Борис Акунин - Азазель
А между тем Фандорин (ибо это, разумеется, был он) считал, что скользит по залу невидимой тенью, не обращая на себя ничьего внимания. Наскользил он пока, правда, немного. Один раз увидел, как очень почтенного вида господин потихоньку прибрал со стола золотой полуимпериал и с большим достоинством отошёл в сторонку. Двое офицериков громким шёпотом ссорились в коридоре, но Эраст Петрович ничего из их разговора не понял: драгунский поручик горячо уверял, что он не какой-нибудь юлальщик и с друзьями арапа не заправляет, а гусарский корнет пенял ему каким-то «зихером».
Зуров, подле которого Фандорин нет-нет, да и оказывался, явно чувствовал себя в этом обществе как рыба в воде, да и, пожалуй, не просто рыба, а главная рыбина. Одного его слова было достаточно, чтобы в зародыше подавить намечающийся скандал, а один раз по жесту хозяина двое молодцов-лакеев взяли под локти не желавшего успокоиться крикуна и в два счёта вынесли за дверь. Эраста Петровича граф решительно не узнавал, хотя несколько раз Фандорин ловил на себе его быстрый, недобрый взгляд.
– Пятый, сударь мой, – объявил Зуров, и это сообщение почему-то до крайности разволновало понтёра.
– Загибаю утку! – дрогнувшим голосом выкрикнул он и загнул на своей карте два угла.
Среди зрителей прошёл шепоток, а потный, откинув со лба прядь волос, бросил на стол целый ворох радужных бумажек.
– Что такое «утка»? – застенчиво спросил Эраст Петрович вполголоса у красноносого старичка, показавшегося ему самым безобидным.
– Сие означает учетверение ставки, – охотно пояснил сосед. – Желают на последнем абцуге полный реванш взять.
Граф равнодушно выпустил облачко дыма и открыл направо короля, налево шестёрку.
Понтёр показал червового туза.
Зуров кивнул и тут же метнул чёрного туза направо, красного короля налево.
Фандорин слышал, как кто-то восхищённо шепнул:
– Ювелир!
На потного господина было жалко смотреть. Он проводил взглядом груду ассигнаций, перекочевавших под локоть к графу, и робко спросил:
– Не угодно ли под должок?
– Не угодно, – лениво ответил Зуров. – Кто ещё желает, господа?
Неожиданно взгляд его остановился на Эрасте Петровиче.
– Мы, кажется, встречались? – с неприятной улыбкой спросил хозяин. – Господин Федорин, если не ошибаюсь?
– Фандорин, – поправил Эраст Петрович, мучительно краснея.
– Пардон. Что же вы всё лорнируете? У нас тут не театр. Пришли – так играйте. Милости прошу. – Он показал на освободившийся стул.
– Выберите колоды сам, – прошелестел Фандорину на ухо добрый старичок.
Эраст Петрович сел и, следуя инструкции, весьма решительно сказал:
– Только уж позвольте, ваше сиятельство, мне самому банк держать. На правах новичка. А колоды я бы предпочёл… вон ту и вот ту. – И он взял с подноса нераспечатанных колод две самые нижние.
Зуров улыбнулся ещё неприятнее:
– Что ж, господин новичок, условие принято, но только уговор: банк сорву – не убегать. Дайте уж и мне потом метнуть. Ну-с, какой куш?
Фандорин замялся, решительность покинула его столь же внезапно, как и посетила.
– Сто рублей? – робко спросил он.
– Шутите? Здесь вам не трактир.
– Хорошо, триста. – И Эраст Петрович положил на стол все свои деньги, включая и выигранную ранее сотню.
– Le jeu n'en vaut pas la chandelle,[19] – пожал плечами граф. – Ну да для начала сойдёт.
Он вынул из своей колоды карту, небрежно бросил на неё три сотенных бумажки.
– Иду на весь.
«Лоб» направо, вспомнил Эраст Петрович и аккуратно положил направо даму с красными сердечками, а налево – пиковую семёрку.
Ипполит Александрович двумя пальцами перевернул свою карту и слегка поморщился. То была бубновая дама.
– Ай да новичок, – присвистнул кто-то. – Ловко даму причесал.
Фандорин неловко перемешал колоду.
– На весь, – насмешливо сказал граф, кидая на стол шесть ассигнаций. – Эх, не лезь на рожон – не будешь поражён.
Как карта налево-то называлась? – не мог вспомнить Эраст Петрович. Вот эта «лоб», а вторая… чёрт. Неудобно. А ну как спросит? Подглядывать в шпаргалку было несолидно.
– Браво! – зашумели зрители. – Граф, c'est un jeu interessant,[20] не находите?
Эраст Петрович увидел, что снова выиграл.
