Игорь Пресняков - Роковая награда
– Слыхали про твои дела. Лихо в порту разобрался! – запальчиво произнесла Виракова.
Андрей почесал затылок карандашом:
– М-да, погорячился…
– Вечерок как думаешь провести? – дыхание ее было горячим. Андрей повернулся к столу и опустил карандаш в металлический стаканчик.
– Лягу пораньше, почитаю прессу. Устал, – ответил он.
– Может, погуляем, сходим на танцы? – Виракова искала его глаза.
Рябинин пожал плечами.
– Видишь ли, я сказала родителям, что пойду на танцы и заночую у подруги. Всю ноченьку буду свободная, – ласково пояснила Надежда.
«Прицепилась-таки! Сам виноват – не нужно было привечать. Что теперь с ней поделаешь?» – размышлял Андрей.
– Давай, Надюша, вот как поступим: ты отправляйся на танцы, повеселись на славу, а потом приходи ко мне. Когда танцы заканчиваются?
– В десять.
– Вот и приходи после десяти! Договорились? – улыбнулся Андрей.
Виракова похлопала ресницами, чмокнула его в щеку и, бросив «До встречи!», убежала.
«Кто знает, как там сложится? Может, и не придет… А ежели придет – невелика беда, сама напросилась… Посмотреть, так девка она горячая, соблазнительная».
* * *В девять вечера в завалящих «Номерах Привалова», что недалеко от порта, за столом сидели два человека. Один был Фрол, другой – наглого вида фиксатый[15] тип, облаченный в песочного цвета пиджак и черную рубашку. Говорил фиксатый четко выговаривая слова и гримасничая, отчего лицо его, и без того неприятное, принимало еще более мерзкое выражение:
– Пошел слушок, будто ваша чистоплюйская кодла хочет притянуть нас к ответу? Зря стараетесь! Я – жиган авторитетный, а что ваш Гимназист? Долдоните который год: «Гимназист! Гимназист!» А где он хоть нарисовался-то? «Иваном» понтуется, а может, его и нет, такого урки? Представьте его на сходняк, там ему влику и устроим, нутро пощупаем, чтобы кажный знал: есть такой жиган! [16]
– Пахан [17] его знает, – глядя в пол, лениво отозвался Фрол.
– Плевал я на пахана! Что с ним за сила? – нетерпеливо махнул рукой фиксатый.
– Не уважаешь ты Закон [18], Осадчий, – покачал головой Фрол.
– Я сам себе Закон и пахан, – сквозь зубы процедил Осадчий.
Помолчав с минуту, он подвинулся ближе к Фролу и спросил:
– Федя, ты уркаган [19] законный [20], царской закваски, скажи: как ты мог встать под граковатого [21] бондаря? [22]
– Вот потому-то и встал, что я – царской закваски, а не лощенок [23], за которого пушка [24] тумкает [25], – усмехнулся Фрол.
– Эге!.. Просвети хотя бы, какой он окраски [26], ваш Гимназист?
– Ты не раз промышлял на гастроле [27], – вздохнул Федька, – так, верно, слышал о Черном Поручике, авторитетном в Москве, Киеве и даже Ростове?
– Как же, слыхал.
– А Гимназист и есть Черный Поручик, – понизив голос, проговорил Фрол.
– Не гони лажова[28] , Федя! Я тебя уважаю, но не мог такой князь [29] в наших местах безвестно захериться! [30] – лицо Осадчего задергалось.
– Ша, фонарный треп, былиш! [31] – отрезал Фрол. – Так что передать Гимназисту?
Осадчий побагровел:
– Передай: назначаю ему сходку завтра ввечеру. Там и покумекаем. Мы будем на малине [32] Гнутого, на хуторе в роще. И запомни, Федя: кем бы он ни был, ваш «иван», нынче я – первый авторитет в городе, и я заставлю уважать мое слово.
Фрол пожал плечами:
– Слово – не воробей, заметано! Передам своим. Бывай!
* * *Лежа на диване, Андрей проглядывал губернские газеты. Передовицы рапортовали о подготовке к XIII съезду партии – печатались письма рядовых коммунистов, отчеты о партсобраниях и приуроченных к событию местных мероприятиях.
Зевнув, он отбросил ворох официозной прессы, развернул литературный еженедельник «Слово» и нашел стихотворение под псевдонимом Н.Меллер. Оно называлось «Время»:
Мы идем размашистым шагом,
Низвергая заветов столпы,
Называют нас забияками
Костенелые узкие лбы.
А мы рвемся поступью верной,
Невзирая на ропот и свист, —
Молодая армия героев
И талантов безумных вихрь.
Мы поставим перо и молот
На служенье свободы борцам;
Каждый, кто в душе своей молод, —
Встань в ряды и готовься к боям!
