Татьяна Романова - Сизые зрачки зла
«Пора узнать правду», – решила она.
Пока экипаж катил по заснеженным улицам столицы, Софья Алексеевна почти физически ощущала, как утекает ее мужество, и когда лакей открыл ей дверь нового трехэтажного дома, облицованного гранитом двух оттенков – красноватого и серого, ее обуял ужас.
«Да я мать или нет?! Мой ребенок в тюрьме, а я чего-то боюсь… Стыдно!» – мысленно упрекнула она себя.
Графиня подобрала юбки и вошла в высокий вестибюль украшенный таким же гранитом, что и наружная облицовка: пол был красноватым, а колонны – серыми. Отметив про себя изысканную и явно дорогую отделку нового дома, Софья Алексеевна отдала лакею шубу и, представившись, заявила, что хотела бы видеть Александра Ивановича.
– Сейчас доложу, – пообещал лакей.
Графиня специально приехала так рано, чтобы заведомо застать Чернышева дома, теперь тот не смог бы уехать, не приняв ее или не отказав. Ждать ей пришлось долго, но вот на лестнице раздались шаги, и она увидела Александра Ивановича. Они не встречались лет двадцать, последний раз «кузен» приезжал в московский дом Чернышевых накануне своего отъезда в Париж. Тогда он находился в расцвете своей яркой красоты, а теперь как будто облинял. Хотя его фигура еще сохранила стройность, лицо уже начало оплывать, буйные черные кудри подернула седина, и лишь усы казались по-прежнему щегольскими, да темные глаза смотрели так же остро, как и прежде.
– Рад вас видеть, кузина, – заулыбался Чернышев, – Добро пожаловать. Мой дом так же всегда открыт для вас, как вы и мой незабвенный друг и тезка когда-то открыли свой дом для меня.
Он сжал руку Софьи Алексеевны сильными холеными пальцами и усадил ее на диван, а сам сел в соседнее кресло. Александр Иванович по-прежнему улыбался, но глаза его оставались холодными. Графиня уже не сомневалась, что на самом деле хозяин дома ей не слишком-то рад. Но терять было нечего, и она, кашлянув, чтобы голос звучал потверже, приступила к делу:
– Благодарю вас, Александр Иванович, за добрую память о моем муже, и позвольте мне обратиться к вам с просьбой. Вы знаете, что мой сын Владимир арестован по делу о восстании на Сенатской площади. Я этого не понимаю: он в восстании не участвовал – был со мной в Москве. Тем не менее, когда Боб захотел вернуться в полк и выехал в столицу, сразу по приезде его арестовали. Я ничего не знаю о том, где сейчас находится мой сын. Вы – член комиссии, ведущей расследование по этому делу, пожалуйста, объясните мне, как такое могло случиться.
Сразу же посуровев лицом, Чернышев строго заметил:
– Не все так просто, как кажется на первый взгляд, дорогая кузина. Среди арестованных нет ни одного человека, не принадлежавшего к тайному обществу, а его организовали с целью свержения божьей милостью данной власти. Заговорщики планировали цареубийство, а это – ужасное преступление!
– Мой сын не мог помышлять о таких вещах. Это для него исключено, даю вам слово! – сжав руки так, что побелели костяшки пальцев, поклялась Софья Алексеевна.
– Дорогая моя, вы – мать. Беспокоясь о вас, сын мог и не сообщить о своем вступлении в это преступное сообщество. Его могли втянуть обманом, он мог опасаться за благополучие сестер, поэтому вы ничего и не знали. Как говорят, самые близкие люди все узнают последними.
– Возможно, в том, что касается меня, вы и правы. Но мой Владимир – благородный человек, он – гвардейский офицер, и я уверена, что, разобравшись, комиссия оправдает его. Однако сейчас я прошу только об одном: помогите мне увидеть сына.
Чернышев вновь улыбнулся.
– Я не всесилен, но постараюсь вам помочь. Надеюсь, моего влияния хватит, чтобы выхлопотать для вас свидание. Я напишу, если это станет возможным. Куда мне прислать письмо?
Софье Алексеевне померещилось, что в его темных глазах мелькнула усмешка. «Кузен» показался ей большим жирным котом, играющим с придушенной птичкой, которой была она сама. Похоже, что все ее подозрения оправдались. С деланным равнодушием, чтобы собеседник не смог прочесть ее мысли по лицу, графиня объяснила:
– На имущество моего сына наложен арест, мы с дочерьми переезжаем к моей тетке графине Румянцевой, у нее есть собственный дом на углу набережной Мойки и Зимней канавки.
