Николай Свечин - Пуля с Кавказа
Таубе всё не появлялся; видимо, был занят сборами. Ну, оно и к лучшему, решил про себя Алексей. Баронище ему здесь вроде, как начальник; может и не отпустить поиграть на бильярде. А сыграть охота!
Алексей трижды сильно напряг, а затем расслабил мышцы плечевого пояса. Его научил этому борец Медведев; называется «изомерические упражнения». Надел фуражку и вышел. На дворе подобрал горсть песка и потёр им руки, чтобы они не выглядели слишком барскими. Ну, вроде, готов…
Сыщик покинул форштадт и отправился бродить по городским кварталам, держа курс на реку. Дошёл до Шура-озени, осмотрелся. Биллиардная должна находиться вон там, в тех непарадных кварталах. Не спеша он отправился туда, изучая город и запоминая дорогу. Сердце билось учащённо, но страшно не было. Алексей вспомнил слова Благово: «Тебе придётся научиться жить с этим». Вот сверну Финиесту шею, и научусь, подумал он. Тут же в памяти всплыли Брюшкин и Чунеев, как они, хлопая об пол в четыре ладошки, ползут навстречу отцу. Лыков отказался замедлить шаг. Не бояться же теперь всю жизнь! Даже если сегодня всё закончится благополучно, ему предстоят горы, ружья и кинжалы абреков. Да и вообще служба лихая! Нет; детей и жену Лыков любить будет, а бояться не будет. Решено!
Высмотрев в толпе оборванца полууголовного вида, коллежский асессор схватил его за рукав:
– Эй, граф Бутылкин, где тут у вас можно шары погонять?
– Шары? – осмотрел тот незнакомца. – Не здешний, што ли?
– Был бы здешний, не спрашивал. Шары хочу. А ещё кизлярки чтобы выпить, гульнуть на всю мошну, а то от сорги кишеня лопается.[37]
– Кишене помочь – святое дело, – ответил оборванец. – Токмо чьих ты будешь, незнакомая душа? На нашенского вроде не похож.
– В кабаке родился, в вине крестился. А вашенских в цинтовке я завсегда лупил, как сидоровых коз. Халамидники вы эдакие… Поэтому и не похож. Я – шпановый брус, причём такой, какому и фартовые дорогу уступают! Веди, куда хочу, ламышник получишь.[38]
– Ну, золотой разговор, – сразу согласился босяк. – Куда тебя вести-то? У нас тута четыре биллиардных, да и «мельницы»[39] имеются.
– Федька-Шулыкан говорил: «Попадёшь в Шуру – иди к Варданову, лучше его нет».
Шулыкан[40] был известный на Кавказе налётчик, сидевший сейчас под следствием в Ставрополе.
– Да ты Федьку знаешь?
– В Новом Черкасске на единой наре сидели.
– Федя мне, как брат! – заявил оборванец. – Когда он в Шуре, завсегда угостит! душа-человек. Пошли к Варданову. У Жоржика и всамделе хорошо, быдто мёдом намазано. Токмо ламышник-то наперёд отдай.
Алексей выдал монету.
– Зови меня Лыков.
– А я Гришка Хрипатый.
– Веди, Гришка, а то горнило аж жгёт, так кизлярки охота. И думай пока – никому тут скуржавые колья не нужны?[41]
– Скуржавые?
– Ну, почти… Однако работы хорошей, не отличить.
Хрипатый сделал важно-задумчивое лицо и некоторое время шёл молча, потом сказал:
– Надоть Павла Тёмкина спросить. Энтот беспременно знает – серьёзный мущщина.
За разговором они дошли до одноэтажного деревянного дома с мезонином, давно не крашенного. Дверь и окна биллиардной, по случаю жары, были распахнуты, изнутри доносились стук шаров и громкие голоса. Прямо поперёк входа лежал пьяный и храпел.
– Вот черти… – пробормотал Гришка, перешагивая через тело. – Перед приезжим человеком неудобство…
Внутри взору Лыкова открылся обыкновенный «пчельник»[42], каких он повидал уже не мало. Разве что, присутствовал кавказский колорит: половина посетителей были туземцы в разноцветных черкесках, а на стойке вместо водки и хлеба подавали кизлярку и чурек. Публика была очевидно нехорошая: воры, суровые громилы в войлочных шляпах и пьяные казаки. Прямо возле стойки Алексею попался высокий джигит со смоляной бородой и бешеным взглядом. Он глянул сверху на уруса крайне недоброжелательно, сказал что-то гортанное и отошёл в угол.
– Рожа, прости Господи… – пробормотал вполголоса Хрипатый, опасливо косясь на туземца. – Ты, Лыков, постой покуда, токмо тихонько, ни во что не ввязывайся. Здеся голову свинтят, и не заметишь, как. Купи себе для разгону чарку говядины да фунт вина… А я пошёл Тёмкина искать.
И исчез в задних комнатах. Коллежский асессор взял стакан кизлярки, отломил кусок чурека и прошёл в комнату, где шла игра. Страшный горец бурчал ему вслед что-то злое, но Лыков не обращал на него внимания.
Первый, кого он встретил у стола, оказался Сашка Мухортый! Он стоял в компании разбойного вида парней и о чём-то тихо им рассказывал. Увидев Лыкова, Сашка прервал разговор. Он подскочил, вперил в гостя подозрительный взгляд и скомандовал властно:
– А ну замри!