Андрей представил худосочную фигурку Меллера, его веснушчатый нос, доверчивые серые глаза и рассмеялся. «Кого напоминают его вирши? Греховно, но если у Есенина начисто отнять разум и у Маяковского выкачать некую „извилин мускулистость“, то получится Меллер. Забавно! И все же он симпатичный, этот Зипфельбаум-Меллер. Интересно, что он за фильму накропал? Надо бы взглянуть».
В дверь постучали.
«А-а, пришла Надежда, свет Вираковна! Ох, говаривала старая няня: „Не делайся груздем – в кузовок лезть и не придется!“» – с усмешкой подумал Андрей и впустил гостью.
Была она нарядна – в сатиновом зеленом платьице, шелковых чулках и желтых туфельках.
– Тебе к лицу зеленое, – отметил Андрей, тронув губами ее щеку.
Надежда кокетливо улыбнулась и передернула плечиками:
– Холодно на воле!.. А что это у тебя?
На столе стояла бутылка красного вина, высокие фужеры и вазочка с конфетами.
– Купил для тебя, Надя. Присаживайся! – пригласил Рябинин.
Она села и пристально оглядела его. Андрей был в исподней рубахе, стареньких армейских шароварах и домашних туфлях на босу ногу.
– Извини, я лежал. Сейчас! – Он отошел к шкафу и, отгородившись дверцей, переоделся в брюки и приличную сорочку.
– Готово! – Андрей вернулся к столу. – Давай-ка, Надюша, немного выпьем – для теплоты!
Он наполнил бокалы.
– За что будем пить? – подала голос Виракова.
– За тебя выпьем, за твои красивые глаза, светлую улыбку, чистое сердце. За тебя, Надя!
Они выпили.
– Что делается на танцах? – поинтересовался Рябинин.
– Обыкновенно: танцуют, болтают, – жуя конфету, сказала Виракова.
– И что же танцуют?
– Все модное: чарльстон и уанстеп, кто во что горазд.
– Ну а ты?
– Танцевала тур вальса с Сережкой Серебряковым с кожевенной фабрики, он мой ухажер, представляешь?! Затем исполняли падекатр с Филимоновым, сыном рыботорговца, он ловко танцует; лясы точили с девчатами, – загибала пальчики Надежда.
– А чарльстон? – перебил Андрей.
– Фу! Не люблю. Кривлянье, да и только, – она поморщилась.
Надежда согрелась, щечки ее порозовели. Рябинин слушал, уперев подбородок в ладонь.
– …Девчата наши про тебя всем растрезвонили: прибыл, мол, новенький на завод. Красавчиком тебя называют!
– Это кто же? – рисуясь, спросил Андрей.
– Да Машукова! Опять же Зеленина, ну та, что была на диспуте, с косой.
– Помню, помню, – кивнул Рябинин.
– А я-то, как дура, краснею, думаю: не выдать бы! – прыснула Надежда.
– Так ты бы рассказала.
– С ума сошел! Издевками да сплетнями затюкают, а я как-никак член бюро!
– Получается, членам бюро и влюбиться нельзя? – с ехидством спросил Андрей.
Надежда стала пунцовой, опустила глаза:
– Не знаю я, Андрюша. Они такие смешливые… Сами втихушку по кустам с парнями шастают, а на собраниях, знаешь, какие суровые! Про устав да революционные ценности твердят.
– Тайна – так тайна. Договорились, – с легким сердцем согласился Рябинин и вновь наполнил бокалы.
– Андрюша, я пьяная буду.
– Ничуть. Винцо слабенькое, дамское. На фронте мы первач [33] шестидесятиградусный пили для силы духа.
– Вы – мужчины…
– А вы – наши боевые пролетарские подруги, девушки крепкие, верно? – словно для иллюстрации своих слов, он погладил Надежду по крутым бедрам.
Надежда залпом выпила вино, закусила конфеткой и кокетливо поглядела на Андрея:
– Нравлюсь я тебе, Андрюша?
– Нравишься, Наденька, – в тон ответил Рябинин и потянул ее к себе. Она послушно уселась теплым упругим задом на его колени. Андрей крепко обнял Надежду и поцеловал в губы. Она не сопротивлялась, перебирала его волосы и тихонечко постанывала. Андрею становилось трудно сидеть – брюки казались тесными и горячими. Он подхватил Надежду на руки и перенес на диван. Она прикрыла глаза рукой. Андрей погасил свет и лег рядом. Он целовал ее губы, лицо и шею, боролся с затянутым узлом поясом и подвязками чулок. Наконец укрыл ее, обнаженную, одеялом и сбросил свою одежду.
От прикосновения его горячего тела Надежда застонала и изогнулась в объятиях. Безумное желание охватило Андрея, взвело его тело, как тугую пружину. Он повалил Надежду на спину.
– Миленький мой, хорошенький Андрюшенька, не так, давай, любименький мой, по-другому, я вот как хочу, – заговорила она быстрым шепотком, перевернулась, подобрала колени и подняла к его лицу ослепительный зад. Андрей с радостью согласился.
