Паренек из Уайтчепела (СИ) - Бергер Евгения Александровна
– Аллегра Картер, в девичестве Фальконе. Год рождения тысяча восемьсот девятнадцатый. Итальянка. Замужем за... – Его спутник покачал головой, поцокав как белка. И Джек исправился: – В гражданском браке с Джоном Картером, тысяча восемьсот четырнадцатого года рождения.
– Его корни?
– Портсмут, Англия. Сын сапожника и белошвейки. Сбежал с цирком в тринадцать. Никогда в Портсмут не возвращался.
Экзаменатор, удовлетворенный ответами, кивал в такт дребезжащей по дороге карете.
– Дети?
– Трое мальчиков. Старший, Роберт, и младший, Тимоти, умерли маленькими, выжил лишь я... – Джек сглотнул, – Джек Картер, восемнадцати лет. После смерти родителей основательно осел в Лондоне, в семье торговца шелками. Прислуживал в доме и в лавке, пока вы меня не нашли...
– Чудесно! Что знаешь о деде?
– Мать не любила о нём говорить. Как будто богат, но насколько, мне не известно...
– Брависсимо, друг мой, из вас получится чудный Джек Картер, – похвалил его сеньор Гатте.
Джек поджал губы, с трудом сдерживая нелестный эпитет в адрес юркого спутника-росомахи. В конце концов, от него зависела жизнь Аманды... Когда они уезжали, краснолицый, по всему спившийся доктор, потерявший лицензию, лепетал по-немецки: «Ich habe alles getan, was ich konnte. Es ist in Gottes Hand!“ И теперь дело было за Джеком...
Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, и, хотя Джек не планировал умирать, перед ним сейчас, в этот самый момент, проносилась не лента придорожных кустов, а вся его прошлая жизнь шаг за шагом. Он видел себя то тощим парнишкой с растрепанной шевелюрой, нашедшим женское тело на берегу, то влюбленным мальчишкой, впервые признавшимся в своих чувствах, и с разбитым вдребезги сердцем, то... счастливцем, чье чувство оказалось взаимным. И все те события, что нанизывались на нить, сопровождая каждый этап последних нескольких лет, стояли перед глазами... Осмысливались по-новому.
– Лаго-Маджоре! – произнес Гатте впервые за долгое время и указал пальцем в окно.
Джек сфокусировал взгляд и ослеп на мгновение от сияющей голубизны озёрной глади, открывшейся перед ним. Отороченное горами, озеро плавно змеилось вдоль своих берегов, напоминая огромного ящера, греющегося на солнце; клочья скупого тумана, уже рассеющегося под солнечными лучами, спускались с горных вершин, придавая озеру и окрестностям особый налёт загадочности.
Он вздохнул и залюбовался. Лаго-Маджоре. Они ехали сюда с Ридли, но доехал Джек без него... Где Ридли сейчас? Ищет его или, решив, что они сбежали с Амандой, махнул рукой, разочаровавшись в нём лишь сильнее? Неприятная эта мысль корябнула по сердцу...
Как и прочие в последнее время.
Жизнь, казалось, завернулась в тугую спираль, сжалась пружиной – и что будет, когда она развернется, сложно было предугадать.
– Веди себя естественно, парень, – снова напутствовал Гатте. – Не переигрывай. И постарайся уложиться в неделю. Сам понимаешь, твоя девчонка, в отличие от тебя, не на вилле загорать будет. Помни об этом!
Джек не ответил, продолжая глядеть на проплывавшие за окном чудесные виды – дорога вилась вдоль берега, и озеро было как на ладони. Правда, вскоре они свернули налево, и дорога пошла под уклон, словно они поднимались на холм, и вот за поворотом показалась витая ограда ворот, а за ней вилла Фальконе, проглядывающая сквозь буйную зелень красивого сада.
Ворота раскрылись, они въехали внутрь... Сердце Джека пропустило удар. В горле в миг пересохло.
Началось!
Ливрейный слуга, должно быть лакей, распахнул дверцу их экипажа, и Гатте первым выбрался из кареты, Джек – за ним. Щебет птиц, блики солнечных зайчиков на стенах, тихий шепот листвы под воздействием ветерка – всё это нахлынуло разом, оглушило, дезориентировало его. Джек никогда не встречал такой красоты, и застыл, очарованный.
Два крыла виллы Фальконе расстилались среди буйной зелени, плавно переходившей в террасный сад... Цветущие кусты рододендронов всевозможных расцветок пламенели повсюду яркими красками. Виднелась крыша увитой глициниями беседки... Тянуло свежестью с моря.