Алексей остановился, отхлебнул из стакана и спокойно ответил:
– Дыру только во мне не высмотри, а так не жалко.
Во время ареста Раковникова Сашка видел Лыкова всего несколько секунд, в горячке схватки, и, к тому же, загримированного; вряд ли он мог его сейчас опознать.
– Где я тебя видал?
Сыщик внимательно, но равнодушно рассмотрел бандита и пожал плечами:
– Ты встречал – ты и вспоминай. А я тебя вижу впервые.
И прошёл дальше в комнату. Присел на подоконник и принялся наблюдать за игрой, медленно откусывая чурек. Всё поведение Лыкова выказывало неподдельное спокойствие сильного человека.
Сашка Мухортый смотрел на него озадаченно, потом упрямо набычился и подошёл опять.
– Как звать?
– Зови меня Лыков.
– Какого занятия?
– Учу дураков уму-разуму. На хлеб хватает…
– В Семибашенном, случаем, не сидел?
Лыков отложил чурек, принялся загибать пальцы:
– В Семибашенном сидел, на Шпалерной сидел, Демидов проходил. В Москве в Бутырках сидел и на Камещиках. [43] Далее Нижегородский этапный двор, Казанская, Тобольская, Томская пересылки, Лунжанский рудник. Выбирай любую!
– Шайтан разберёт… – пробормотал Мухортый. – Ну, точно же я тебя видал! Лыков, Лыков… Не слыхал. Ты хоть фартовый?
– Я вольный человек. Служил в Питере у Анисима Петровича Лобова, ежели понимаешь, о ком речь.
– Как же! – воодушевился бандит. – Я и сам у него служил!
– А вот это легко проверить. Не всё тебе вопросы задавать. У Анисима Петровича два знатных батыря было. Одного звали Пересвет, а второго?
– Второй был Яша Челубей. Могутный парень!
– А офицера бывшего, что близко к Лобову стоял?
– Озябликов. Погоди, дай, и я тебя проверю. Кто в «Трёх Иванах», что на Лиговке, заправлял?
– Чулошников Прохор Демидыч. Брюхастый был мужчина…
– Ну, Лыков, тогда звиняй, и вот тебе красный угол! – сказал с чувством громила. – Зови меня Сашка Мухортый, как все кличут.
И вдруг всплеснул руками:
– А точно! Там я тебя и видал, в «Трёх Иванах»! Как вышибалу ихнего завалил, по ушам ему настучал. Ты тогда бороду носил. А Прохор Демидыч опосля увёл тебя вовнутрь. Было?
– Было. Тогда–то меня приметили и к Лобову и подвели. Мы с Челубеем в Сибирь потом пошли, «Этпаную цепочку» проверять. Этим и убереглись…
– Да, – вздохнул Судовиков. – Грохнули и Лобова, и Пересвета с Чулошниковым. Всех постреляли московские. За «короля» своего мстили, за Анчутку. И нету теперь в Питере главного.
– Говорят, осенью выборы будут, – понизил голос Лыков. – Без главного плохо. Раздрай идёт. В лесу и медведь архимандрит… Моя воля, я бы Раковникова выбрал. Вот орёл!
В глазах Мухортого что-то мелькнуло, и Алексей понял, что переиграл.
– Или Большого Сохатого, – поторопился добавить он. – Приятель мой. Потом Сашка Красный Туз серьёзный парень. Есть люди, есть…
– Пойдём, что покажу, – тронул Судовиков сыщика за плечо и, не оглядываясь, шагнул в коридор. Отмерял его весь, толкнул последнюю направо дверь и посторонился, пропуская Лыкова вперёд. Тот чуть замешкался на пороге. Мгновенно бандит сильно толкнул его сзади в спину, и Алексей буквально влетел в помещение.
Он успел только разглядеть, что за накрытым столом сидят трое, и один из них – Раковников. Времени на раздумья не было. Сыщику повезло, что окно было открыто; не известно, успел бы он выбить раму. Не сбавляя инерции толчка, Лыков в два прыжка пересёк комнату и «рыбкой» прыгнул в окно. Плюхнулся на спину, больно ударившись о собственный револьвер, мгновенно вскочил на ноги и отпрянул в сторону. Он делал всё как автомат, быстро и точно. Следом, стараясь угодить ему в голову ногами, сиганул Сашка Мухортый; в руке у него был нож. Но Сашка опоздал. Заученным движением Алексей вытянул из-за ремня «бульдог», одновременно взводя его большим пальцем. Громила развернулся, занёс нож – и тут же пуля, пущенная в упор, разнесла ему весь череп. Мухортый ещё падал, а Лыков уже стоял у окна и выцеливал в комнате Раковникова. Тот поднял руку с револьвером. Полыхнуло, и горячая пуля обожгла сыщику шею. «Вот хорошо», – подумал он, – «теперь не скажут, что я расстрелял безоружных». И нажал на спуск. «Ивана» отбросило на стену. Вдруг слева, из-за рамы, выдвинулась спрятавшаяся фигура. Третий! Револьверный ствол упёрся Лыкову в скулу, и громко щёлкнул курок полувзвода. Сыщик только зажмурился… Тут в дверной проём ворвался из коридора давешний злобный горец, и выстрелом с четырёх шагов уложил покушавшегося наповал. Последний уцелевший бандит бросился на пол и вытянул руки:
