Борис Акунин - Азазель
– Кто она, откуда?
– Не знаю. Она про себя не любит распространяться. Знаю только, что росла где-то за границей. Кажется, в Швейцарии, в каком-то пансионе.
– А где она сейчас? – спросил Эраст Петрович, впрочем, не очень-то рассчитывая на удачу.
Однако Зуров явно медлил с ответом, и у Фандорина внутри всё замерло.
– Что, так прижало? – хмуро поинтересовался граф, и мимолётная недобрая гримаса исказила его красивое, капризное лицо.
– Да!
– М-да, если мотылька на свечку манит, всё равно сгорит…
Ипполит порылся на столе среди карточных колод, мятых платков и магазинных счетов.
– Где оно, чёрт? А, вспомнил. – Он открыл японскую лаковую шкатулку с перламутровой бабочкой на крышке. – Держи. По городской почте пришло.
Эраст Петрович с дрожью в пальцах взял узкий конверт, на котором косым, стремительным почерком было написано:
«Его сиятельству графу Ипполиту Зурову, Яково-Апостольский переулок, собственный дом».
Судя по штемпелю, письмо было отправлено 16 мая – в тот день, когда исчезла Бежецкая. Внутри оказалась короткая, без подписи записка по-французски:
«Вынуждена уехать не попрощавшись. Пиши в Лондон, Gray Street, отель „Winter Queen“, для Ms. Olsen. Жду. И не смей меня забывать».
– А я посмею, – запальчиво погрозил Ипполит, но немедленно сник. – Во всяком случае, попробую… Бери, Эразм. Делай с этим что хочешь… Ты куда?
– Пойду, – сказал Фандорин, пряча конверт в карман. – Торопиться надо.
– Ну-ну, – с жалостью покивал граф. – Валяй, лети на огонь. Твоя жизнь, не моя.
Во дворе Эраста Петровича нагнал Жан с каким-то узлом в руке.
– Вот, сударь, забыли-с.
– Что это? – досадливо оглянулся спешивший Фандорин.
– Шутите-с? Ваш выигрыш. Их сиятельство велели беспременно догнать и вручить.
* * *Эрасту Петровичу снился чудной сон.
Он сидел в классной комнате за партой, в своей Губернской гимназии. Такие сны, обычно тревожные и неприятные, снились ему довольно часто – будто он снова гимназист и «плавает» у доски на уроке физики или алгебры, но на сей раз было не просто тоскливо, а по-настоящему страшно. Фандорин никак не мог понять причину этого страха. Он был не у доски, а за партой, вокруг сидели одноклассники: Иван Францевич, Ахтырцев, какой-то пригожий молодец с высоким бледным лбом и дерзкими карими глазами (про него Эраст Петрович знал, что это Кокорин), две гимназистки в белых фартуках и ещё кто-то, повёрнутый спиной. Повёрнутого Фандорин боялся и старался на него не смотреть, а всё выворачивал шею, чтобы получше разглядеть девочек – одну чёрненькую, одну светленькую. Они сидели за партой, прилежно сложив перед собой тонкие руки. Одна оказалась Амалией, другая Лизанькой. Первая обжигающе взглянула чёрными глазищами и показала язык, зато вторая застенчиво улыбнулась и опустила пушистые ресницы. Тут Эраст Петрович увидел, что у доски стоит леди Эстер с указкой в руке, и всё разъяснилось: это новейшая английская метода воспитания, по которой мальчиков и девочек обучают вместе. И очень даже хорошо. Словно подслушав его мысли, леди Эстер грустно улыбнулась и сказала: «Это не совместное обучение, это мой класс сироток. Вы все сиротки, и я должна вывести вас на путь». «Позвольте, миледи, – удивился Фандорин, – мне, однако же, доподлинно известно, что Лизанька не сирота, а дочь действительного тайного советника». «Ах, my sweet boy,[22] – ещё печальней улыбнулась миледи. – Она невинная жертва, а это всё равно что сиротка». Страшный, что сидел впереди, медленно обернулся и, глядя в упор белёсыми, прозрачными глазами, зашептал: «Я, Азазель, тоже сирота. – Заговорщически подмигнул и, окончательно распоясавшись, сказал голосом Ивана Францевича. – И поэтому, мой юный друг, мне придётся вас убить, о чём я искренне сожалею… Эй, Фандорин, не сидите, как истукан. Фандорин!»
– Фандорин! – Кто-то тряс мучимого кошмаром Эраста Петровича за плечо. – Да просыпайтесь, утро уже!
Он встрепенулся, вскинулся, завертел головой. Оказывается, спал он в кабинете шефа, сморило прямо за столом. В окно через раздвинутые шторы лился радостный утренний свет, а рядом стоял Иван Францевич, почему-то одетый мещанином: в картузе с матерчатым козырьком, кафтане в сборочку и заляпанных грязью сапогах гармошкой.
– Что, сомлели, не дождались? – весело спросил шеф. – Пардон за маскарад, пришлось тут ночью отлучиться по спешному делу. Да умойтесь вы, хватит глазами хлопать. Марш-марш!
