Далия Трускиновская - Блудное художество
Архаров сел и в ожидании фрыштика начал вспоминать.
Баба Демку не признала. Кабы узнала - тут же об этом и доложила бы. При таком дурном нраве молчать - хуже каторги. Демка бабу не признал - по крайней мере, спервоначалу. Но был миг, когда он заволновался и стал ее гнать уже всерьез. Архарову запомнилось ощущение фальши - словно бы на воспоминаниях была поставлена метка. И по метке он тут же нашел нужные слова. Демка заголосил про баню… С чего бы вдруг? А баба припомнила примету на брюхе у мужа.
Пятно - как мышь бежит… Красное. Продолговатое и с отростками, наподобие почти незримых мышиных лапок, что ли? Примета. И знакомая Демке примета!
– Кто из наших в доме? - спросил Архаров Никодимку.
– Никого, ваши милости, - тут же отвечал Никодимка, да с каким еще поклоном! Пальцы растопырены, башка - набекрень, улыбочка, следственно, тоже набекрень! Тьфу!
Архаров аж засопел. Никодимкина страсть к галантерейному обращению уже преступала все разумные границы.
– Бриться и фрыштикать, - распорядился он.
Завтрак был прост - кофе с ванильными сухариками, Шварц присоветовал немца-кондитера, мастера по сухарям. Основательно Архаров ел уже потом - в полицейской конторе, ему приносили два-три блюда из трактира или привозили с Пречистенки. А обедал или в гостях, или уже дома, когда доводилось приехать пораньше.
Сухари он любил - и сладкие немецкие, и русские ржаные. Частенько даже в постели их грыз, чем привадил в спальню мышей. Крошки заваливались за кровать, откуда их не так уж часто выгребали, и порой Архаров слышал там деятельное шебуршание.
Никодимка тут же приволок поднос, установил на маленьком столике, и Архаров молча стал макать сухари в крепкий кофе. Потом пришел черед бритья, причем от соленого огурца за щеку Архаров отказался наотрез - не желал портить приятное послевкусие во рту. Никодимка, причитая, что не добьется на личиках Николаев Петровичей идеальной гладкости, взялся за работу и через четверть часа уже оправлял на Архарове темно-зеленый мундир с таким количеством галунов, что простой человек, угодив за грехи в палаты Рязанского подворья, отступал, сраженный всепоглощающим почтением - не иначе, как генерал-аншеф и обер-гофмаршал в одном лице! Деньги, потраченные на три с половиной фунта золотого галуна, вполне окупались.
На Лубянке Архаров потребовал к себе Демку. Оказалось - полицейский, приучая новичка Евдокима Ершова к работе, ушел с ним вместе - показывать ему какие-то московские закоулки возле Охотного ряда, где, отцепившись от погони, бесследно исчезают шуры и мазурики, чтобы вынырнуть в иных местах. С одной стороны, это было отрадно - Демка щедро делился своим боевым прошлым, как бы показывая, что возврата нет. С другой - явно скрывался.
Архаров спросил про бабу с детишками. Нет, баба не появлялась. Должно быть, послушалась совета и отправилась в острог.
Наконец Демка вернулся.
– У кого из наших на брюхе красная мышь? - сходу спросил Архаров.
Демка был шустрый парень - тут же смекнул, что попался.
– Да не у наших, ваша милость, я совсем в ином месте то пятно видел.
– И где?
– У лоха одного. Бежал с каторги, прибился к мазам, с шурами дружился, а толку от него - чуть. Баба права - дурак дураком, сущий фаля.
– Ну, ладно. Ступай.
Но это не значило, что архаровская подозрительность, встрепенувшись было, снова задремала. На остроносой Демкиной физиономии вранье было еще не крупными буквами прописано - так, карандашиком намечено. И неудивительно - ремесло у Демки такое, чтобы врать, не краснея.
– Постой! - вдруг приказал Архаров.
Подчиненный резко обернулся.
Тревога на Демкиной остроносой рожице была более красноречива, чем трагедия господина Сумарокова.
– Что Ершов?
– Прозванию соответствует, ваша милость. Ты ему слово, а он тебе десять.
– Выйдет из него толк?
Архаров, принимая новичка на службу, как всегда, исходил из имени. Евдоким - значит «славный». Так что была надежда воспитать хорошего полицейского. Опять же, не со стороны взяли, а из молодых десятских, кое-чему уже обучен.
Демка, польщенный тем, что обер-полицмейстер вроде как с ним советуется, тщательно обдумал ответ. Архаров же наблюдал за его лицом - уловил и беззвучный вздох облегчения, и движение плеч, вздернувшихся было, когда Демка услышал оклик, и исчезновение тревожной складочки между бровями.
– Выйдет, ваша милость.
– Ну, ступай, Клавароша ко мне позови. Он там, поди, в канцелярии дожидается.
