Паренек из Уайтчепела (СИ) - Бергер Евгения Александровна

Больной, словно состарившийся, он, шаркая башмаками, вышел за дверь. Оглянулся уже на пороге, но мисс Эдвардс поспешно захлопнула дверь и сказала:

– Садись. Я расскажу, в чём суть нашего дела...

– Твоего дела, – поправил девушку Джек. – К тому же, если с Амандой что-то случится... Если... – он не мог озвучить свой страх, словно от этого, материализовавшись, он стал бы реальным.

– Она сильная, справится, – кинула собеседница. – Просто выкидыш...

– Замолчи!

– Не могу: я должна рассказать, в чём суть НАШЕГО дела, не забыл?

Джек сцепил зубы, предпочитая смолчать. Это ангельское лицо и дьявольская душа так явно дисгармонировали друг с другом, что делалось тошно и гадко... Мутило сильней, чем от запаха крови, и всё зловоние Темзы не могло с этим сравниться.

– Послушай, я вовсе не монстр, – продолжала Этель. – Я просто знаю, чего на самом деле хочу, и этого добиваюсь.

– Ценой жизни прочих людей?

– Да хоть бы и так, – фыркнула собеседница. – Ты – лондонское отребье, и не тебе учить меня, как мне жить. Ты выполз из грязи и мнишь себя лучше меня? Как бы не так.

– Человечность не измеряется происхождением, статусом и деньгами, Этель.

Та вскочила и заметалась по комнате, размахивая своим пистолетом.

– Я заткну твой чертов рот грязной тряпкой, если не замолчишь, – пригрозила она. – Я не намерена слушать нравоучения нищего идиота...

Глаза их встретились на секунду, столкнулись, опалив искрами ненависти, и мисс Эдвардс первая отвернулась.

– Я слушаю, – сказал Джек. – Говори, что ты хочешь.

Не сразу, но Этель вернулась на место. Вся она – один сплошной оголившийся нерв, пылающий ненавистью, щелкала револьверным затвором, с трудом сдерживая желание пристрелить его, Джека. По тому, как её пробрало, он угадал наличие совести, где-то всё-таки затаившейся, хоть она этого и не признавала, да и он не считал, что она в не осталась. Похоже, оба они ошибались...

– Слушай и просто молчи, – прошипела Этель, предваряя рассказ, и наконец заговорила о главном: – В Тоскане, на Лаго-Маджоре, живёт богатый старик, Гаспаро Фальконе. Потомственный дворянин, участник битвы при Ватерлоо, он, по слухам, феноменально богат, его вилла, буквально набитая всякими ценностями: картинами, фресками, посудой из золота и серебра, всё равно что пещера Али-Бабы. Но самое ценное в ней он хранит в хитро устроенном сейфе в своём кабинете... Его смастерил немецкий умелец и, говорят, открыть его без знания шифра – пустая задача.

– Ты хочешь, чтобы я открыл сейф? – не выдержал Джек. – Но я не «медвежатник» – ничего в этом не смыслю.

– Слушай молча, – не стала пререкаться Этель, продолжая рассказ. – У старика была дочь, взбалмошная девица, которую он вырастил без жены и страшно избаловал. Девчонку звали Аллегра... Как по мне, дура набитая, – скривилась рассказчица, – променяла сытую жизнь в доме отца на любовь к нищему циркачу-англичанину, гастролировавшему с итальянской труппой по югу Италии. Девица скучала, отец позвал цыркачей развеселить их досуг, вот тут двое и встретились... Что было дальше, полагаю, ты и сам догадался: отец, узнав о влюбленности дочери в нищего босяка, – прицельный презрительный взгляд в его сторону, – запретил им встречаться, но его дура-дочурка сбежала из дома, и сколько бы старик не искал её, обнаружилась только два года спустя где-то в Англии с чахлым младенцем и муженьком-англичанином. Все уговоры вернуться не дали должного результата... Фальконе сам приезжал в Англию, чтобы её вразумить, но девчонка сказала, что счастлива и бла-бла-бла-бла... К тому же опять носила младенца. Отец, смирившись с позором единственной дочери, дал им денег на покупку то ли гостиницы, то ли постоялого дома, о которой циркач-зять как будто мечтал, но бродяга в душе тот не смог вести дело, спустил деньги на ветер и сам пошёл тем же путем, таскаясь из города в город с жалкими фокусами. – Этель замолчала, задумавшись на секунду, и припечатала жёстко: – Два года назад оба супруга скончались от вспышки брюшного тифа. Закономерный конец, ты не находишь? – Вопрос был риторическим, и она продолжала: – Их единственный живой сын, схоронив обоих родителей, затерялся на лондонских улицах. Его родной дед, узнавший о смерти дочери лишь время спустя, уже не смог его отыскать... Так и ищет с тех пор. – Она вскинула бровь. – И, мне видится, что нашёл... – многозначительно улыбнулась она.

