Александр Дюма - Катрин Блюм
Затем, повернувшись к Катрин, она сказала насмешливо:
— Мадемуазель, я имею честь вас приветствовать.
— Тетушка не забыла спросить, не нужно ли вам чего-либо, мадемуазель? — спросила Катрин, казалось совершенно не заметив недоброжелательности в словах дочери мэра.
— Не забыла, мадемуазель, но мне ничего не надо.
Потом, очевидно не желая больше разговаривать с Катрин как с равной, она спросила:
— Вы привезли из Парижа новые выкройки?
— Я старалась в течение последнего месяца перед отъездом собрать все самое модное, мадемуазель.
— Вы там научились делать чепчики?
— Чепчики и шляпы.
— У кого вы были в обучении, у госпожи Бодран или у госпожи Барен?
— Я была в более скромном магазине, мадемуазель. Но, тем не менее, я надеюсь, что неплохо изучила свое ремесло.
— А вот это мы посмотрим, — ответила мадемуазель Эфрозина с покровительственным видом. — Как только вы начнете работать в вашем магазине на Фонтанной площади, я пришлю несколько старых чепцов для починки и прошлогоднюю шляпу — ее надо обновить.
— Благодарю вас, мадемуазель, — с поклоном сказала Катрин.
И вдруг девушка подняла голову, прислушалась и встрепенулась: ей показалось, что она услышала, как произнесли ее имя.
И действительно, с улицы, все ближе к дому, раздавался дорогой ее сердцу голос:
— Катрин!.. Да где же Катрин?
И в следующее мгновение в комнату вбежал Бернар. Он был покрыт пылью, и со лба его лился пот.
— Ах, Боже мой! — воскликнул он с выражением человека, который наконец вынырнул из глубины на поверхность воды и сделал глоток воздуха. — Это ты! Наконец-то!
И, схватив девушку за руки, он рухнул на стул.
— Бернар! Милый Бернар! — вскричала Катрин, подставляя ему щеку.
На голос сына прибежала мамаша Ватрен и, видя с одной стороны мадемуазель Эфрозину с вытянутым лицом, стоявшую в одиночестве, а с другой — молодых людей, целиком поглощенных друг другом, поняла, что заблуждалась относительно чувств своего сына к мадемуазель Руазен. Уязвленная тем, что ее проницательность допустила такой промах, она вскричала:
— Бернар! Разве так ведут себя?
Однако Бернар, не слушая матери и не обращая внимания на мадемуазель Эфрозину, продолжал разговаривать с Катрин:
— Ах, Катрин, если бы ты знала, как я измучился! Я думал… я боялся… Но все прошло, ты здесь! Ты поехала через Мо и Ла-Ферте-Милон, правда? Я знаю, Франсуа мне рассказал. Значит, ты всю ночь была в дороге и проехала три льё в двуколке! Бедная милая девочка! Ах, как я рад, как я счастлив тебя видеть!
— Но мальчик, мальчик! — с возмущением повторила мамаша Ватрен. — Ты что же, не заметил мадемуазель Эфрозину?
— О, простите меня! — сказал Бернар, с удивлением посмотрев на девушку. — Я и в самом деле не заметил вас, извините… Всегда рад вам служить!
Затем, повернувшись к Катрин, он воскликнул:
— Какая она взрослая! Какая красивая! Посмотрите, матушка, посмотрите же!
— Вы удачно поохотились, господин Бернар? — спросила Эфрозина.
Этот вопрос донесся до Бернара словно сквозь густой туман, но он все-таки уловил его смысл:
— Я? Нет… да… Я не знаю… А кто охотился?.. Знаете, извините меня, я от радости просто голову потерял! Я ходил встречать Катрин — вот где я был!
— Но, судя по всему, вы ее не встретили? — возразила Эфрозина.
— Нет, к счастью! — воскликнул Бернар.
— К счастью?
— О да, да! На этот раз я знаю, что говорю.
— Вы знаете, что говорите, господин Бернар, — произнесла Эфрозина, вытягивая вперед руку, как бы в поисках поддержки, — а я вот не знаю, что это со мной… Я плохо себя чувствую!
Но Бернар был занят Катрин — она нежно ему улыбалась, ласково сжимала его руки, благодаря за пережитое им волнение, а он вовсе не слышал, что говорила Эфрозина, и не заметил ни ее бледности, ни ее дрожи, подлинной или притворной.
Мамаша Ватрен, напротив, не теряла мадемуазель Эфрозину из виду и поэтому закричала:
— Боже мой! Боже мой, Бернар, ты что, не слышишь? Мадемуазель плохо себя чувствует!
— О да, здесь, наверное, слишком жарко! Матушка, возьми под руку мадемуазель Эфрозину, а ты, Франсуа, вынеси кресло на улицу, — распорядился Бернар.
