Елена Толстая - Фартовый человек
– Я возьму эту шляпу, – объявила Ольга продавцу и вынула деньги. Ее первые трудовые накопления.
Тем временем женщина в пальто с меховым воротником брала с полок то одно, то другое и ни на чем не могла остановить выбор. Пока Ольгину шляпу укладывали в коробку, девушка краем глаза следила за спутником требовательной покупательницы. Он представлялся очень простым и понятным – проще вроде бы не бывает, но это только на первый взгляд. «Душа выражает себя через жест», – учил Бореев. А молодой человек все время сжимал и разжимал пальцы правой руки, и это нервное движение странно контрастировало со спокойным, даже веселым и, несомненно, располагающим к себе лицом. Было еще одно обстоятельство, смущавшее Ольгу: ей внезапно подумалось, что она когда-то встречалась с этим парнем. Виделась с ним, даже разговаривала.
Она не могла припомнить, где и при каких обстоятельствах это происходило. Да и было ли? Не почудилось ли? Ничего особенного в его наружности она не усматривала. Может быть, он тоже работает на бумагопрядильной фабрике… Мимолетная встреча в столовой или в цехе – вот и отложилось в памяти.
Внезапно ее охватила тревога. Нет, не в столовой, не на фабрике они виделись, а совершенно в другом месте, твердил ей голос.
Ольга подумала: «Глупости. Похож на кого-то, вот и все. Тем более, если бы мы впрямь встречались, он бы, наверное, ко мне признался».
Она приняла коробку со шляпой и направилась к выходу. У самой двери Ольга обернулась, чтобы вежливо сказать продавцу «до свидания».
Молодой человек уже держал свою спутницу под руку и что-то любезно нашептывал ей на ухо. Та чуть хмурилась, но кивала. Поймав взгляд Ольги, молодой человек вдруг улыбнулся – мгновенно, как молния, – и заговорщически подмигнул ей.
Ольга вспыхнула и поскорее вышла из магазина.
Глава восьмая
Ленька ухаживал за прислугой крупного меховщика Богачева уже почти неделю. Бронислава очень обрадовалась, когда случайно столкнулась с молодым сотрудником УГРО, который так удачно избавил ее от неприятных объяснений с господами по поводу утраты денег.
Она сама подошла к нему и поздоровалась с непосредственностью истинной субретки:
– Вы помните меня, товарищ? Вчера вы поймали карманника, который пытался меня обокрасть.
Ленька расцвел обаятельнейшей улыбкой:
– Это наш долг, товарищ, – по возможности обеспечивать безопасность граждан. Сейчас развелось очень много мелкой шпаны, ворья. Особенно опасно ночью – могут ведь и ограбить с применением силы, – но и днем нельзя ослаблять бдительность.
Бронислава намекнула:
– Я, собственно, сейчас занята, вышла в булочную – забрать свежие булки.
– У меня есть минутка, могу пройтись с вами, – предложил Ленька.
Бронислава оперлась на его руку и назвала свое имя. Ленька похвалил красивое имя и в ответ назвал свое.
– Что стало с тем вором, которого вы поймали? – спросила Бронислава.
– Он в тюрьме, – ответил Ленька. – С ним сейчас разбираются.
– Поделом! – резко высказалась Бронислава, не выказывая ни малейшего сострадания к Макинтошу. – Вы не представляете себе, какие у меня могли быть из-за всего этого неприятности. Ведь это были не мои деньги.
– Правда? – без особенного интереса спросил Ленька.
– Да, – подтвердила Бронислава. – Я сейчас работаю в качестве социальной прислуги… Временно, – прибавила она ровным, уверенным тоном. И вздохнула. – Сам Георгий Георгиевич – тот бы мне, конечно, сразу поверил. Он доверяет честности людей и во мне, во всяком случае, никогда не сомневается. Но мадам довольно подозрительна, а Эмилия – это их дочь – вообще может наговорить чего угодно. У нее сложный характер.
– Балованная, наверное, – предположил Ленька.
Бронислава повторила:
– Сложный характер.
Очевидно, такова была формулировка, принятая в семье. Ленька мгновенно сориентировался, втянул незримое ласковое щупальце, подобрался.
Бронислава продолжала:
– К тому же у Эмилии непростой возраст – шестнадцать лет. Можете себе представить. Только что обнимает и целует, как лучшую подругу, а тут же – ледяной взгляд, как у маркизы, и – «подай мне, голубушка, фруктовый нож». Какой такой нож, отродясь не помню фруктового ножа! – Бронислава вдруг улыбнулась. Улыбка окончательно изуродовала ее лошадиное лицо. – Оказывается – представляете? – она просто просила дать ей ножик, чтобы разрезать яблоко. Но сказать просто было нельзя, непременно надо с вывертом. «Фруктовый нож»!
– Да, – согласился Ленька, – с причудами барышня.
