Далия Трускиновская - Опасные гастроли
— Не имею чести знать господина Гамлета, — отвечал мне человек, чем привел меня на весь день в восторженное состояние души.
Два пистолета, тяжелая трость, да Гаврюшин тесак, да еще тот тесак, что мне обещан, — это уж был целый пиратский арсенал.
Вооружившись, я первым делом с утра отправился в порт. Моряк с моряком всегда столкуется! Я отыскал судовых плотников и сговорился с ними насчет досок и шеста. К московскому форштадту я шел берегом Двины. Проходя мимо бастиона Хорна, поднял голову и остолбенел — башня Святого Духа, одна из двух главных башен Рижского замка, смотревшая на реку, лишилась своей островерхой крыши! Батюшки мои, подумал я, никак и в замке изобретатели завелись? Увидев, как я таращусь на башню, ставшую ныне зубчатой, матрос, с которым я в порту обменялся двумя словами, объяснил: это все для науки. Откуда-то взялась мода глядеть в телескоп на звезды. Вот господин губернатор для этой надобности башню и приспособил.
Всю дорогу до Московского форштадта я только и думал, что о телескопе. Как странно — много у меня в доме всякой механики, а этого устройства нет. Надо бы раздобыть…
Маскарад совершился стремительно, вот только от тесака я отказался — мне было довольно и трости, на которую я полагал опираться, как человек в годах. И мы с Гаврюшей поспешили к цирку.
По донесениям Тимофея я знал, что директор с утра школит лошадей и штукарей, а потом одевается так, словно зван на бал в Дворянское собрание, и отправляется с супругой, сыновьями и приближенными лицами обедать. Я полагал застать его в ту пору, когда труды завершены, можно перевести дух, а будет ли на нем при этом модный сюртук и цилиндр — меня мало беспокоило.
У цирковых дверей сидели двое нищих — старый, у которого из-под дрянной шапчонки падали на лоб грязно-белые пряди, а смуглое лицо было в седой щетине, и помоложе, с преотвратной язвой на щеке. Нищим, которые не домогаются подачки, я обыкновенно подаю копейку. Эти не домогались — только седой пел что-то невнятное тусклым голосом, а тот, что помоложе, выдвинул вперед опрокинутую шапку, не произнеся ни единого слова, — видимо, ему было трудно говорить из-за ужасающей язвы, захватившей щеку и часть губы.
— Ну, приступим, благословясь, — сказал я Гаврюше. — Значит, напоминаю — коли увидишь, что я тащу его за собой, прикрывай отход да ори во всю глотку — мошенники шума боятся.
— Дай Боже, чтоб тем и обошлось, — отвечал Гаврюша. — А ваша милость пусть больше помалкивает. Я сам все обскажу, ваше дело — бумажку подать да по сторонам озираться.
— Твоя правда, — согласился я. — Ну, попробуем обойтись без лишнего шума, хотя боюсь, что вытащить наше сокровище втихомолку никак не удастся. Бог милостив — может, если припугнем пистолетами, они струсят и отдадут…
И мы вошли в цирк.
Когда я приходил с Тимофеем на представление, то, понятное дело, не изучал устройства здания. Было много народу, все галдели, пихались, к тому же мы спешили занять хорошие места на галерее. Сейчас я шел в поисках двери, ведущей в манеж, и был сильно недоволен тем, что столбы, на которых держались ложи второго яруса и галерея, были затянуты какой-то дурно расписанной холстиной. Изображала она чуть ли не сады Версаля — с подстриженными деревьями, уводящими вдаль аллеями, ротондами и беседками, как в имении у средней руки помещика.
Наконец мы отыскали выход в манеж и Гаврюша на хорошем немецком языке осведомился о господине директоре.
В это время там возводили деревянные козлы, закрепляя их растяжками, и я невольно вспомнил молодость — что-то в этих сооружениях было от стоячего такелажа. Но парусов я не дождался — это оказалось всего лишь устройство для натянутого каната, на котором должен был плясать щуплый молодец с двумя белыми веерами из страусиных перьев. Он проверял натяжение каната и совещался с толстячком, которого я сразу узнал — он во время представления вместе с парнишками в зеленых мундирах следил за порядком в манеже, сам производя больше беспорядка, чем вся прочая труппа, вместе взятая. Я прислушался. В сущности, я неплохо знаю немецкий, а эти двое говорили примерно так, как два ученика под присмотром учителя разыгрывают между собой беседу. Ни для одного из них этот язык не был родным.
