Александр Дюма - Катрин Блюм
— Да уж, — прошептал Франсуа, прекрасно знавший нрав мамаши Ватрен, — постарайтесь, чтобы она помолчала!
— Я в самом деле так сильно подросла? — спросила Катрин у папаши Гийома.
— Подойди к двери и увидишь, — не сдавалась мамаша Ватрен.
— Чертова упрямица! — вскричал старый лесничий. — Ведь не отстанет!.. Ну ладно, пойди к двери, Катрин, иначе нам целый день не иметь покоя!
Катрин с улыбкой подошла к двери и прислонилась к косяку. Макушка головы закрыла метку.
— Ну вот, я же говорила! — торжествующе воскликнула мамаша Ватрен. — Выросла на дюйм с лишним! Конечно, это меньше, чем на голову, но все равно выросла.
Катрин, довольная тем, что ей удалось выполнить желание тетушки, вновь подошла к Гийому.
— Ты что же, всю ночь провела в дороге? — спросил он.
— Да, отец, всю ночь! — отвечала девушка.
— О, но в таком случае ты, должно быть, падаешь от усталости и умираешь с голоду, бедное дитя! — воскликнула Марианна. — Что ты хочешь — кофе, вина, бульона? Пожалуй, лучше кофе… Я пойду сама приготовлю.
И мамаша Ватрен принялась рыться в карманах.
— Но где же мои ключи? Не понимаю, куда я их дела… Вдруг запропастились куда-то!.. Ну, куда же я их сунула? Погоди-ка!
— Да, я же вам говорю, матушка, мне ничего не надо!
— Ничего не надо после ночи, проведенной в дилижансе и двуколке? Ох, только бы мне найти ключи!..
И мамаша Ватрен снова стала с ожесточением перетряхивать свои карманы.
— Да не надо же! — повторила Катрин.
— Ах, вот они! — воскликнула Марианна. — Не надо? Как это не надо? Я лучше знаю. Проехать всю ночь напролет и утром не подкрепиться! Нет, это невозможно. Ведь ночи-то холодные, нужно обязательно согреться. Вот уже скоро восемь утра, а ты еще не пила ничего горячего!.. Сейчас ты получишь твой кофе, дитя мое, сию же минуту!
И добрая старуха выбежала из комнаты.
— Наконец-то! — сказал Гийом, посмотрев ей вслед. — Черт возьми! Редкостная же у нас кофемолка, если это та самая, на которой наша мать мелет весь свой вздор!
— Ах, милый отец! — сказала Катрин, которой не надо было больше сдерживать свою нежность к старому лесничему из опасения вызвать ревность мамаши Ватрен. — Представьте себе, этот скверный возница испортил мне все удовольствие, потому что плелся шагом и потратил три часа, чтобы доехать сюда из Ла-Ферте-Милона.
— Какое же это удовольствие, милая моя девочка?
— Я хотела приехать в шесть часов утра, прийти на кухню, никому ничего не говоря, и когда вы крикнете: «Жена, давай завтрак!» — я бы его принесла и сказала бы, как раньше: «Вот он, батюшка!»
— Ты хотела так сделать, доброе дитя? — отозвался папаша Гийом. — Дай же я тебя поцелую, будто ты это сделала… Ах, этот возница, скотина! Не надо было давать ему чаевые!
— Я тоже так думала, но, к сожалению, это уже сделано!
— Как же это?
— Да когда я увидела милый дом моего детства, белеющий у дороги, я все забыла. Я вынула сто су из кармана и сказала вознице: «Возьмите, это вам, друг мой! Да благословит вас Бог!»
— Милое, милое дитя! — воскликнул Гийом.
— Но скажите, отец… — произнесла Катрин, которая с самого начала искала кого-то глазами и была больше не в силах молчать, довольствуясь этими безмолвными и бесплодными поисками.
— Да, что такое? — спросил Гийом, понимая причину обеспокоенности Катрин.
— Мне кажется… — прошептала Катрин.
— Что не хватает того, кто должен бы прийти раньше всех! — сказал папаша Гийом.
— Бернар…
— Да, но ты успокойся — он только что здесь был и не мог уйти далеко… Пойду добегу до Прыжка Оленя, оттуда дорога видна на пол-льё, и если я его замечу, то подам ему знак.
— Так, значит, вы не знаете, где он?
— Нет, — ответил Гийом, — но, если он не дальше чем в четверти льё, он узнает, что это я его зову.
И папаша Гийом, который, как и Катрин, не мог больше выносить отсутствия Бернара, вышел из дому и самым быстрым своим шагом направился к Прыжку Оленя.
Оставшись наедине с Франсуа — все это время тот, как мы заметили, сохранял молчание, — Катрин подошла к нему и, глядя ему в лицо так, чтобы прочесть в его душе, если он попытается что-нибудь скрыть, спросила:
— А ты, Франсуа, знаешь, где он?
— Да, — кивнул в ответ Франсуа.
— Ну, так где же он?
— На дороге в Гондревиль.