Француз явился, поклонился с той самой грацией, которой Архарову так недоставало в его великосветских маневрах, и приступил к докладу, сверяясь с записями на мятой бумажке.
Все это время он суетился вокруг скромного домашнего учителя в семействе отставного гвардейского полковника Шитова, носившего подозрительное прозвание - де Берни. Клаварош отыскал двух человек из той дворни, что набрали шулера для особняка в Кожевниках. Обоим он втихомолку показал учителя, но они его не признали. Но один был истопник, другой - из кухонных мужиков, с господами встречались редко, опять же, прошло время. За это время худощавый господин мог наесть брюшко, а полный господин - отощать, кудрявый господин - облысеть, а молодящийся сорокалетний на вид господин - под воздействием хворобы вмиг обернуться шестидесятилетним.
– Это все? - спросил Архаров.
– Нет, ваша милость, я говорил с его товарищами, с танцевальным учителем Ла Раме, с музыкальным учителем Равальяком, он учит играть на скрипке и на виолончелях. Ла Раме после двух бутылок венгерского обещал дать мне рекомендацию, чтобы меня взяли фехтовальным учителем к мальчику. Ла Раме - парижанин, он хочет найти место у богатой дамы, вдовы, не очень старой, я обещал.
– К Марфе его пристроишь, что ли? - пошутил Архаров. Но шутки ему не давались - Клаварош усмехнулся и пожал плечами с видом человека светского, сглаживающего чужую неловкость.
Удивительно было, откуда во французском кучере с весьма подозрительным прошлым эти манеры не просто знатного человека, а даже человека, воспитанного для красивой жизни, для мира, где положено царить изяществу. Недаром Марфа, не имевшая вкуса, но имевшая острейший нюх, так сражалась за его благосклонность.
– Нет, ваша милость, я не стану искать для него богатую вдову. Я наймусь давать уроки шпажного боя мальчику и попытаюсь увидеть бумаги этого кавалера де Берни.
– Мусью Клаварош, я твой шпажный бой знаю, - уже не шутя сказал Архаров. - Ты дерешься не по-дворянски, я видел. Ты шпагу в руке для приличия держишь, а сам брыкаешься, как стоялый жеребец. Тут же тебя и раскусят.
– Нет, ваша милость, я сумею преподать правильные уроки.
– Верши мне…
– Некен, ваша милость, не облопаюсь.
Глаза у Архарова полезли на лоб.
Конечно, не было ничего удивительного в том, что Клаварош, пятый год служа в московской полиции, нахватался слов из байковского наречия. Однако до сих пор он при обер-полицмейстере так не выражался. Да еще интонация - не то чтобы вызов, а нечто весьма задиристое… Возможно, это был мелкий, пробный укол - за неуместное упоминание Марфы, примерно то же, что у кулачных бойцов - пытливый удар. И, главное, винить было некого - сам же Архаров первый начал.
Но обер-полицмейстер не стал подбивать француза на новые шалости.
– Как полагаешь, мусью, нужно ли приставить к этому твоему де Берни наружное наблюдение?
– Он из дому почитай что не выходит, - подумав, отвечал француз. - Но дом большой и… и…
Он произвел руками странное, но весьма выразительное движение, быстро проиграв беззвучный клавикордный пассаж длинными пальцами, - для Архарова оно олицетворяло разбегающихся в разные стороны тараканов.
– Бестолковый, что ли?
– Да, ваша милость, бестолковый. Много детей, много женщин… Вавилон!
– Думаешь, если туда кто-то к нему и приходит, этого могут попросту не заметить?
– У меня есть таковое подозрение.
– У меня тоже. Ну, приставим к этому дому дня на два, на три Макарку. Глядишь, чего и заприметит.
Тут явился человек с запиской от Елизаветы Васильевны. Княгиня Волконская, зная норов мужнина подчиненного, сама встретилась с отставным сенатором Захаровым и обо всем с ним договорилась. Человек сказал, что ответа ждать не велено. Это означало уже не заботу княгини об Архарове, а прямой приказ ехать за картинами. Но обер-полицмейстер сидел в кабинете, занимаясь делами, пока не пожаловал человек от Захарова с иной запиской. Милостивого государя Николая Петровича приглашали навестить болящего и потолковать касательно картин. Отступать было некуда - обер-полицмейстер собрался с духом и поехал наносить визит. Хотя ехать ему сильно не хотелось. Обер-полицмейстер был весьма признателен Захарову за помощь при поимке шулеров, но ощущал некоторую неловкость за то, что из ошибочных соображений заставил его целую ночь проблуждать где-то в Замоскворечье.
Господин Захаров проживал в Никитской улице, неподалеку от Никитских ворот. Привратник был предупрежден о приезде Архарова. Гостя со всем почтением отвели в хозяйский кабинет.
