Бедная Лиза (СИ) - "Анонимyс"

Журналист закивал головой – идея верная, причем совершенно стандартная. Вообще говоря, опрос свидетелей – это первое, что делает полицейский агент, расследуя преступление. Даже странно, почему этого не сделал Бертильон.

– Может быть, и сделал, – отвечал Загорский задумчиво. – Может быть, кого-то и допросили, да только не тех. Мсье Бертильон так был увлечен своим бертильонажем, что пренебрег опросом свидетелей. Или…

– Что – или? – живо переспросил Сальмон.

– Нет, ничего, – отвечал Загорский. – Полагаю, что мы еще можем исправить ошибку мэтра и заняться поисками свидетелей этого печального происшествия.

Сальмон вызвался им помочь, действительный статский советник не возражал. Только пусть никому не говорит, что они как-то связаны – Загорский ведет свое расследование частным образом, и французским властям может не понравиться, что русский дипломат лезет не в свое дело – пусть даже и движим он самыми лучшими побуждениями.

– Конечно, – по-китайски сказал Ганцзалин Загорскому, – заработать 65 тысяч франков – это лучшее побуждение, которым мы когда-либо вдохновлялись.

Загорский никак не прокомментировал это нахальное заявление. Сальмон быстро собрался, и они втроем дружно выступили в направлении музея.

К превеликому удивлению Ганцзалина, ко входу в Лувр выстроилась очередь, длинная, как змея. Сотни праздных зевак – дам, мужчин, и даже малолетних детей составляли эту удивительную змею, которая неторопливо двигалась в сторону главного входа.

Довольно скоро выяснилось, что очередь стоит не вообще в музей, а в тот самый салон Карре, из которого была украдена «Джоконда».

– Чего хотят все эти люди? – спросил китаец, с превеликим подозрением оглядывая очередь.

– Хотят посмотреть на «Джоконду», – объяснил Сальмон. – Точнее, на то место, где она когда-то висела.

– А это еще зачем? – изумился Ганцзалин.

Журналист только руками развел: объяснить это крайне трудно.

– Понимаю, – тем не менее, кивнул китаец, – ценители прекрасного. У нас в России это называется дырка от бублика и продается обычно в сто раз лучше, чем сам бублик.

Пока они стояли в очереди, Загорский расспросил Сальмона об обстоятельствах дела, в частности, о тех, о которых не писали в газетах. Выяснилось, что в тот день, когда обнаружилась пропажа, кроме найденных на черной лестнице защитного стеклянного короба и рамы, на улице была также найдена дверная ручка. Полиция осмотрела все двери и установила, что ручка была от той двери, которая вела от салона Карре к черной лестнице.

– Любопытно, – заметил Загорский. – Тут возникают сразу два вопроса. Первый: зачем вору понадобилась ручка от двери, и второй: почему он ее выбросил, едва только оказался на улице?

Никаких предположений на этот счет ни у журналиста, ни у Ганцзалина не оказалось.

– Ничего, – успокоительно заметил Нестор Васильевич, – нужно проявить немного терпения. Думаю, очень скоро все станет ясно.

Выстояв очередь, они, наконец, попали в салон Карре, где их глазам представилось несколько необычное зрелище: два десятка солидных с виду господ с неподдельным интересом созерцали пустое место на стене. Из стены торчали крючки, на которых совсем недавно висела «Джоконда.

– Типичная дырка от бублика, – кивнул Ганцзалин.

– Так всегда и бывает, – заметил Сальмон. – У людей под носом может быть необыкновенное художественное сокровище, и никто даже не почешется. А стоит это сокровище украсть, как вокруг него немедленно начинается истерика.

Дырка от бублика, впрочем, не заинтересовала Нестора Васильевича. Гораздо большее любопытство у него вызвала дверь, ведущая на черную лестницу. Он попросил спутников прикрыть его от любопытных взоров публики, а сам принялся за изучение замка. Осмотр, устроенный действительным статским советником, продолжался недолго.

