Майкл Грегорио - Критика криминального разума
— Помогите мне повернуть его обратно, сержант Кох, — попросил я, подчеркнуто игнорируя фиглярство некроманта.
— Вам следует быть благодарным мне, герр поверенный, — настаивал Вигилантиус, подойдя почти вплотную. — Не отвергайте помощь, которую я вам способен предложить.
Я ничего не ответил, но в наступившей тишине услышал тот же отвратительный шум, который несколько минут назад заставил меня содрогнуться. Повернувшись, я встретился с насмешливым взглядом некроманта. Его ноздри судорожно расширились, жадно втягивая воздух. Он наклонился ко мне, принюхиваясь.
— Вы что, собака, сударь? — рявкнул я, отступая от него. — Этот ваш трюк может пройти с мертвецом. Я пока еще жив.
Доктор отошел дальше, но на лице его осталась презрительная ухмылка.
— Только внешне, герр Стиффениис. Там, внутри, я чую смерть, которую вы носите с собой постоянно. — Он постучал пальцем по ноздре. — Омерзительный запах смерти. Темный стоячий пруд, в котором лежит гниющий труп. Нечто мертвое отравляет ваш разум и жизнь. Я не прав, герр поверенный? Кто преследует вас в ночных кошмарах? Какие тайны хранят мрачные воды? Вы страшно боитесь того, что может всплыть на поверхность в любой момент.
Его слова жутким эхом отдавались под сводами склепа.
— Благодарю вас за ценные советы, — пробормотал я. — Нас здесь больше ничего не задерживает, Кох.
Брови Вигилантиуса поднялись от удивления.
— Я должен показать вам кое-что еще. От этого трупа может быть получено нечто более существенное.
— С меня хватит трупов и их хранителей!
— Но, сударь! — возразил он. Было что-то подчеркнуто двуличное в его интонации и в тон слащавой мольбе, которая за тем последовала. — В моем искусстве есть еще одна сторона, которая вам может пригодиться.
— Ваше искусство меня не интересует, — отрезал я.
— Как пожелаете, герр поверенный, — сказал доктор, кланяясь с преувеличенной почтительностью. — Я не могу заставить вас остаться здесь против воли.
Я вышел из комнаты, и сержант Кох поспешно проследовал за мной. Мы вернулись наверх по тем же темным и пропахшим сыростью коридорам, по которым пришли сюда, поднялись по винтовой лестнице, не обменявшись ни словом. Звук наших шагов отдавался глухим эхом от стен узких проходов и двориков, у кого угодно способных вызвать клаустрофобию.
— Какая наглость! Позволить себе так говорить с вами, сударь! — с чувством произнес Кох, когда мы вышли на центральный двор. — Как вы думаете, что он замышляет?
— Меня это не волнует, — отмахнулся я.
Мне совсем не хотелось размышлять о том, чем может заниматься Вигилантиус в подвале с мертвым телом. Сильный ветер разогнал тучи. Я поднял взгляд на звезды, усеивавшие небесный свод, подобно драгоценным кусочкам сахара, случайно рассыпанным по столу, и наполнил легкие свежим и чистым ночным воздухом.
— Вы знали, что к расследованию привлечены какие-либо другие люди, помимо поверенного Рункена, Кох?
Сержант ответил не сразу.
— Нет, сударь, — сказал он наконец. — Мне ни о ком не было известно. Но неужели вас удивляет, что отцы города прибегли к помощи какого-то человека, который, по их мнению, способен помочь им выпутаться из затруднения?
Если Кох и обладал каким-то несомненным достоинством, то им был его бесспорный здравый смысл. Это меня несколько успокоило, и я принужден был ответить на его слова улыбкой.
— Экипаж ждет нас, — напомнил он.
— Пусть подождет, — ответил я. — Отведите меня в кабинет поверенного Рункена. Мы уже достаточно времени потеряли за сегодняшний вечер. Необходимо наконец начать серьезное расследование. Разнюхивание останков ни к чему нас не приведет.
Глава 6
Если подземелья Кенигсбергской крепости были похожи на нижние круги ада, то верхние ее этажи по запутанности коридоров могли поспорить с Критским лабиринтом. Мрачные, плохо освещенные, неотличимые один от другого проходы ветвились влево и вправо от центрального коридора.
— Крепость была построена в двенадцатом веке тевтонскими рыцарями, сударь, в качестве укрепления в ходе их длительной борьбы за захват Пруссии, которая в те времена находилась в руках язычников, — с искренней гордостью в голосе рассказывал мне сержант Кох, когда мы шли по коридорам лабиринта. — Совсем недавно ее расширили, конечно. Теперь она совершенно неприступна. Даже сам Бонапарт не сможет ею овладеть.
