Далия Трускиновская - Опасные гастроли
Господин что-то внушал Ване, а Ваня мотал головой. Вид у него был растерянный. Господин показывал рукой как бы вдоль дерптской — Тимофей решил, что он зовет Ваню на прогулку. Но Ваня пятился, от всего отказывался и, увидев кого-то из конюхов, устремился к нему, как к спасителю своему.
— Как он был одет? — спросил я.
— В сюртучок опрятный, не то в казакинчик с широкими рукавчиками, я не разобрал, в панталончики палевые, как взрослый, — отвечал Тимофей.
— Может, тот господин из столицы приехал и узнал его? — догадался я. — И стал уговаривать вернуться домой, к матушке с батюшкой?
— Может, и так. Да только сдается, что он чем-то парнишку напугал.
— Тем, что от вольной жизни придется домой возвращаться. Плохо это, Свечкин, теперь Ваня до самого отъезда цирка прятаться будет по закоулкам… — я задумался. — В толк не возьму, неужто де Баху больше взять учеников негде? Непременно нужно было недоросля из хорошего семейства сманить! Да еще ведь и одел его за свой счет…
Я знал, что Ваня, удрав из дому, ничего лишнего с собой не взял. Как ходил в короткой курточке, хотя по возрасту его бы уж следовало одевать на взрослый лад, так в ней и скрылся.
— И еще что заметил. Странные люди вокруг цирка околачиваются.
Прохаживаются, сквозь ограду поглядывают, что-то высматривают, перешептываются. С полчаса, я чай, ходили и ушли совсем.
Гаврюша слушал эту беседу и, кажется, усмехался. Когда у человека рот не обычный, а наподобие полумесяца, с приподнятыми остренькими уголками, то и не понять, ехидничает или просто так молчит.
— А что за люди? — спросил я. — Не цыгане, часом? Те вечно насчет лошадей промышляют.
— Подлого звания, барин. Не цыгане, куда там! Белобрысые, тощие. В лаптях на здешний лад, в кафтанишках серых, холщевых, в круглых шляпах. Откуда-то втроем прибежали, послонялись и убежали. Я к ним особо не приглядывался, но у одного кафтанишка сбоку вроде в смоле изгваздан и в опилках.
— Может, хорошеньких наездниц увидеть хотели. Это нам с тобой, Свечкин, бабья не надобно, а им — на ножки посмотреть…
— Тьфу, — мрачно изрек Гаврюша. — Поздно их всех женят, вот в чем беда. Вот и соблазняются…
Тут я ужаснулся.
Случалось мне, грешному, бывать за кулисами, случалось! Идешь, примерно, по узкому коридорчику, а тебе навстречу — сильфида бежит с голыми плечиками, коленки из-под юбочки мелькают! И не захочешь, а вытаращишься. В цирке, надо полагать, то же самое, актеры и актерки друг дружки мало стесняются. И каково же будет моему толмачу? Что ж мне, его с закрытыми глазами, за руку, в кабинет де Баха вести?
— Сам-то ты женат? — осторожно спросил я. Женатого-то коленками не испугаешь…
— Осенью батюшка женить обещал, уже невесту посватали.
Это было прескверно. Яшка, черт кудлатый, и не подумал, куда посылает своего ловкого приказчика! Сам-то набаловался и угомонился…
— А лет тебе сколько?
— Двадцать стукнуло. Придется жениться… — буркнул он.
— Что ж тут плохого?
— А то, что девство нарушу. Но это ненадолго. Как дети родятся, я от жены прочь пойду. Вернусь в девство. Без детей ведь тоже нельзя.
— Сам до такого додумался? — в превеликом удивлении спросил я.
— У нас так заведено. Муж и жена после обручения и молиться вместе со всеми не могут, потому что вне девства.
— Ты хотел сказать — после венчания?
— У нас не венчают. Обручают в моленной, и все знают, что это и есть брак, то бишь, совокупление.
Вид у Гаврюши был такой, словно мысль о совокуплении была для него хуже горькой редьки.
— Ладно… — пробормотал я, с ужасом думая о Гаврюшиной встрече с наездницами. — Глядишь, и обойдется. Ну что, орлы, составляем диспозицию?
— Составляем! — радостно отозвался Тимофей. — Я наблюдал, когда это цирковое начальство приходит и уходит. С утра они там лошадей гоняют и учат, сам директор в шлафроке, который старее Дендерского зодиака, ходит с бичом, а то и в одних портках и рубахе верхом выезжает. Потом он переодевается и с супружницей своей, с сыновьями и еще какими-то людьми из цирка уходит. Возвращается незадолго до того, как к вечерне прозвонят. Есть ли, нет ли представления — примерно в одно время. Видимо, они по вечерам тоже лошадей в манеже гоняют. И мне сдается, что лучше к нему вечером подойти, когда он после обеда и променада добрый.
— А что, с утра зол? — спросил я.