– Что ж, – сказал он, наконец, распрямляясь, – картина происшедшего становится яснее. Я знаю этот тип замков, они объединены с ручками. Нечто похожее используется в психиатрических лечебницах. Когда похититель снял «Джоконду» со стены, он попытался выйти на лестницу, чтобы покинуть здание. Однако дверь оказалась запертой. Возможно, у него были ключи или отмычка, но они по какой-то причине не сработали. Не исключено, что вор сразу попытался вскрыть замок слесарными инструментами. Правда, слесарь из него оказался еще худший, чем взломщик. Видимо, он открутил ручку и только после этого взялся за замок. Однако вскрыть дверь он, увы, так и не смог.

– Почему вы так думаете? – удивился Сальмон. – Он же все-таки вынес картину.

– Элементарно, Ватсон, – торжествующе сказал Ганцзалин.

– Ганцзалин прав, это действительно элементарно, – согласился Нестор Васильевич, – нужно лишь знать характер этих замков. После того, как снимаешь ручку, отпереть дверь уже нельзя, это, если хотите, дополнительная мера безопасности. Но этого не знал похититель. Он вытащил ручку, и оказался перед наглухо запертой дверью. Открыть такую дверь можно, только вынув из нее замок. А это уже более сложная и обременительная операция, требующая целого набора слесарных инструментов. Едва ли похититель, отправляясь на дело, потащил с собой целый ящик с инструментами.

– И что же отсюда следует? – спросил Сальмон нетерпеливо.

– Отсюда следует, что похитителю помогли выйти на улицу, – безмятежно отвечал действительный статский советник. – Кто-то вполне профессионально вынул замок и вскрыл дверь, выпустив вора наружу. Это, значит, нам нужно искать пролетария. И не просто пролетария, а постоянного работника музея – в противном случае вряд ли бы он смог войти в Лувр в выходной.

– Полагаете, у вора был сообщник? – спросил Сальмон.

Брови Загорского сошлись на переносице, вид у него сделался скептический.

– Не уверен, – сказал он. – Может быть, пролетария использовали, что называется, втемную. Может быть, он вообще тут случайный персонаж. Это только в книгах все заранее продумано и подготовлено, в жизни всякое крупное похищение часто обязано не хорошей подготовке, а стечению обстоятельств, иной раз совершенно случайных.

– И все же, я полагаю, у вора был сообщник, – не согласился журналист. – Кстати сказать, полиция тоже к этому склоняется.

Нестор Васильевич небрежно пожал плечами. Люди вечно к чему-то склоняются, словно трава под ветром, но это не значит, что ветер дует в нужную сторону. Почему, кстати сказать, полиция думает, что у вора был какой-то сообщник?

Сальмон объяснил, что все дело в весе.

– В весе? – удивился Загорский.

Да, в весе картины. Журналисты пишут, что вместе с рамой и защитным коробом она должна была весить около восьмидесяти килограммов. Согласитесь, унести такой вес одному человеку крайне трудно, если только он не чемпион по тяжелой атлетике.

– Ерунда, – легкомысленно отмахнулся действительный статский советник.

– Почему же ерунда? – несколько обиженно осведомился Сальмон.

– Во-первых, он не понес картину в раме и коробе, а оставил все лишнее на лестнице, – отвечал Нестор Васильевич.

– Но даже просто снять такую тяжесть со стены – нелегкое испытание, – не уступал журналист.

Загорский отвечал, что журналисты ошиблись с оценкой веса украденного. Известен размер короба для «Джоконды», а также известно, из какого материала он делался. Зная все это, он произвел некоторые вычисления и установил, что картина с рамой и коробом весила вовсе не 80, а всего только 35–40 килограммов, а это уже вес, вполне подъемный для одного взрослого мужчины.

– Если только он не страдает ущемлением грыжи, – вставил Ганцзалин.

– Благодарю тебя, это очень ценное замечание, – поморщился Нестор Васильевич и снова повернулся к Сальмону. – Нет-нет, если и есть у похитителя сообщник, то он, скорее всего, не в музее скрывается, а за его пределами.

Тут Ганцзалин хитро прищурился и заявил, что знает, о каком именно сообщнике может идти речь. Это не кто иной, как мсье Альфонс Бертильон.