Далия Трускиновская - Кот и крысы
– Катиш… - а что приказать, Тереза не знала.
Помощница, девица лет двадцати двух, во все глаза смотрела на гостя. Он был хорош собой - высок, статен, причесан к лицу, и странными казались на этом смугловатом горбоносом лице светлые, почти прозрачные голубые глаза.
– Тереза, ты полагаешь меня виновным, но это не так, я ничего не знал, я потом только обнаружил твое отсутствие, это было ужасно, матушка приказала меня запереть, чтобы я не помчался в Москву…
– И что же, заперли?
Он промолчал.
– Ступайте, сударь, да впредь не извольте к нам жаловать! - крикнула по-русски Тереза. - Катиш, проводи господина и закрой дверь!
– Мы непременно должны увидеться, непременно, слышишь?
– Мы не увидимся более никогда! - это уж было заявлено по-французски.
Он, не обращая внимания на Катиш, стал целовать Терезу в щеки, в губы - мелкими, быстрыми, пылкими поцелуями. Такими, от коих голова идет кругом.
– Мишель, я вас ненавижу!… - с грехом пополам выкрикнула беспредельно взволнованная Тереза и уперлась ему в грудь руками. Тогда лишь он отступил.
– Теперь я знаю, где тебя искать!
– Вы не смеете!
– Я приду вечером!
И этот страстный Мишель действительно покинул лавку, а Тереза побежала следом и задвинула тяжелый засов.
– Ну, что, Катиш, что ты так глядишь на меня? Разве я не похожа на брошенную женщину? - в отчаянии спросила она. - Вот этот человек - этот мужчина, этот дворянин! - соблазнил меня, как глупую девчонку, а потом бросил в зачумленном городе умирать! И ты еще удивляешься, что я отказала господину Спиридонову?
Катиш была девицей шустрой и сообразительной. Еще три года назад ее звали попросту Катюшкой, и числилась она крепостной девкой богатых купцов Лепешкиных. Она, как и Тереза, в чуму не выехала из Москвы, но по иной причине - она не могла оставить умирающих братцев. А затем это сделалось невозможно. Зараза Катюшку почему-то не брала, и она жила впроголодь, спуталась с солдатом, который приносил ей поесть, потом он же рассказал, что крепостным обоего пола. которые будут в чумных бараках ухаживать за больными, обещана воля. Катюшка набралась мужества и пошла через всю Москву к Данилову монастырю - наниматься в бараки. Обещание графа Орлова московские власти сдержали - девушка получила вольную. Какое-то время она пожила с немолодым доктором Аникишиным, с которым сошлась в лечебнице, потом доктор воссоединился со своим вернувшимся семейством, а Катюшку пристроил к приятелю-купцу, торговавшему галантерейным товаром. Оттуда ее переманила французская мадам, и Катюшка за полтора года сменила несколько лавок на Ильинке, одновременно осваивая язык.
Терезу она высмотрела сама, когда та еще только обустраивалась, и явилась предлагать ей свои услуги.
Так что Катиш превосходно понимала, что творится в душе у ее молодой хозяйки. И по-бабьи знала - Терезе нужно выреветься и выговориться. Утешая ее и кляня что есть сил весь пол мужской, Катиш как-то одновременно выкидывала на стол конфекты, крендельки, бутыль со сладкой наливочкой, две стопки. И добилась своего - пролились спасительные слезы.
– Он же мог за мной вернуться, мог! Его матушка не просто так меня в Москве забыла, я не кукла, не моська! Мосек всех увезли, а меня забыли - и я потом лишь догадалась, в чем дело! Катиш, мне показалось, будто я беременна, и я сказала ему! А он проболтался своей драгоценной матушке, вот почему меня оставили тут умирать! Разве графине Ховриной нужна невестка, которая зарабатывает на жизнь уроками музыки?
Вот тут Катиш и удивилась.
За все время, что они трудились вместе, Тереза ни словом не обмолвилась о том, что обучена музыке, и в квартирке, которую они снимали на двоих, не было ни флейты, ни скрипки, ни клавикордов. И не объяснять же помощнице, что, занявшись делом, которое ей грубо, но правильно присоветовал незнакомый офицер, музыку она из своей жизни вычеркнула. Даже когда, идя по улице, слышала из распахнутого окна клавикорды, - ускоряла шаг.
Но умница Катиш, о музыке более не спрашивая, наполовину по-русски, наполовину по-французски стала утешать хозяйку, приводя в пример своих собственных любовников и утверждая, будто они вели себя не немного лучше. Хотя солдат несколько месяцев кормил ее, да и доктор, пока его семья была в безопасном от чумы месте, неплохо о ней заботился.