— Орет, ругается, только ни черта не понять.
— Поймешь, Гаврюша?
— Да уж постараюсь! — отвечал он.
— И не тошно будет ругань переводить?
— Мне Яков Агафонович обещал, что старшим приказчиком через два года поставит. Если теперь вашей милости плохо послужу — он мне это попомнит! Ничего, смирю гордыню…
— Значит, так, орлы. Мы с Гаврюшей берем цирк на абордаж, проникаем в каюту де Баха, и я показываю ему чертеж новой подножки. Даже обещаю сделать пробную за свой счет — коли ему понравится, заплатит. А денег у него куры не клюют — вряд ли он так уж скуп. И мы на другой же день приносим с тобой, Гаврюша, доски и шест, о которых я с утра сговорюсь в порту. И начинаем во дворе сколачивать подножку. Ты молотком орудовать умеешь?
— А ваша милость?
— Их милость не то что молотком — и рубанком, и долотом, и топором при нужде управится! — гордо отвечал за меня Тимофей. — Мы люди флотские!
Гаврюша поглядел на него очень недоверчиво.
Топором мне управляться не доводилось, а рубанок меня слушается. И чего мне стыдиться ремесла, когда сам покойный государь Петр Алексеевич на токарном станке набор для целой люстры, сказывали, выточил? Я, когда служил, и паруса шить научился — занятно стало, как это матросы гардеманом и иглой ловко управляются. Понимаю, что для теперешних дам и барышень это смешно и нелепо, так я ж на них жениться не собираюсь.
— Ты, Свечкин, будешь ходить дозором у цирка, одевшись по-человечески, а не в вонючую дерюгу!
— А для чего? — спросил Тимофей. — Вечером-то от вас, барин, никакой тревоги не выйдет, придете с Гаврюшей и уйдете. А вот коли сговоритесь с де Бахом, так наутро и я на вахту заступаю.
— Ладно, Бог с тобой, сиди дома. Найдешь, чем заняться. Вон, с дороги у меня исподнее не стирано, да и у тебя тоже.
Тимофей посмотрел на меня говорящим взором. В ушах моих явственно прозвучало: жениться вам, барин, надо…
Мы сговорились с Гаврюшей, что ближе к обеду я приду в Московский форштадт, но не сразу в ларионовский дом, а в трактир, и оттуда пошлю за своим толмачом. Он же принесет мне узел с одеждой и поможет приобрести вид мастерового. А что у простого плотника его измышление аккуратно вычерчено, как не всякий кадет еще сумеет, — не беда. Мало ли чудаков? Вон Яшка смолоду тайно немецкий учил. Я сам знавал человека, который собирал раковины и раскладывал по ящичкам. Ну а у меня блажь — чертить!
Собирался я в цирк забавнейшим образом.
В дорогу я, как всякий уважающий себя путешественник, взял пистолеты. Всякое бывает — и коли в Польше бунт, так и в Лифляндии может быть неспокойно. Пистолеты мои были, разумеется, английские, Спрингфильдского завода, капсюльные, карманные. Видимо, оттого, что сам я ростом невелик, оружие уважаю небольшое. Прелесть капсюльного пистолета в том, что он почти не дает осечек и очень подходит для дорожных приключений. Я рассудил, что могу в цирке сразу же наткнуться на Ваню — и без долгих рассуждений увести его. А на случай, если мне попытаются помешать, неплохо иметь оружие.
Конечно же, я не хотел устраивать в цирке пальбу. Пистолеты были на самый крайний случай, если окажется бессильна моя трость с секретом.
Я взял с собой в Ригу некий занятный гаджет — в русском языке нет слова, для обозначения механической игрушки, одновременно забавной и полезной, а у англичан, вишь, есть. Это была трость самого простого вида, довольно крепкая, которой при нужде можно отбиться от грабителя. Но в рукоять ее была вделана выдвижная подзорная трубка, нечто вроде укрупненного монокля. Она так ловко была упрятана в резьбе рукояти, что сразу и не разглядеть.
Я вообще люблю оптические игрушки. Как-то мы с Тимофеем разобрали купленный за немалые деньги фантаскоп, чтобы понять, как он показывает изображения на незримый для зрителя экран из прозрачной кисеи. Собрали мы его с некоторым трудом. Особенно мне понравились линзы, которые позволяют менять яркость изображения, так что при помощи фантаскопа можно явить милым дамам самое натуральное, возникающее из мрака и растущее прямо на глазах, привидение. Человек, который продал мне эту игрушку (гаджетом ее называть пока еще рано), обещал, что такое же впечатление будет, ежели вместо кисеи использовать дымовую завесу.
— Читывали Шекспира, читывали! — отвечал я ему. — Надо полагать, кто-то из приближенных принца Датского имел такой фантаскоп, чем и положил начало всей интриге. И тень отца Гамлетова имеет самое простое объяснение.