Пока Фандорин ходил умываться, ему вспомнились события минувшей ночи, вспомнилось, как он, сломя голову, нёсся от дома Ипполита, как вскочил в пролётку к дремлющему ваньке и велел гнать на Мясницкую. Так не терпелось рассказать шефу об удаче, а Бриллинга на месте не оказалось. Эраст Петрович сначала сделал некое спешное дело, потом сел в кабинете дожидаться, да и не заметил, как провалился в сон.
Когда он вернулся в кабинет, Иван Францевич уже переоделся в светлую пиджачную пару и пил чай с лимоном. Ещё один стакан в серебряном подстаканнике дымился напротив, на подносе лежали бублики и сайки.
– Позавтракаем, – предложил шеф, – а заодно и потолкуем. Ваши ночные приключения мне в целом известны, но есть вопросы.
– Откуда известны? – огорчился Эраст Петрович, предвкушавший удовольствие от рассказа и, честно говоря, намеревавшийся опустить некоторые детали.
– У Зурова был мой агент. Я уже с час, как вернулся, да вас будить было жалко. Сидел, читал отчёт. Увлекательное чтение, даже переодеться не успел.
Он похлопал рукой по мелко исписанным листкам.
– Толковый агент, но ужасно цветисто пишет. Воображает себя литературным талантом, в газетки пописывает под псевдонимом «Maximus Зоркий», мечтает о карьере цензора. Вот послушайте-ка, вам интересно будет. Где это… А, вот. «Описание объекта. Имя – Эразм фон Дорн или фон Дорен (определено на слух). Возраст – не более, чем лет двадцати. Словесный портрет: рост двух аршин восьми вершков; телосложение худощавое; волосы чёрные прямые; бороды и усов нет и непохоже, чтобы брился; глаза голубые, узко посаженные, к углам немного раскосые; кожа белая, чистая; нос тонкий, правильный; уши прижатые, небольшие, с короткими мочками. Особая примета – на щеках не сходит румянец. Личные впечатления: типичный представитель порочной и разнузданной золотой молодёжи с незаурядными задатками бретёра. После вышеизложенных событий удалился с Игроком в кабинет последнего. Беседовали двадцать две минуты. Говорили тихо, с паузами. Из-за двери было почти ничего не слышно, но отчётливо разобрал слово „опиум“ и ещё что-то про огонь. Счёл необходимым перенести слежку на фон Дорена, однако тот, очевидно, меня раскрыл – весьма ловко оторвался и ушёл на извозчике. Предлагаю…» Ну, дальше неинтересно. – Шеф с любопытством посмотрел на Эраста Петровича. – Так что вы там про опиум обсуждали? Не томите, я сгораю от нетерпения.
Фандорин коротко изложил суть беседы с Ипполитом и показал письмо. Бриллинг выслушал самым внимательным образом, задал несколько уточняющих вопросов и замолчал, уставившись в окно. Пауза продолжалась долго, с минуту. Эраст Петрович сидел тихо, боялся помешать мыслительному процессу, хотя имел и собственные соображения.
– Я вами очень доволен, Фандорин, – молвил шеф, вернувшись к жизни. – Вы продемонстрировали блестящую результативность. Во-первых, совершенно ясно, что Зуров к убийству непричастен и о роде вашей деятельности не догадывается. Иначе разве отдал бы он вам адрес Амалии? Это освобождает нас от версии три. Во-вторых, вы сильно продвинулись по версии Бежецкой. Теперь мы знаем, где искать эту даму. Браво. Я намерен подключить всех освободившихся агентов, в том числе и вас, к версии четыре, которая представляется мне основной. – Он ткнул пальцем в сторону доски, где в четвёртом кружке белели меловые буквы НО.
– То есть как? – заволновался Фандорин. – Но позвольте, шеф…
– Минувшей ночью мне удалось выйти на очень привлекательный след, который ведёт на некую подмосковную дачу, – с видимым удовлетворением сообщил Иван Францевич (вот и заляпанные сапоги объяснились). – Там собираются революционеры, причём крайне опасные. Кажется, тянется ниточка и к Ахтырцеву. Будем работать. Тут мне все люди понадобятся. А версия Бежецкой, по-моему, бесперспективна. Во всяком случае, это не к спеху. Пошлём запрос англичанам по дипломатическим каналам, попросим задержать эту мисс Ольсен до выяснения, да и дело с концом.
– Вот этого-то как раз делать ни в коем случае нельзя! – вскричал Фандорин, да так запальчиво, что Иван Францевич даже опешил.
– Отчего же?
– Неужто вы не видите, здесь всё один к одному сходится! – Эраст Петрович заговорил очень быстро, боясь, что перебьют. – Я про нигилистов не знаю, очень может быть, и важность понимаю, но тут тоже важность, и тоже государственная! Вы смотрите, Иван Францевич, какая картина получается. Бежецкая скрылась в Лондон – это раз (он и сам не заметил, как перенял у шефа манеру выражаться). Дворецкий у неё англичанин, и очень подозрительный, такой прирежет – не поморщится. Это два. Белоглазый, что Ахтырцева убил, с акцентом говорил и тоже на англичанина похож – это три. Теперь четыре: леди Эстер, конечно, преблагородное существо, но тоже англичанка, а наследство Кокорина всё-таки, что ни говорите, ей досталось! Ведь очевидно, что Бежецкая нарочно подводила своих воздыхателей, чтобы они духовную на англичанку составили!
