Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов
— А что? — повернулась она ко мне, и я чуть не утонул в ее больших карих глазах.
— Вы сами знаете что, — ответил я невпопад. — Вы их околдовали.
Она хмыкнула и подперла подбородок ладонями.
— Околдовала… Как вас зовут?
— Владимир Алексеевич, — ответил я.
— Видите этот потолок, Владимир Алексеевич, — она указала вверх.
— Вижу.
— Я как птица. Я могу летать. Но выше потолка мне не взлететь, как бы я ни старалась. Весь этот восторг, все это колдовство — это потолок, о который я бьюсь. Кобылина никогда меня не отпустит. Сколько раз мне предлагали уйти от нее в другие хоры! Сколько раз предлагали сольную карьеру!
— И почему вы не ушли?
— Контракт, — печально ответила Глаша. — Огромная неустойка. Софья Алексеевна далеко не дура, несмотря на свой клоунский парик. Она положила мне огромное жалованье, но чтобы отпустить меня… Только после ее смерти, не ранее.
Глаша посмотрела на меня в упор:
— Убейте ее, Владимир Алексеевич! Убейте, и я — свободна!
Наверное, на моем лице отразилось страшное замешательство, отчего Козорезова вдруг рассмеялась:
— Шучу! Ну что вы! Я же шучу!
Она вскочила и протанцевала по залу, а потом снова упала рядом на скамейку.
— Говорите, что вы хотели?
Я скованно сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул блокнот с карандашом.
— Знакома ли вам такая фамилия: Столяров?
— Нет, — быстро ответила певица. — Кто это?
— Это коннозаводчик из Воронежа. Недавно он был отравлен в Купеческом клубе.
— Зачем?
Я пожал плечами:
— Не знаю точно. А фамилия Горн вам не знакома?
Она отрицательно помотала головой.
— Патрикеев? Чепурнин?
Глаша вдруг замерла. Потом снова помотала головой:
— Нет. Впрочем, я плохо запоминаю фамилии.
— Матвей Петрович Патрикеев, Егор Львович Чепурнин, — сказал я, наблюдая за реакцией.
— А вас как зовут? — спросила Глаша, запрокинув голову.
— Я уже говорил — Владимир Алексеевич.
— Ах да! Вы видите, я действительно плохо запоминаю имена и фамилии. Нет! — Она встала и повернулась ко мне, сцепив руки. — Это все, что вы хотели узнать? Вы думали, кто-то из них мой любовник? Или?..
Она повернулась и прошла несколько шагов, а потом остановилась и резко оборотилась ко мне:
— Или вы сами хотите взять меня в любовницы? Я же «кобылка»! Но предупреждаю, господин «как вас там»! Я — кобылка норовистая. Необъезженная. Хотите любви? Идите к другим девушкам. А на меня у вас денег не хватит.
Я встал.
— Нет, — сказал я твердо. — Мне нужны не вы, а только информация. И если вам больше нечего мне сказать, то тут мы и попрощаемся.
— Обиделись?
Она вдруг подошла ко мне и взяла за руку:
— Не обижайтесь, Владимир Алексеевич! Меня ведь чуть не каждый день пытаются купить разные самовлюбленные субчики. А я не хочу продаваться как обычная «кобылка». Я хочу петь. И хочу любить. Но не толстого купчика, не дворянчика с сифилитичным носом. И уж точно не за деньги. Потому что если уж я отдамся за деньги, то петь не смогу. О чем тогда петь? А?
Я осторожно высвободил свою руку.
— Что? — спросила она.
— Еще минута, и я в вас влюблюсь.
— Так что в этом плохого? Или вы женаты? Ну и что? Ах! Я понимаю! Господин репортер живет по законам земным и небесным! А представляете, сколько раз мне приходилось выслушивать разные пошлые предложения от вполне приличных женатых господ? Их это совершенно не останавливает. Господи! Я ведь тоже раньше… Давно… думала, что есть мир, в котором все по правилам! Далекий от меня мир, который я видела сквозь приоткрытую дверь кухни. Я девочкой мечтала, как вырасту, как у меня будут красивые платья, свой экипаж… Как ко мне посватается милый и добрый юноша из богатой семьи, и мы будем жить в своем доме, ездить за границу, ходить в оперу и на балет… Смешно! Это все просто смешно! Посмотрите на меня! У меня целый шкаф платьев. И я могу купить еще и еще. Но это ничего не меняет.
Я вздохнул и, не ответив, пошел к двери.
— Чепурнина — знаю, — вдруг крикнула мне Глаша. — Он приезжает сюда, пытается выкупить меня у Кобылиной. И Патрикеева знаю. Да, знаю! Знаю! Он хоть веселый! Да… и кроме них народу хватает!
— А Горн? — спросил я от двери.
Она пожала плечами.
— Такой… с накрашенным лицом. Аптекарь.