– Арест имущества? Я не знал!.. Наверное, Собственная канцелярия Его императорского величества подготовила предписания, минуя нашу комиссию, – удивленно покачал головой Чернышев. – Как жаль, кузина. Возможно, у вашей тети вам с дочерьми будет не очень удобно? Вы можете переехать в мой дом. Мы с женой пока одни, а дом большой и удобный. Я думаю, вам с девочками здесь будет хорошо.
– Благодарю за заботу, но мне не хотелось бы стеснять вас, да к тому же у тетушки огромный особняк, где она живет одна. Я – ее единственная наследница, поэтому мы с дочерьми будем у себя дома.
– Ну, не буду неволить, – развел руками Чернышев, – но помните, что вы и ваши девочки мне не чужие, эти двери для вас открыты в любой час дня и ночи, а я целиком нахожусь в вашем распоряжении.
Софья Алексеевна поняла намек и стала попрощаться. В сумраке экипажа она наконец-то вздохнула свободнее и отдалась своим мыслям. Подтвердились ли ее подозрения? Теперь она не могла уже ответить на этот вопрос однозначно. Александр Иванович, приглашая их свой дом, продемонстрировал несвойственное ему радушие. Но если бы она согласилась, он представлялся бы покровителем ее дочерей, а там и до опекунства недалеко. Имущество Чернышевых из-под ареста никуда не убежит, а подготовить мнение света не помешает, и кто это сделает лучше, чем сами барышни, встречающие гостей своего дальнего родственника в гостиной его дома…
«Похоже, все-таки, что именно дорогому «кузену» мы обязаны арестом имущества, – перебрав еще раз свои наблюдения и взвесив их, решила графиня. – Нужно посоветоваться с тетей и Велл. Не наломать бы дров».
Дочери и тетка ждали Софью Алексеевну в гостиной. Эта комната, с блеском обставленная еще во времена царствия молодой императрицы Екатерины, сейчас уже потеряла свое прежнее великолепие и напоминала увядшую красавицу, румянящую щеки поверх глубоких морщин. Парчовые занавески поистрепались, обивка мебели потерлась, а позолота на спинках диванов и кресел во многих местах облезла. Но Мария Григорьевна не замечала или не хотела замечать, что все в доме требует ремонта и обновления, ну, а теперь, при нынешнем положении дел, вряд ли такие траты пришлись бы ей по карману.
Увидев входящую графиню, ее дочери вскочили со стульев, а тетка бросила на нее вопросительный взгляд.
– Ну что, мама? – воскликнула Надин, – он согласен помочь?
– Он пообещал устроить мне свидание с Бобом. Еще он пригласил нас жить в свой дом.
– С какой стати? – удивилась Вера, – мы живем у бабушки. Мы не нуждаемся ни в чьей милостыне.
– Я сказала ему об этом, только не так до грубости прямолинейно, как ты. Сейчас мы не в том положении, чтобы настраивать против себя людей, тем более тех, кто может повлиять на судьбу твоего брата.
Вера заметно смутилась.
– Вы правы, мама, – повинилась она, – нужно выбирать выражения, но я не сдержалась, ведь пока вас не было, мы все обсудили и пришли к выводу, что именно этот замечательный родственник наложил арест на наше состояние, а теперь выжидает момент, когда его можно будет присвоить.
– Я тоже так думаю, но мне интересно, почему вы пришли к этому мнению?
– Я сообщила им то, что вчера услышала в гостиной Мари Кочубей, – вмешалась Надин. – Она рассказала мне и своей дочке, что сопровождала императрицу-мать в Зимний дворец к ее невестке и слышала, как Александра Федоровна плакала, пересказывая свекрови свой разговор с мужем. Молодая императрица попросила у государя милосердия к арестованным, а тот закричал на жену, упрекая, что она, как видно, забыла, чьих детей хотели убить, раз просит за злоумышленников. Император впервые в жизни накричал на жену, а ведь у Александры Федоровны после восстания случился нервный тик. Теперь, когда она волнуется, у нее трясется голова. Графиня Кочубей сама это видела…
– Бедняжка, – посочувствовала Софья Алексеевна и уточнила: – Но я не пойму, причем тут Чернышев.
– Вы не дослушали, мама! Графиня Кочубей сказала, что при дворе все уже сходятся во мнении, будто молодой государь разительно переменился после восстания. Императрица-мать намекнула невестке, что дело вовсе не в пережитом им потрясении. Она считает, что в окружении государя усилились два человека: Чернышев и Бенкендорф, и приписывает жесткое поведение государя именно их влиянию.
– Надин хочет сказать, что только эти двое могли добиться приказа об аресте нашего имущества, – уточнила Вера. – Бенкендорфу нет от этого никакой выгоды, а вот Чернышеву есть. Он же просил у государя титул и майорат графа Захара. То, что он приглашает нас в свой дом, это не просто так. Сначала он будет нашим благодетелем, потом – опекуном, а там и хозяином!..