– Извольте-ка не французить! Что, право, за дурацкая привычка втыкать в русскую речь по пол французской фразки, – с раздражением оглянулся Зуров на говорившего, хотя сам то и дело вставлял французские обороты. – Сдавайте, Фандорин, сдавайте. Карта не лошадь, к утру повезёт. На весь.
Направо – валет, это «лоб», налево – восьмёрка, это…
У Ипполита Александровича вскрылась десятка. Фандорин убил её с четвёртого захода.
Стол уже обступили со всех сторон, и успех Эраста Петровича был оценён по заслугам.
– Фандорин, Фандорин, – рассеянно бормотал Ипполит Александрович, барабаня пальцами по колоде. Наконец вынул карту, отсчитал две тысячи четыреста.
Шестёрка пик легла под «лоб» с первого же абцуга.
– Да что за фамилия такая! – воскликнул граф, свирепея. – Фандорин! Из греков, что ли? Фандораки, Фандоропуло!
– Почему из греков? – обиделся Эраст Петрович, в памяти которого ещё были живы издевательства шалопаев-одноклассников над его древней фамилией (гимназическая кличка Эраста Петровича была «Фундук»). – Наш род, граф, такой же русский, как и ваш. Фандорины ещё Алексею Михайловичу служили.
– Как же-с, – оживился давешний красноносый старичок, доброжелатель Эраста Петровича. – При Екатерине Великой был один Фандорин, любопытнейшие записки оставил.
– Записки, записки, сегодня я в риске, – хмуро срифмовал Зуров, сложив целый холмик из купюр. – На весь банк! Мечите карту, чёрт бы вас побрал!
– Le dernier coup, messieurs![21] – пронеслось в толпе.
Все жадно смотрели на две равновеликие кучи мятых кредиток: одна лежала перед банкомётом, вторая перед понтёром.
В полнейшей тишине Фандорин вскрыл две свежие колоды, думая всё о том же. Малинник? Лимонник?
Направо туз, налево тоже туз. У Зурова король. Направо дама, налево десятка. Направо валет, налево дама (что всё-таки старше – валет или дама?). Направо семёрка, налево шестёрка.
– В затылок мне не сопеть! – яростно крикнул граф, от него отшатнулись.
Направо восьмёрка, налево девятка. Направо король, налево десятка. Король!
Вокруг выли и хохотали. Ипполит Александрович сидел, словно остолбенев.
Сонник! – вспомнил Эраст Петрович и обрадованно улыбнулся. Карта влево – это сонник. Странное какое название.
Вдруг Зуров перегнулся через стол и стальными пальцами сдвинул губы Фандорина в трубочку.
– Ухмыляться не сметь! Сорвали куш, так имейте воспитание вести себя цивильно! – бешеным голосом прошипел граф, придвинувшись вплотную. Его налитые кровью глаза были страшны. В следующий миг он толкнул Фандорина в подбородок, откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
– Граф, это уж чересчур! – воскликнул один из офицеров.
– Я, кажется, не убегаю, – процедил Зуров, не сводя глаз с Фандорина. – Если кто чувствует себя уязвлённым, готов соответствовать.
Воцарилось поистине могильное молчание.
В ушах у Эраста Петровича ужасно шумело, и боялся он сейчас только одного – не струсить бы. Впрочем, ещё боялся, что предательски дрогнет голос.
– Вы бесчестный негодяй. Вы просто платить не желаете, – сказал Фандорин, и голос всё-таки дрогнул, но это было уже всё равно. – Я вас вызываю.
– На публике геройствуете? – скривил губы Зуров. – Посмотрим, как под дулом попляшете. На двадцати шагах, с барьерами. Стрелять кто когда захочет, но потом непременно пожалуйте на барьер. Не страшно?
Страшно, подумал Эраст Петрович. Ахтырцев говорил, он с двадцати шагов в пятак попадает, не то что в лоб. Или, того паче, в живот. Фандорин передёрнулся. Он никогда не держал в руках дуэльного пистолета. Один раз Ксаверий Феофилактович водил в полицейский тир из «кольта» пострелять, да ведь это совсем другое. Убьёт, ни за понюх табаку убьёт. И ведь чисто сработает, не подкопаешься. Свидетелей полно. Ссора за картами, обычное дело. Граф посидит месяц на гауптвахте и выйдет, у него влиятельные родственники, а у Эраста Петровича никого. Положат коллежского регистратора в дощатый гроб, зароют в землю, и никто на похороны не придёт. Может, только Грушин да Аграфена Кондратьевна. А Лизанька прочтёт в газете и подумает мимоходом: жаль, такой деликатный был полицейский, и молодой совсем. Да нет, не прочтёт – ей, наверно, Эмма газет не даёт. А шеф, конечно, скажет: я в него, дурака, поверил, а он попался, как глупый щенок. Стреляться вздумал, дворянские мерихлюндии разводить. И ещё сплюнет.
– Что молчите? – с жестокой улыбкой спросил Зуров. – Или расхотелось стреляться?