Они перешли Невский проспект и на углу возле Казанского собора расстались. Ленька простился с Брониславой чуть теплее, чем с просто случайной знакомой, и легким шагом двинулся в сторону Гороховой улицы. Он знал, что прислуга меховщика провожает его взглядом.
Ленька вообще нравился женщинам. Он жалел их, обходился с ними по-доброму, потому что к любой женщине относился как к одной из своих сестер.
Вера и Клаша были старше Леньки, но всегда смотрели на брата снизу вверх. Как он скажет, так и делали. Пока Ленька геройствовал на фронтах и боролся с контр-революцией во Пскове, они жили вроде как своим умом, но так тихонечко, что как будто и не жили вовсе.
Ленька, в свою очередь, никогда не забывал привозить им ленты, конфеты, следил, чтобы у них были справные ботики. Нельзя сказать, чтобы у Леньки так уж душа за них скорбела, он и вспоминал о них, наверное, не всякий день, но если объявлялся – то всегда с гостинцем. Мать больше всего любила Леньку за то, что он всегда был трезвый, не пил. Встречала его неизменно с поклоном и называла «Леонид Иванович».
«Женский пол очень угнетенный, – рассуждал сам с собой Ленька. – Если мужчины поблизости от них нет, они будут искать, к кому прибиться, и тут уж могут кого угодно найти, даже последнего пьяницу, чего после смерти папаши допускать было бы крайне нежелательно».
К такому отношению многие были непривычны, и потому Ленька производил неизгладимое впечатление.
Бронислава, конечно, девушка с сильным характером. Выговор у нее петербургский, правильный, рост гренадерский, а больше всего подкачала нижняя челюсть. Ленька инстинктивно нащупывал к ней ключики: в таких случаях он всегда позволял себе чуть-чуть увлечься женщиной, допустить, чтобы она краешком коснулась сердца.
«С такой заледенеешь насмерть», – подумал он, сворачивая в Гороховую: там у него была назначена встреча с Беловым и Варшулевичем – в маленькой распивочной, где, по уверению Белова, еще с царских времен задержался запах крысиного яда: якобы так попахивал привозимый из Крыма, но прокисший по дороге портвейн.
Варшулевич нервничал – тискал руки и беспричинно вздыхал, а Белов глядел на него, посмеиваясь. Когда Ленька вошел и уселся рядом, боком на широкий подоконник, Белов спросил:
– Понравилось тебе?
– Девица с норовом, но подходы найти возможно, – сказал Ленька. – Мне же не детей с ней крестить, а так, пару раз прогуляться.
– Не боишься разбить ее сердце? – серьезно спросил Белов.
Ленька пожал плечами:
– Как разобьется, так и срастется, ничего с ней не сделается, если и пострадает. От душевного страдания женщина становится мягче.
– Интересно рассуждаешь, – заметил Белов. – Прямо как в романе. – И перешел к делу: – Как по-твоему, сумеешь выспросить у нее насчет обстановки в доме?
– Хозяйка называется «мадам», дочь – Эмилия, шестнадцать лет, взбалмошная, – сказал Ленька. – В хозяине Бронислава души не чает. Наверное, еще кухарка есть… – Он задумался, замолчал.
Варшулевич проговорил:
– Он к концу недели ожидает привоз товара.
– Откуда знаешь? – спросил Белов, повернувшись к Варшулевичу.
– В магазине объявление прочел, – объяснил Варшулевич. – Мол, дорогие покупательницы, ждем вас в конце недели – и все такое.
Белов вдруг рассмеялся:
– Чего только люди в магазинах не пишут! Ладно, братишки, потолковали – и будет.
– Я послезавтра с ней опять случайно встречусь, – сказал Ленька. – Приглашу на карусели покататься. Может быть, что-нибудь еще узнаю ценное. Она вообще не очень болтлива, но когда говорит – то всегда по делу. Толковая барышня.
Он оставил Белова с Варшулевичем допивать бывший крымский портвейн и вышел на свежий воздух.
* * *Ленька жил теперь не на Екатерининском, у матери, а прямо на Лиговке, недалеко от Крестовоздвиженья, в тихом переулке, где летом перед домами вырастали богатырского роста ромашки. Скорее всего, их занесло сюда из церковного садика. Эти цветы так и называли здесь – «монастырками». Они как будто источали тишину.
Тишину эту можно было уловить, лишь наклонившись к цветкам пониже. Хорошо улавливала ее, к примеру, Ленькина квартирохозяйка – старушка согбенная и богомольная, весьма подверженная наклонам и, как следствие, маленьким мистическим озарениям.
Впрочем, до ромашек было еще далеко – февраль нависал над городом толщей гнилых облаков, в которых прокисал, не проливаясь, застарелый дождь. Было, что называется, «скучно».
![Эдуард Хруцкий - Полицейский [Архив сыскной полиции]](/uploads/posts/books/165712/165712.jpg)
