Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска
На неразобранной постели валялся пьяненький Терентий, а на стену самым варварским образом была приклеена редкая гравюра.
— Это работа Теребенева “Наполеон с сатаною”, из пропавшего альбома, — единодушно заявили библиофилы.
Терентий вяло пробормотал:
— Чего уж, расскажу все, только вы, господа командиры, зачтите мне это в смягчение судьбы. Эх, все равно меня, поди, повесят? А во всем виноват сыночек покойного Абрамова. Как-то еще в прошлом годе подвез я его со Сретенки на Ильинку, а он мне трешник отвалил. Это за целый день такого не всегда наездеешь. Фартовый, думаю, господин. А тут недавно повстречал меня возле дома, где Яков Давыдович живут, спрашивает: “Выпить желаешь?” — “Коли с вашей стороны подношение окажется, то очень желаю!”
Отправились мы в чайную к старику Абросимову. Дмитрий Львович большой графинчик заказал, все мне подливает, а сам любезный — ну, что тебе угорь в сметане. Вдруг сказал, как оглоблей огрел: “Хочешь капитал сшибить — пятьсот рубликов?” — “За какие такие труды?” — “Ты залезь по дереву в папаши моего окно и тем же путем вынеси книги из палисандрового шкафа, какие тебе по плану скажу”. “А как же залезть, когда он дома будет?” — “Не будет, это моя забота!
Только недалеко от папашиного окна толстое дерево произрастает, а сук близко к папашиному окну подходит, вот с него и влезь. Ведь ты сам говорил, что в цирке акробатом служил”. — “У Саламонского на Цветном бульваре верхним в пирамиде стоял, да потом свалился, голову повредил, в кучера подался”. — “А чтоб не сразу папаша пропажу обнаружил, ты щели на полках книгами заложи, там целый ворох на полу...” — “А обратно?” — “Тем же манером, в окно”. - “Зачем в окно? Я ловкий, лучше в фортку, она там просторного размера. Тогда никто и не подумает, что в квартиру залезали. А у вашего папаши книг много, пока он спохватится, пока чего...” Похвалил меня Дмитрий Львович: “Смекалистый!”
* * *Терентий перешел к главному:
— Настал нужный вечер. Сам Дмитрий Львович нарочно из Москвы отъехал, чтобы подозрениев не было. Я лошадь привязал у библиотеки, напротив. Во дворе — ни души! Без шума в квартиру забрался, по плану нужные книжки вынул. Собирался уже уходить, да слышу кто-то ключом в дверях ковыряется, знать, хозяин явился. Ну, думаю, пропал! Надо выкручиваться.
Терентий замолк, нервно почесывая маленькую красноватую ладонь.
Соколов подбодрил:
— Дальше — самое интересное. И что ты сделал?
Как о чем-то обыденном, Терентий сказал:
— Спрятался я, а когда Абрамов за собой дверь на ключ закрыл, я мешок ему на голову накинул, а он слабый, как котенок, быстро в омрак упал. Смекаю: тикать надо! Вдруг меня словно нечистый в ребро толкает: —Да повесить его на веревку! Пусть все думают, что сам удавился”. Отправился я в чулан, там нашел крепкую веревку. Вернулся, а он, Абрамов-то, дышит опять, даже сквозь зубы свист идет. Тогда... решился я.
Пододвинул стол под люстру, встал на стул, привязал веревку. Спустился вниз, да его голову в петлю засунул, чтоб в воздухе болтался. А где чертежный план? Как в воду канул! Плюнул я, прорехи в шкафу книжками заложил, которых целая горка возле стояла, да и ушел обратным ходом. Без затруднениев! Поначалу я все домой отвез — как приказал Дмитрий Львович. А тут шум начался, газеты пишут, я испугался. Оба мешка переправил к свояченице, она в Сокольниках живет.
Только, грешен, одна картинка очень мне понравилась, думаю: мало ли на свете картинок? Ведь никто не догадается, что это оттуда. Взял, примазал ее к стене. Можете казнить меня, достоин. Только меня давно совесть угрызла, оттого и занемог. Надо бы самому к вам явиться...
— В том-то и все дело — самому! — сказал Соколов.
Кошко виновато посмотрел в глаза Соколова:
— Аполлинарий Николаевич, преклоняюсь перед вашей прозорливостью! Но если бы не эта гравюра на стене, то и дело никогда бы не распуталось.
— Ошибаетесь, сударь! Уже звонил мне капитан
Парфенов — начальник Бутырок, сказал, что Дмитрий Абрамов желает сделать чистосердечные признания. Я направил к нему Жеребцова. И если бы не чертеж, не гравюра на стене, все равно преступление было бы обязательно раскрыто. — Помолчал, с твердой уверенностью добавил: — Нет на свете такого преступления, которое нельзя было бы раскрыть. А убийство — в особенности, потому что против убийцы восстает само небо. Жизнь дает Господь, и только он один имеет право отобрать ее.