— Вот оно, кресло! — сказал Франсуа.
— Нет, нет, — запротестовала Эфрозина, — это ни к чему.
— Да как же! — настаивала мамаша Ватрен. — Вы побледнели, милая барышня, и можно подумать, что вы сейчас лишитесь чувств!
— Мадемуазель нужен воздух, свежий воздух! — сказал Бернар.
— Если вы хотя бы дали мне вашу руку, господин Бернар, — томно сказала Эфрозина.
Бернар понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
— Ну, конечно, мадемуазель, с большим удовольствием! — сказал он и тихо добавил, обращаясь к Катрин: — Оставайся здесь, я сейчас вернусь!
Затем он взял мадемуазель под руку и повел ее к выходу, пожалуй, быстрее, чем позволяла ее кажущаяся слабость.
— Пойдемте, мадемуазель, пойдемте! — приговаривал он.
Франсуа же, подчиняясь полученному распоряжению, следовал за ними, говоря:
— Вот оно, кресло!
А мамаша Ватрен добавила:
— И уксус, чтобы потереть виски.
Катрин осталась одна.
Все только что происшедшее — искренняя преданность Бернара, притворный обморок Эфрозины — больше говорили ее глазам, а еще более ее сердцу, чем могли бы сказать все объяснения и клятвы на свете.
— Ах, теперь матушка Марианна может мне говорить все что угодно, — я совершенно спокойна.
Едва она произнесла эти слова, Бернар вернулся и опустился перед ней на колени. В то же мгновение Франсуа, закрыв дверь снаружи, оставил влюбленных наедине с их счастьем.
— О Катрин, — вскричал Бернар, обнимая ее колени, — как я люблю тебя, как я счастлив!..
Катрин наклонила голову. Глаза молодых людей так ясно говорили друг другу все, что без единого слова губы их сблизились и соприкоснулись.
Единый радостный возглас вырвался у обоих, и, погруженные в сладостный восторг, глядя друг на друга затуманенным взглядом, они не заметили злобного лица Матьё, стоявшего в приоткрытой двери кухни, и не услышали его скрипучего голоса, прошептавшего:
— А, господин Бернар, вы дали мне пощечину, ну так она вам дорого обойдется!..
X
ЛЮБОВНЫЕ МЕЧТЫ
Час спустя двое влюбленных исчезли, словно птицы, при первых лучах солнца вспорхнувшие с утренним ветерком над шепотом деревьев. На их месте в нижней комнате Нового дома сидели двое мужчин, склонившихся над планом леса Виллер-Котре, и чертили некий контур. Видно было, что один из них все время старался его расширить, а другой упорно этому противился.
Эти двое были Анастаз Руазен, мэр Виллер-Котре, и наш старый друг Гийом Ватрен.
Контур, который лесоторговец так стремился расширить, а лесничий безжалостно сокращал до пределов, очерченных циркулем инспектора, обозначал границы лесосеки, купленной метром Руазеном на последних торгах.
Наконец Гийом Ватрен одобрительно покачал головой и, постукивая носогрейкой о ноготь, чтобы выколотить пепел, заметил, обращаясь к лесоторговцу:
— Знаете, у вас очень недурной участок, и стоит совсем недорого.
Господин Руазен оторвался от плана.
— Двадцать тысяч франков — недорого? — вскричал он. — Видно, деньги вам легко достаются, папаша Гийом!
— Ну что же, смотрите сами, — возразил папаша Гийом. — Девятьсот ливров в год, жилье, дрова, каждый день два кролика в кастрюле, по большим праздникам кусок кабана — есть с чего стать миллионером, верно?
— Ну! — сказал торговец лесом, глядя на папашу Ватрена с хитрой улыбкой человека, умеющего торговаться. — Всегда можно стать более или менее миллионером, если захотеть…
— Так поделитесь вашим секретом, — предложил Ватрен, — я с удовольствием послушаю, честное слово!
Лесоторговец снова пристально посмотрел на лесничего, глаза его поблескивали. Потом, словно решив, что еще не время открывать такую важную тайну, он сказал:
— Ну что же, вы услышите этот секрет после обеда, в разговоре с глазу на глаз за стаканчиком вина, который мы выпьем за здоровье наших детей. И если есть какой-нибудь способ для того, чтобы… поспособствовать кое в чем, ну что ж… Вы меня понимаете, папаша Гийом? Тогда дела пойдут!
Папаша Гийом в свою очередь посмотрел на него, сжав губы и покачивая головой, и было трудно угадать, что же он собирается ответить на это почти откровенное предложение мэра, когда вошла Марианна. Она была сильно перепугана.
— О господин мэр! — вскричала она. — Несчастье!
— Бог ты мой, что за несчастье, госпожа Ватрен? — спросил мэр с некоторым беспокойством.