— На дороге в Гондревиль? — вскричала Катрин. — Боже мой!
— Да, — продолжал Франсуа, делая ударение на каждом слове, чтобы подчеркнуть всю его значимость, — он пошел вам навстречу.
— Боже мой! — повторила Катрин с еще большим волнением. — Благодарю тебя за то, что ты подсказал возвратиться не через Виллер-Котре, а через Ла-Ферте-Милон!
— Тсс! Матушка идет, — сказал Франсуа. — А, она забыла сахар!
— Тем лучше! — воскликнула Катрин.
Потом, бросив взгляд на мамашу Ватрен, поставившую чашку на край орехового буфета и побежавшую за сахаром, она подошла к молодому человеку и сказала, взяв его за руку:
— Франсуа, друг мой, окажите мне одну услугу!
— Одну? Десять, двадцать, тридцать, сорок услуг! Я к вашим услугам всегда, в любое время!
— Так вот, милый Франсуа, пойди ему навстречу и скажи, что я приехала по дороге из Ла-Ферте-Милона.
— Это все? — вскричал Франсуа.
И он бросился к двери, выходящей на большую дорогу.
Катрин с улыбкой остановила его:
— Нет, только не туда!
— Вы правы, а я глупец. Старый ворчун увидит меня и спросит: «Куда ты?»
И, вместо того чтобы воспользоваться дверью, ведущей на дорогу, Франсуа выпрыгнул в окно, выходящее в лес.
Это было сделано вовремя: Марианна возвращалась, неся сахар.
— В самый раз! — сказал Франсуа. — Вот и матушка!
И, прежде чем исчезнуть в лесу, он махнул Катрин рукой:
— Не волнуйтесь, мадемуазель Катрин, я вам его приведу!
Тем временем вошла мамаша Ватрен, положила, словно ребенку, побольше сахару в кофе и, протягивая Катрин чашку, сказала:
— Держи твой кофе. Только подожди, он, наверное, еще горячий… Дай-ка я на него подую.
— Спасибо, матушка! — сказала Катрин, с улыбкой принимая чашку. — Уверяю вас, что, с тех пор как уехала от вас, я научилась сама дуть на кофе.
Марианна смотрела на Катрин с нежностью и восхищением, сложив руки и покачивая головой.
Полюбовавшись девушкой, она спросила:
— Трудно тебе было распрощаться с большим городом?
— Боже мой, совсем нет! Я же там никого не знаю.
— Как, тебе не жаль было покидать красивых господ, зрелища, прогулки?
— Мне ничего было не жаль, милая матушка.
— Ты, значит, никого там не полюбила?
— Там?
— В Париже.
— В Париже? Нет, никого.
— Тем лучше! — сказала мамаша Ватрен, возвращаясь к своему замыслу, столь недоброжелательно принятому час назад Гийомом. — Видишь ли, у меня есть одна мысль, как устроить твою судьбу.
— Устроить мою судьбу?
— Да, ты знаешь, Бернар…
— О, милая добрая матушка! — воскликнула Катрин, обрадованная таким началом, однако она ошиблась.
— Ну так вот, Бернар…
— Что Бернар? — повторила Катрин, уже почувствовав что-то неладное.
— Ну так вот, Бернар, — продолжала мамаша Ватрен доверительным тоном, — любит мадемуазель Эфрозину.
Катрин вскрикнула и сильно побледнела.
— Бернар, — пролепетала она дрожащим голосом, — Бернар любит мадемуазель Эфрозину!.. Боже мой! Что вы говорите, матушка?
И, поставив на стол чашку с кофе, почти не попробовав его, она опустилась на стул.
Когда мамаша Ватрен что-нибудь задумывала, ею, как всеми упрямыми людьми, овладевала умышленная близорукость, не дающая видеть ничего, кроме этого замысла.
— Да, — продолжала она, — Бернар любит мадемуазель Эфрозину, а она любит Бернара, так что ей остается только сказать: «Я согласна» — и дело слажено!
Катрин вздохнула и провела платком по лбу, вытирая выступившие капли пота.
— Вот только старик ни за что не хочет, — добавила Марианна.
— В самом деле? — прошептала Катрин, несколько оживая.
— Да, он считает, что это неправда, что я слепа как крот и что Бернар не любит мадемуазель Эфрозину.
— A-а! — вздохнула Катрин с некоторым облегчением.
— Да, он так считает… он говорит, что в этом уверен.
— Милый дядюшка! — прошептала Катрин.
— Но теперь, слава Богу, приехала ты, дитя мое, и ты поможешь мне его убедить.
— Я?
— А когда ты выйдешь замуж, — продолжала мамаша Ватрен наставительным тоном, — постарайся удержать свою власть над мужем, иначе с тобой будет то же, что со мной.
— То же, что с вами?
— Да… то есть ты ничего не будешь значить в доме.
— Матушка, — сказала Катрин, подняв глаза к небу с непередаваемым выражением мольбы. — Если Бог пошлет мне такую же жизнь, как ваша, то в старости я скажу, что я была одарена Божьей милостью.