Карета тряслась по неровной горной дороге, подпрыгивая, как гуттаперчевый мяч. С каждым прыжком в Джеке всё поднималось и опускалось, и не только в желудке: в голове взбаламучивалось болото мыслей. Вязких, готовых вот-вот поглотить его целиком...

До виллы Фальконе оставалось три с половиной часа...

… – Хочешь, чтобы я сыграл роль его внука?! – от этой закономерной догадки его аж подбросило. – Я не стану... Я не смогу. И с чего ты решила, что старик вообще мне поверит? Вот так приду и скажу, что я его внук?! Это полный абсурд.

Этель улыбалась довольной, полной превосходства улыбкой.

– Поверь мне, он с радостью примет тебя. И поверит в ту же секунду!

– Почему?

– Потому что он тебя ждёт. Уже вторую неделю. – Джек посмотрел на неё в ожидании объяснений, и мисс Эдвардс, вздохнув, продолжала: – Так вышло, что мы близко сошлись с одним джентльменом – хорошо, не совсем джентльменом, – её ремарка походила на театральную, – который, нанятый этим Фальконе разыскать его внука, потерпел неудачу, но не желая лишаться ни премии, ни возможности заполучить кое-что большее, озаботился поиском мнимого внука для старика. Сам подумай, такая возможность! Едва услышав о ней, я поняла: это мой шанс. – Этель улыбалась. – К тому же, и подходящая кандидатура была на примете – ты, Джек.

– Так значит, всё это время ты пряталась в Лондоне? – спросил Джек. – Инспектор предполагал, что после побега ты покинула Англию.

– Легче всего затеряться под носом полиции, там, где не ищут.

В этом была своеобразная логика: Лондон полнился самыми темными уголками, затеряться в которых не составляло труда. И, ощущая, как от недобрых предчувствий с каждой минутой всё тяжелее дышать, спросил только:

– Почему я?

– Ты идеально подходишь, – проворковала Этель. – Нищий мальчишка с претензией на что-то большее. Ты ведь хочешь стать чем-то большим, не так ли? – подалась она в его сторону. – Одеваться как джентльмен, говорить, как они... Может, это в тебе от Фальконе, благородная кровь даёт знать о себе? – И она так издевательски рассмеялась, так, что Джек скрипнул зубами. – К тому же, – её смех оборвался так же быстро, как зазвучал, – знаешь сам, как давно я мечтала тебе отомстить. А тут чем не возможность?

– Ты не могла знать, что мы поедем в Италию. Я и Аманда...

– О, это был просто подарок судьбы! – взмахнула рукой собеседница. – Стоило мне сказать сеньору Гатте, что у меня есть кое-кто на примете, как он начал следить за тобой. Сказал, ты подходишь, но согласишься ли помогать... Знаешь ли, что-то такое увидел в тебе, что заставило его усомниться. Но я знала, как воздействовать на тебя... – Кивок на дверь, за которой стенала Аманда. – Мол, ради этой девицы ты согласишься на всё, даже поехать в Италию самозваным наследником старика. Мы уже собирались похитить девчонку, и тут выясняется, что вы оба покидаете Лондон. И, представь, как мы удивились: оба, словно нарочно, держите путь на континент, в Италию... Чем не судьба, согласись? – Этель с торжествующим видом дёрнула подбородком. – Остальное банальные мелочи: голубки попали в силок. И теперь в нашей власти! Конец.

… Сеньор Гатте заёрзал на своём месте. Это был маленький, верткий проныра с проницательными глазами и лисьим оскалом острых, отточенных, как у хищника, передних зубов. Джек не мог отделаться от ощущения, что с ним в экипаже сидит не человек – росомаха, и животное это планирует перегрызть ему горло.

– Давайте повторил ещё раз, что вы обязаны знать о Картерах, – произнес итальянец. И начал как на экзамене: – Мать?