— Сколько же человек насчитывает гарнизон Крепости? — спросил я.
— Как правило, около трех тысяч солдат, — ответил сержант.
Мы, подумал я, не встретили ни одного.
— И где же они все?
— Генерал Катовице отправил их на оборонительные маневры.
В этот момент мы проходили по деревянному настилу над железной решеткой, вделанной в каменный пол. Из-под наших ног, когда мы пересекали импровизированные мостки, доносились страшные проклятия и крики с просьбой о еде и воде. Испарения пота и человеческого дыхания поднимались вокруг нас, подобно пару из чайника, кипящего на плите. Создавалось впечатление, что мы идем по жуткому болоту. Воздух здесь был тяжелый и зловонный, а шум совершенно адский, так что невольно в памяти всплывали бессмертные строфы Данте. Не посещал ли, задался я вопросом, итальянский поэт в поисках вдохновения тюрьмы своей родной Флоренции?
— Что происходит там внизу, сержант?
— Там заключенные, ожидающие высылки, — ответил Кох.
На мгновение он остановился, наклонившись поближе к решетке. Оттуда доносился приятный женский голос, поднимавшийся над шумом и оглашавший все вокруг звонким пением, напоминавшим плач. Я хорошо знал эту балладу. Мой дед выучил ее во времена Семилетней войны, и она была единственной песней, которую он когда-либо пел. Когда деду не хватало голоса, чтобы напеть ее, он начинал насвистывать мелодию. В пении женщины звучала тоскливая мучительная нота, придававшая особый трагизм солдатскому рассказу. «Снег накормит меня, снег утолит мою жажду, снег согреет и мертвые кости мои».
— Меццо-сопрано, — заметил Кох, улыбнувшись и покачав головой.
Мы пошли дальше и вскоре, поднявшись по винтовой лестнице на следующий этаж, остановились перед тяжелой деревянной дверью, ничем не отличавшейся от сотен других, мимо которых мы проходили.
— Ну вот мы и пришли, сударь, — сообщил мне Кох. — Кабинет поверенного Рункена.
Я был настолько поражен, что несколько мгновений не мог промолвить ни слова. На двери не было таблички с именем, никаких символов власти, которой герр поверенный, несомненно, располагал, ничего такого, что указывало бы на то, что именно здесь можно найти человека, коему доверены мир и спокойствие города.
— Так близко от той грязи, что мы только что видели?
— Поверенный Рункен отвечал за отдел «Д», сударь. Если вы предпочитаете какое-нибудь другое место…
— Вовсе нет, — поспешно ответил я. — Если эта комната была достаточно хороша для него, я не желаю ничего лучшего.
— В тех клетках содержатся преступники, отправляемые в Сибирь. Герр Рункен работал над их списками. На корабле оставались свободные места. Как только лед начнет таять…
В последние три-четыре года велись горячие дебаты относительно вопроса о депортации. Король Фридрих Вильгельм III решил раз и навсегда избавить страну от рецидивистов, отправив их до конца жизни на каторгу в какое-нибудь отдаленное место под угрозой смертной казни в случае возвращения. Его величество обращался с названной просьбой к главам многих государств, обладающих колониями или большими незаселенными территориями. Среди них были Североамериканские Соединенные Штаты и Великобритания. Все они отказались. Но в конце концов русский царь выразил готовность принять их за приличную плату. Между либерально настроенными мыслителями не прекращались споры относительно королевского решения. Преступники, естественно, не пользовались симпатией ни в самой Пруссии, ни за ее пределами, но сама мысль о том, что их отправляют в жуткое русское рабство, вызывала протест в просвещенных кругах. Образ «благородного дикаря» все еще был популярен в обществе, а французское правительство, так же как американцы до него, провозгласило равенство всех граждан. Тем не менее 28 февраля 1801 г. договор был подписан. Начальники тюрем по всей стране получили предписание отобрать наиболее опасных и неисправимых нарушителей закона для пожизненного изгнания.
— Герр Рункен сам выбрал эту комнату, сударь, — сообщил Кох. — Именно здесь он проводил все допросы. Крики и вопли, что доносятся оттуда снизу, производили на допрашиваемых должное впечатление.
— Могу себе представить, — откликнулся я с невольным содроганием.
— Герр поверенный пользовался большим уважением за суровость своих методов, — заключил Кох, вытаскивая из кармана большой ключ и открывая им дверь.