Неожиданно улыбнулся:
— Завтра едем ко мне в Мытищи!
Кошко откликнулся с охотой:
— Сбор ровно в пять в Большом Гнездниковском, и надеюсь, что ничто теперь нам помешать не сумеет. Кстати, надо взять с собой подполковника Диевского — он первым приступил к этому делу.
— И Якова Рацера! — добавил Соколов.
Старым воровским способом
Уморительная история произошла поздним вечером того же дня, когда шофера развозили сыщиков по домам.
Подъехав к себе на Садовую-Триумфальную, Кошко поднял голову и с огорчением произнес:
— А где семейные? Неужто отправились к свояку на дачу в Малаховку? А я нынче дома ключи забыл.
Придется опять в Гнездниковский ехать, на служебном диване ночь вертеться.
Жеребцов галантно предложил:
— Коли, Аркадий Францевич, не возражаете, постараюсь вашей беде помочь.
— Каким образом?
— Все тем же — воровским!
Предвкушая удовольствие, сыщики двинулись на третий этаж, где снимал квартиру Кошко. Консьержка сообщила, что семья и впрямь уехала на два дня.
Жеребцов, разминая пальцы, осмотрел массивный, с бронзовой накладкой замок. Затем полез в потайной карман пиджака, вытащил стальную отмычку, вставил ее в замочную скважину.
Все затаили дыхание.
Жеребцов мягко повернул отмычку — и замок был открыт. Назидательно посмотрел на начальника сыска:
— Немного стоит сыщик, если он не умеет делать всего того, что делает преступник.
— Например?
— Это нужда покажет, — туманно ответил Жеребцов, ученик гения сыска.
Эпилог
Дмитрий Львович, попав на тюремные нары, тут же потерял стойкость духа. Вызвав начальника тюрьмы, он просил прибыть в камеру Соколова:
— Во всем ему покаюсь!
Соколов прислал Жеребцова, который составил протокол допроса.
На сей раз сынок библиофила был предельно откровенен.
— Мне до зарезу были нужны деньги, — сказал Дмитрий, и на его глазу блеснула слезинка. — С любимой женщиной хотелось съездить в Ниццу, да чтоб с шиком! А тут продулся в карты, кругом задолжал. К отцу на поклон идти? Нет, это бесполезно. На мои “глупости”он и копейки не дал бы. Предпочел бы купить еще один автограф Пушкина или рукопись Гоголя. Ему развлечение — рыться в мертвых бумажках, а у меня остаток молодости проходит. На свете если есть что важное, то только любовь и азартные игры. Остальное — гиль!
...Выяснилось, что именно в этот момент, как на грех, подвернулся ему некий “князь Б.” (газеты его фамилию не расшифровывали). Он обещал Дмитрию за некоторые редкости из коллекции Абрамова (у которого однажды был дома) громадные деньги, ибо и сам “пожираем коллекционерской страстью”
Зародился план экспроприации раритетов, вроде бы вполне безобидный. Бывая часто у отца, Дмитрий в его отсутствие составил известный нам чертеж. И совсем без особых хлопот за пять рублей устроил какому-то студенту-медику (личность не установлена) “случайную ” встречу с отцом в лавке Шибанова.
Остальное читателю известно. Решившись однажды лишь на малый грех, человек против воли скатывается в преступную клоаку, из которой выхода нет.
Суд лишил всех прав состояния и отправил на каторгу: Дмитрия на три с половиной года, Терентия Хвата на девять лет.
Что стало с остальными героями? Ульянинский в 1912 году в типографии Рябушинского напечатал тиражом триста двадцать пять экземпляров трехтомный каталог своей обширной библиотеки, ставший важным вкладом в российскую культуру. Этот каталог считается необходимостью всякого серьезного библиофила. Умер Дмитрий Васильевич в страшный для России год, когда до власти дорвался торжествующий хам, — в девятьсот восемнадцатом. Ему было пятьдесят семь лет.
Владимир Чуйко вел успешный антикварный торг в своем магазине на Мясницкой, пока большевики не отняли у него все, что он имел.
Плугом пропахала история жизнь Якова Рацера. Но с этим интересным человеком мы встретимся в следующем рассказе.
Что касается библиотеки Абрамова, то без хозяина она распылилась, разлетелась.
Впрочем, на этом свете все кончается — рано или поздно. Сенатор и кавалер Гавриил Державин мудро писал: “Река времен в своем стремленьи уносит все дела людей... ”
ОБЕД В МЫТИЩАХ
Виктору Михайловичу Рошковскому