– Finalmento! – воскликнули на итальянском, и из дома появился мужчина в годах. Уже седовласый, но статный, высокий, не согбенной ни годами, ни житейскими трудностями, он с волнением на лице ощупывал Джека внимательным взглядом, и грудь его бурно вздымалась под серой материей сюртука. – Наконец-то, мой мальчик! – произнес он уже на английском. И сбежал по ступеням, заключив Джека в объятия...
Парень замер, превратившись в кусок окаменевшего дерева, но Гатте, глядя на них, улыбался с умилением на лице и безмолвно, одним краем глаза предостерегал Джека от глупостей. Будь помягче, как бы читалось подстрочно, но Джек не был ни искусным актером, ни тем более бесчувственным чурбаном: осознавал в полной мере, что обманывает несчастного старика и впоследствии разобьет ему сердце.
Расслабиться не получилось, но Фальконе истолковал это по-своему...
– Прости глупого старика, – выпустил он Джека из рук, – лезу с объятиями, когда ты даже не знаешь меня. Извини, caro mia, это все нервы, эмоции! Я уже и не наделся свидеться. А ты вот, значит, какой... – Он снова окинул Джека восторженным взглядом. – Взрослый. Красивый. На мать похож... – Краска бросилась Джеку в лицо, стало жарко до одури. Он сглотнул. – Не смущайся, мой мальчик, я стар и сентиментален, мне позволено быть правдивым, особенно если это чистая правда, – снова истолковал все по-своему новый родственник. – Ты же настоящий Фальконе, я вижу это в глазах и фигуре. – Его собственные глаза заблестели. – Я счастлив видеть тебя! – Расчувствовавшийся, он обернулся к спутнику Джека: – Сеньор Гатте, я благодарен всем сердцем за то, что вы сделали для меня! Вернули мне внука. Я этого никогда не забуду!
– Не стоит, сеньор, – скромно отозвался мошенник, – я делал свою работу и рад, что она увенчалась успехом... на радость всем нам.
– «На радость всем нам», – повторил его собеседник, снова обратив взор на Джека. – Ты, верно, голоден, мальчик мой, – сказал он, взмахивая руками. – Мы обедаем в час... Я велел задержаться с обедом, чтобы дождаться тебя. Все равно не смог бы проглотить ни кусочка, так сильно ждал нашей встречи... И вот...
Джек молчал, всё ещё не найдясь, что ответить на это восторженное приветствие. В голове билось набатом: «Обманщик, обманщик». Он был обманщиком и лжецом...
– Сеньор Фальконе, простите мальчику это молчание: он, должно быть, слишком взволнован вашим свиданием. Язык, что говорится, отнялся... Он вообще не из болтливых, – поведал он, снизив голос, и улыбнулся. – Такой уж характер.
Фальконе понятливо закивал. И вдруг кликнул слугу:
– Альфредо, проводите мальчика в его комнату и обеспечьте необходимым. Пусть смоет с себя дорожную пыль, а мы с сеньором Гатте пока выпьем кофе в саду...
Вышколенный слуга, почти тех же лет, что хозяин, подошел к Джеку и попытался взять его чемодан, но пальцы Джека как будто вплавились в ручку.
– Сеньор? – вопросительно глянул Альфредо. – Я понесу ваш чемодан.
– Благодарю, но я могу сам, – глухо ответствовал Джек. – Мне нетрудно.
– Не сомневаюсь, – вежливо улыбнулся слуга, – но вы гость сеньора Фальконе, и ваш чемодан понесу я.
Джек сглотнул, ощущая те самые чувства, которые всколыхнул в нем когда-то визит в дом Аманды на Гросвенор-сквер: он совершенно не сочетается с миром богатой аристократии. Он сучок на тисовом дубе, темное пятнышко внутри драгоценного камня – паренёк из трущоб, лишь пытающийся казаться лучше, чем есть.
Он думал об этом, шагая за величественным слугой по не менее величественным помещениям дома: через холл, обитый дубовыми буазери, по лестнице с красной ковровой дорожкой, к двери, отделанных бархатом, за которой, как ему сообщили, находится его спальня.
Слуга распахнул красивую дверь, Джек шагнул внутрь и... обомлел при виде огромной кровати под льняным балдахином, стульев, обитых шелковым бархатом и яркого света, чуть приглушенного льняными же шторами с золочеными аксельбантами.