Канатный плясун уговаривался с толстячком, чтобы он подольше паясничал, иначе служители не успевают хорошо установить козлы. Толстячок обещал и, в свою очередь, пытался одолжить у плясуна денег. Закулисная эта история была стара, как мир…
Гаврюше объяснили, что господина директора можно перехватить у выхода — он сегодня пораньше завершил свои занятия. Делать нечего — мы вышли в подковообразный коридор, что охватывал большую часть манежа вместе с ложами снаружи. Встали мы так удачно, что услышали голоса де Баха и его свиты, они же нас увидели в самый последний миг.
— Вечером приду и проверю, — говорил директор, — чему этот лентяй Казимир научил мальчика. Пусть оба готовятся! Кроме того, пусть он поработает с Фебом и Пегасом по отдельности. Ты будешь помогать ему, Йозеф. Ты, Альберт, заменишь сегодня меня.
Он отдал еще какие-то приказания, и мы вышли ему навстречу.
Де Бах был с супругой, весьма почтенной дамой, и с молодыми людьми, старший из которых, лет тридцати на вид, был очень на него похож. Я узнал Альберта — того наездника, что выезжал на танцующих лошадях, управляя двумя сразу. При нем была молодая красивая дама, модно одетая, вся в рюшечках и воланчиках, кружавчиках и ленточках, — очевидно, супруга. В этой свите выделялся юный фигляр-южанин, скорее всего итальянец. Я его узнал — он изображал жизнь и смерть солдата на скачущей лошади. Одет он был щегольски — едва ли не роскошнее всех в этой компании, а на пальце у него имелся перстень неимоверной величины — если прозрачный камень, в него вправленных, был настоящим, то перстень стоил дороже всего деревянного цирка вместе с мебелью. Но это, скорее всего, был штраз из свинцового стекла. Я читал о том, как изготовляют эти подделки, и проснись в моей душе страсть к наживе — мастерил бы их так, что от настоящих камней не отличить.
Также директора сопровождал толстый пожилой мужчина с сильно помятым лицом, в расстегнутом мундире неведомой человечеству армии. Он старался придать себе услужливый вид и для того несколько наклонялся вперед, держа голову чуть набок — классическая поза подхалимов и лизоблюдов! Похоже, это был Йозеф — правая рука директора по наведению и соблюдению порядка в шайке штукарей. И он же, с нарумяненными щеками и с бичом в руке, был главный на манеже во время представления, зычным голосом объявляя имена и таланты балаганщиков.
Увидев нас с Гаврюшей, директор изъявил неудовольствие и велел Йозефу выпроводить двух забулдыг, которые неизвестно для чего забрели в цирк. Я было возмутился, но Гаврюша обратился к де Баху со всей угодливостью опытного приказчика. Указывая на меня, он доложил, что я изобрел новый вид подножки для прыжков и прошу позволения показать свое творение господину директору.
Я мысленно чертыхнулся и подошел со всем смирением, на какое только был способен.
Де Бах взял мой чертеж, посмотрел на него сперва с брезгливостью, потом с любопытством, сделал мне вопросы о размерах. Гаврюша перевел, я ответил. Директорская свита вытягивала шеи, пытаясь разглядеть мое изобретение.
— Это надобно проверить, — сказал директор. — Без испытания платить не стану.
— Мы того и добиваемся, чтобы нам было позволено смастерить это устройство, высокочтимый господин директор, — сказал за меня Гаврюша, изгибаясь и показывая совсем уж сверхъестественную любезность. — Когда дозволят нам принести доски с шестом, которые приобретем мы за свой счет, мы изготовим все, как задумано.
— Это ни к чему, у меня есть свои мастера, — отрубил де Бах.
И тут мой Гаврюша преобразился. Он выхватил листок из директорской руки и возразил язвительно:
— А коли так, вашей милости нашего устройства не видать. Только мы знаем, как готовить древесину, да и не все тонкости нарисованы, главные в голове держим. Идем, брат, тут нам делать нечего!
Это относилось ко мне. Я хотел возразить, но ловкий приказчик за руку потащил меня к двери.
— Я эту породу знаю… — успел он шепнуть, почти не размыкая губ.
— Их только так и проймешь…
Мы уже выскочили на Дерптскую улицу, когда нас нагнал черноволосый фигляр, похожий на итальянца. Он сказал, что господин директор просит нас вернуться.
Тимоша усмехнулся, а мне стало страшно за Яшку. Держать такого малого в приказчиках просто опасно — он глазом не моргнет, плетя интригу, чтобы пустить хозяина по миру, а самому занять его место.
Мы опять вошли в цирк. Де Бах был уже малость полюбезнее. Он предложил нам смастерить устройство и принести его, чтобы опробовать на манеже.
— Мастерить его здесь надобно, — отвечал за меня Тимоша. — Не хотим, чтобы хозяин видел, как мы его инструментом да из его дерева невесть что выделываем.