– Разве ж я его не любила? Я все ему отдала! Он моим первым стал, Катиш, я долго себя блюла… Да лучше бы я его не дожидалась, лучше бы еще в Лионе по кривой дорожке пошла! - и Тереза бурно жаловалась на соблазнителя, который позволил ловкой матушке увезти себя в подмосковную, не говоря, однако ж, что в час соблазнения ей был уже двадцать один годок, а ему - всего-навсего восемнадцать. Очевидно, полагала, что сие не имеет значения.
– Коли увидишь, что он на улице - сразу дверь засовом закладывай! - вдруг принялась она учить помощницу. - Я не могу видеть его, он мне противен, отвратителен! Я сама себя боюсь - я же могу убить его, Катиш, я точно убью его! После того, что он со мной сделал… Он же душу мою погубил, Катиш, душа моя опустела, я никогда более никого не смогу любить - вот что он со мной сделал!…
Помощница со всем соглашалась, да и всплакнула с хозяйкой заодно.
– Не извольте беспокоиться, я все ножики спрячу! - обещала она. - А коли придет - я Кузьму кликну! Он с молодцами живо прибежит! Выставим, как нашкодившего пса, пинками!
Поблизости и впрямь имелись сильные молодцы - служили у того купца, что продал Архарову венские стулья. Понятное дело, молодежь из модных лавок галантонилась и амурилась промеж собой напропалую, и Катиш времени зря не теряла. Она больше всего хотела выйти замуж за приказчика, скопившего капиталец, чтобы открыть свою торговлю, пусть не на Ильинке, да свою.
И подумалось ей, что коли бы тот еще не встреченный приказчик был так же хорош собой, как неожиданный любовник ее хозяйки, то лучшего она бы и не желала.
Тереза продолжала, плача и ругаясь, рассказывать горестную свою историю, а Катиш слушала внимательно, так что вскоре поняла, кто таков роковой соблазнитель - граф Михаил Ховрин.
Как и положено шустрой московской девке, она любила узнавать новости о графских и княжеских семействах - кто, да с кем, да как, да был ли ребеночек, да знает ли муж, да будут ли венчаться. И, слушая, тут же дала себе задание - узнать поболее про Ховриных, во-первых, любопытно же, а во-вторых, поди знай, авось и пригодится.
Сердце ей подсказывало, что страстный Мишель еще не раз объявится на Ильинке.
А Тереза вдруг ударила обеими руками по столу. И замерла - в душе все отозвалось каким-то удивительно слаженным и грозным аккордом.
Жизнь рушилась, музыка возвращалась…
* * *
Архаров поехал к князю Волконскому сразу после пожара, лишь размазав платком грязь на роже. И, сидя там за столом, послал к себе на Пречистенку сказать - пусть топят баню. Князю же сгоряча все отпел про старую дуру Шестунову: сдается, ей нужно лишь видимость поисков создать, перед кем-то неведомым оправдаться. Волконский согласился - Шестунова непременно перед нем-то отчитывается в воспитании девицы.
Вернувшись от князя, Архаров отказался от ужина - Волконский был хлебосолен - и сразу же собрался отмываться в баню. Пока истопилась окончательно и нагрелась вода, посидел с Устином, разбирался с кое-какими бумагами. С собой взял в парилку Сеньку-кучера, который оказался и превосходным парильщиком. Нужно было как-то избавиться от всей сегодняшней суеты.
Баня стояла при службах, особо, и для хождений в нее Архаров еще весной завел особливый наряд.
Огромный просторный дом, который при Архарове еще ни разу по-настоящему весь не протопили, отсырел хуже Ноева ковчега. Нарядный лазоревый шлафрок эту сырость позорно пропускал. Архаров велел послать по лавкам, и ему привезли кафтан не кафтан, халат не халат, шлафрок не шлафрок, а нечто длиной до пят, клюквенно-розовое, подбитое коротким темным мехом, широченное - коли запахнешься натуго, левая пола чуть ли не на спину заходит, - и на серебряных крючочках.
Цвет его не смутил, он тут же завернулся в покупку и был премного доволен. Для походов в баню недоставало валенок - вот кабы ему кто раздобыл теплые серые катанки, он был бы просто счастлив. Можно даже без вышивки на голенищах. Но потеплело, и он отложил покупку до лучших времен.
Распаренный и безмерно довольный, Архаров, похожий в своем одеянии почему-то на сытого турка, отправился на поварню - убедиться, что все благополучно, и нагрузить Никодимку самоваром. Время было позднее, однако камердинер потащил заранее растопленный самовар в хозяйскую спальню, а Архаров пошел следом. Туда же, в спальню, был зван Устин и угощен чашкой чая с баранкой. Пока Архаров наслаждался, Устин почитал вслух государынин Наказ Главной полиции - то есть, было исправно совмещено приятное с полезным. А потом они вместе прочитали перед образами вечернее правило - читал Устин, помнивший его наизусть, Архаров же повторял вполголоса. Оказалось, иметь в писарях бывшего дьячка - дело душеспасительное.
