя Большого Императорского приза Полкана более трех тысяч рублей. Однако деньги при убитом не обнаружены. Подробности в следующем номере.
Последнюю фразу Алексей приписал, репортерским нутром чувствуя, что всё связанное с букмекерами в ближайшее время станет самой злободневной темой московских газет.
— А теперь поехали, — сказал он, сдав заметку в набор.
— В участок?
— Нет, в участок потом, сначала в «Мир».
— Да я там, кажись, всё, что можно разведал, — обиделся Гирин.
— Экий ты, мой друг, самонадеянный. Во-первых, за два часа могли открыться новые обстоятельства. А, во-вторых, в «Мире» ты, наверное, тезку своего, буфетчика Семёна Зарубина расспрашивал?
— Его. Заруба мужик надёжный.
— Надёжней некуда, — усмехнулся Алексей. — Только в молодости он три года провёл в арестантских ротах. А там, будет тебе известно, хорошо учат держать язык за зубами. У меня в «Мире» свой «агент» имеется.
Подъехали к трехэтажному зданию гостиницы «Мир».
— Потолкуй с извозчиками, — сказал Алексей Семёну. — А я в бильярдную загляну.
Бильярдная находилась в подвале гостиницы — духота, чад из кухни. И, тем не менее, публики здесь было всегда много — конюхи, наездники, служащие МосковскоБрестской железной дороги.
Здешним «агентом» Лавровского был постоянно проживающий в «Мире» человек без определённых занятий по кличке Ломоносов. Но когда его так называли, он жутко обижался и лез в драку, мог и взаправду нос сломать. Он иногда снабжал Алексея интересными сведениями. Притом не за деньги. А из уважения (ведь познакомил их когда-то сам Кречинский — знаменитый московский шулер Николай Васильевич Попов) и… из тщеславия. Больно уж лестно ему было читать в газете про себя: «Как сообщил нам один достойный доверия человек…»
Каждый день, словно на службу, Ломоносов ходил в бильярдную. Оказался он там и сейчас. Поздоровались. Лавровский предложил пойти в буфет, попить пива.
— За Митьку — наездника спросить пришёл? — предположил Ломоносов.
— Ох, и догадлив ты, Василий Тимофеевич!
— С опасными людьми Митька связался. Вот и пропал.
— Это с кем же? С Гехтом и Михаем?
— Не, эти не в счёт — так себе, шпанка мелкая. А вот он меня как-то по пьяному делу в свой хоровод приглашал. Хвастался, что у них там и жоржи, и сцепщики, и бирочники. Дескать, даже карман имеется — он у них за главного.
«Хороводом» на «картавом» языке называли блатную компанию, «жоржами» — мошенников, «сцепщиками» — конокрадов, «бирочниками» — изготовителей поддельных паспортов и других документов. А «карманом» или «выручкой» именовали квартального надзирателя. После недавней реформы полиции упразднившей кварталы, эти весьма красноречивые имена достались участковым приставам.
— Пристав, говоришь? А какого участка? — живо поинтересовался Алексей, подумав, что Аристарха Матвеевича Карасёва эти сведения могут очень заинтересовать.
— Митька не сказал, а я и не спрашивал. Как когда-то меня в духовной семинарии учили: «В великом знании великия печаль, а умножающий знание умножает скорбь.»
— А делать-то, что предлагал?
— Народ дурить. Подсказывать на какую из лошадей ставить надо, какую купить…
— Согласился?
— Я, Алексей Васильевич, можно сказать, человек пропащий, опустившийся… Но не настолько же, чтобы с такими поганцами как Митька и дружок его Евсеев дела иметь.
Покойный Митька Кумакин действительно пользовался дурной славой, и причина была не в его пьянстве. На бегах многие склонны к этому распространённому в России пороку. Взять хотя бы Семёна Герасева.
Лет пять назад князь Дмитрий Дмитриевич Оболенский повёз в Вену на международные бега жеребца Грозного. Рысак, как все считали, должен был вне конкуренции выиграть Большой Венский приз. Но наездник Семён Герасев выехал на круг вдребезги пьяным. Судья на старте заметил это и потребовал провести врачебное освидетельствование. Герасев бодро соскочил с «американки», а потом пошатнулся, рухнул на землю и заснул.
Президент Рысистого общества Австрии граф Кальман Хуньяди изумлённо разводил руками:
— В первый раз вижу наездника, который на ногах не держится, но столь уверенно сидит в качалке.
Скандал вышел громкий. Семёна, конечно, наказали — Оболенский уволил его из своей призовой конюшни, а Московское Императорское общество любителей конского бега запретило в течение года выступать на ипподроме. Но прошло время и все эту историю забыли. Сейчас Герасев содержит свою конюшню и ему охотно доверяют классных лошадей многие известные спортсмены.
Митьку не любили не за пьянство, а за подловатый нрав. Он мог не вернуть долг, украсть у своего, не умел быть благодарным. Когда его в очередной раз отовсюду выгнали старый наездник, Федотьев пожалел бедолагу и взял конюхом на свою конюшню. А через две недели Федотьев проиграл в заезде, где у его кобылы и конкурентов-то достойных не имелось. Выяснилось, что виноват Кумакин, давший лошади перед самым стартом ведро воды. Как оказалось, он за трёшницу продал своего благодетеля.