— А! — с легкостью откликнулась Глафира. — Этот! Видела несколько раз вместе с Патрикеевым. Нет! Этот просто молчит и пялится.
Я кивнул:
— До свидания.
— Стойте! — Глафира быстро подошла ко мне и заглянула в глаза.
— Вы хороший человек, Владимир Алексеевич?
— Надеюсь.
— Приходите ко мне на концерты. Так мало хороших людей! Так редко я вижу хорошие добрые лица! Приходите, я буду петь для вас. А остальные пусть сидят и думают, что я пою для них. Прощайте!
— Прощайте!
Не помню, как я вышел из дома Кобылиной, как ехал в пролетке Ивана к дому. Хорошо, что Маши не было дома — я боялся, что она своим женским чутьем поймет, что я — очарован.
Глава 8
Письмо Мишеля
Не успел я снять папаху, как на лестнице послышались быстрые Колины шаги, и он, только увидев меня с площадки, закричал:
— Владимир Алексеевич! Скорее! Поедем в аптеку! Там убийство!
— Что? Кого убили?
— Молодого!
В памяти моей тут же возник тот молодой испуганный продавец, которого Горн называл на французский манер Мишелем.
— Спускаюсь! Беги, может, Водовоз еще стоит, предупреди его!
Я торопливо зашагал вниз, выскочил на улицу и увидел только одиноко стоявшего Колю, вытиравшего рукавом мокрое от дождя лицо.
— Утек Водовоз! Вы же знаете, Владимир Алексеевич, ему только дай — унесется других пассажиров возить.
— Ничего, — сказал я, немного отдышавшись. — Дуй на Тверскую, бери любого извозчика не торгуясь и жди меня. Я так быстро, как ты, уже не могу.
Через пару минут я уже садился в пролетку и приказывал ехать на Ильинку — так быстро, как только возможно. Коля примостился рядом. Конечно, после Водовоза пролетка незнакомого извозчика тащилась как улитка. Я подумал, что надо Ивану немного накинуть жалованья, но чтобы он уж больше не ездил подрабатывать, а постоянно был в моем распоряжении.
Наконец мы подкатили к застекленной двери аптеки Горна — внутри толпились тени — вероятно, полиция. Я расплатился, сошел на тротуар и толкнул дверь. Сразу несколько лиц обернулось в мою сторону, а стоявший у входа городовой даже растопырил руки, чтобы вытолкать меня с Колей обратно на улицу, но в этот момент со стороны кресел, где мы так недавно разговаривали с Горном, прозвучал голос Захара Борисовича Архипова:
— Гиляровский, это вы? Пропустите, он ко мне.
Я подошел, велев Коле оставаться у двери. За столиком на креслах сидели Архипов и Горн. Причем Горн на этот раз был не накрашен, и я отчетливо увидел изъязвленные алкоголизмом щеки аптекаря. Впрочем, на этот раз белила и пудра были бы лишними — аптекарь сидел бледный как мертвец. Перед ним стояло несколько коричневых склянок с этикетками на латыни и хорошо притертыми пробками.
— Откуда узнали? — поинтересовался Архипов.
Я упрямо помотал головой:
— Не скажу.
— Однако быстро. Следили, что ли?
— Вы же знаете, Захар Борисович, у нас, репортеров, свои приемы, — ответил я.
Архипов посмотрел мимо меня и приглашающе поманил:
— Эй, парень, поди сюда!
Подошел Коля, растерянно заглядывая мне в лицо.
— Ты следил за аптекой? — спросил Захаров строго. — Не ври мне, Коля, ты меня знаешь.
Коля снова быстро посмотрел на меня.
— Никак нет, не следил, — ответил он бодро.
— Это по моей просьбе, — перебил я его. — Надо было кое-что выяснить.
— Врать грешно! — погрозил пальцем Архипов, а потом повернулся к Горну: — Вас это тоже касается, господин аптекарь.
— Я не вру, — ответил тот, судорожно сцепив руки. — Мне и в голову не приходило, что он может так меня обманывать!
Архипов снова повернулся к Коле:
— Ну, рассказывай. Пока так, а потом под протокол — если увидел что интересного.
Коля начал неуверенно:
— Да я ничего такого и не видел, Захар Борисович. Стоял в арке напротив, от дождика спасался. Смотрю — странно — вроде не поздно еще, а на двери табличка — «закрыто». Несколько дам под зонтиками подошли. Постояли, посмотрели и прочь пошли. А потом подъехала пролетка вот с этим господином. — Он кивнул головой в сторону Горна. — Он к двери подошел, тоже постоял, потом толкнул дверь и вошел. Минут пятнадцать никого не было, вдруг этот господин выскакивает и бежит куда-то. Мне стало интересно, что произошло. Я — за ним. А он до городового добежал и кричит: убийство! Убили человека, моего помощника, караул! Ну, тут я подумал — надо к Владимиру Алексеевичу мчаться, рассказать. Вот и все.
