Джозефина Тэй - Дитя времени
— Какое там к черту житие, — рассвирепел Грант. — Он записывал в тюдоровской Англии всякие бредни и россказни о событиях, происходивших в Англии Плантагенетов, когда ему самому было пять лет от роду.
— Всего пять лет?
— Именно.
— Вот так-так! Нельзя сказать, чтобы он был очевидцем.
— Даже ничего похожего. Если подумать, все его сведения не более надежны, чем подсказка букмекера на скачках. В любом случае он находился по другую сторону баррикад. Раз он служил Тюдорам, то не мог быть объективным по отношению к Ричарду.
— Да, да, видимо, так. Что же ты хочешь выяснить о Ричарде, если с ним не связано никаких тайн?
— Я хочу знать, какие мотивы двигали им. Эта задача посложнее тех, с которыми я сталкивался последнее время. Что изменило его чуть ли не в один день? До самой смерти брата его поведение заслуживало самой высокой оценки. Он был так предан Эдуарду.
— Думается, верховная власть всегда бывает искушением. Он оставался бы регентом до совершеннолетия сына Эдуарда. Регент Англии. Если принять во внимание все предыдущее поведение Ричарда, этот титул должен был ему вполне подходить. Казалось бы, регентство как раз то, что ему нужно: он стал опекуном как сына Эдуарда, так и всей Англии.
А вдруг мальчишка вел себя так несносно, что Ричард просто мечтал избавиться от него? Удивительно, что мы всегда думаем о жертвах как о безобидных агнцах. Вроде библейского Иосифа. Я уверена, что он был превредным юнцом и сам давно напрашивался на то, чтобы его спихнули в тот колодец. Быть может, юный Эдуард сидел и буквально умолял, чтобы с ним потихоньку разделались?
— Мальчиков было двое, — напомнил Грант.
— Да, верно. Это нельзя оправдать. Какое варварство! Бедные кудрявые ягнятки! Ой!
— К чему относится твое «ой»?
— Я кое-что придумала. «Ягнятки» мне подсказали.
— Что именно?
— Не скажу, а то вдруг не получится. Лечу.
— Подожди. Скажи, удалось уговорить Мадлен Марч написать для тебя пьесу?
— Ну, контракт еще не подписан, но она вроде бы согласна. До свидания, мой милый.
Марта вышла из палаты, чуть не столкнувшись в дверях с зардевшейся Амазонкой.
7
Грант и думать забыл о кудрявых ягнятках, когда на следующий вечер в палате появился именно такой кудрявый ягненок. На молодом человеке были роговые очки, которые странным образом лишь усиливали сходство с вышеупомянутым животным. Грант слегка дремал, чувствуя себя гораздо спокойнее, чем раньше; изучение истории, как отмечала старшая сестра, помогает обрести чувство реальности. Стук в дверь был слишком робок, и Грант решил, что ему почудилось — в больницах так обычно не деликатничают. Что-то заставило Гранта сказать: «Войдите», — и в проеме двери возникло нечто, настолько похожее на мартиного кудрявого ягненка, что Грант громко рассмеялся.
Молодой человек в замешательстве посмотрел на него, нервно улыбнулся, прочистил горло и начал:
— Мистер Грант? Моя фамилия Кэррэдайн, Брент Кэррэдайн. Надеюсь, я не помешал вашему отдыху?
— Нет, нет. Заходите, мистер Кэррэдайн. Рад вас видеть.
— Меня прислала Марта… то есть мисс Хэллард. Она сказала, что я могу помочь вам.
— А она не сказала, каким образом? Присаживайтесь. За дверью есть стул, тащите его сюда.
Брент Кэррэдайн был высокого роста, с мягкими белокурыми завитками, обрамляющими высокий лоб, и в великоватом твидовом пальто, по американской моде распахнутом и свисающем небрежными складками. Собственно говоря, было ясно, что и сам он американец. Молодой человек принес стул и уселся на него, запахнув пальто, как королевскую мантию, и уставился на Гранта добрыми карими глазами, излучавшими обаяние, которое не могла затушевать даже роговая оправа.
— Марта, то есть мисс Хэллард, сказала, что вам нужно кое-что разузнать.
— И вы этим собираетесь заняться?
— Я провожу здесь, в Лондоне, некоторые исследования. Я имею в виду, исторические исследования. А она сказала, что вам нужно что-то в этой области. Она знает, что с утра я обычно работаю в Британском музее. Буду рад помочь вам, мистер Грант.
— Очень любезно с вашей стороны. А над чем вы работаете?
— Крестьянское восстание 1381 года.
— А, Ричард II.
— Да.
— Вас интересуют народные движения?
Кэррэдайн очень не по-научному ухмыльнулся и ответил:
— Нет, меня интересует возможность задержаться в Англии.
— А вы не можете остаться здесь просто так?
— Нет. Мне нужно алиби. Мой отец считает, что я должен заняться семейным бизнесом — оптовой торговлей мебелью. Знаете, заказываете по каталогу, доставка по почте. Не поймите меня превратно, мистер Грант, мебель у нас очень хорошая, стоит вечно. Только не могу я посвятить этому жизнь.
— И решили, что в Британском музее отсидитесь, как в бомбоубежище?
— По крайней мере там тепло. И мне в самом деле нравится история, в колледже это был мой основной предмет. Но раз уж вы настаиваете, то я отправился в Англию вслед за Атлантой Шерголд. Она — глупенькая блондинка у Марты, то есть я имел в виду, что в пьесе у мисс Хэллард она играет роль глупенькой блондинки. А вообще Атланта совсем не глупая.
— Верно, весьма одаренная особа.
— Вы видели ее?
— Вряд ли кто-нибудь в Лондоне не видел ее.
— Да, похоже, что так. Пьеса уже столько месяцев не сходит со сцены. Мы не думали, Атланта и я, что она продержится больше нескольких недель, поэтому мы просто попрощались ненадолго. Но когда оказалось, что пьеса все идет и идет, мне пришлось искать повод ехать в Англию.
— А сама Атланта разве не достаточный повод?
— Только не для моего отца! Мои родные смотрят на нее свысока, а отец — и на дух не выносит. Если и упоминает о ней, то только как об «этой артисточке, твоей приятельнице». Понимаете, мой отец — уже Кэррэдайн Третий, а отец Атланты — едва ли Шерголд Первый. Бакалейная лавочка в провинциальном городке. В Штатах к тому же у Атланты дела на сцене шли не блестяще. Здесь у нее первый большой успех. Вот почему она не хочет порывать контракт и возвращаться домой. Собственно говоря, ее вообще трудно будет уговорить вернуться в Штаты. Говорит, там ее никогда не ценили.
— И вы решили заняться научной работой?
— Понимаете, мне требовалось придумать что-нибудь такое, чем можно заниматься только в Лондоне. А в колледже я серьезно интересовался историей. Так что Британский музей оказался вполне подходящим местом. Мне и самому интересно, и отец видит, что я при деле.
— Да, алиби не хуже других. Кстати, а почему именно крестьянское восстание?
— Да потому, что вообще тогда была интересная эпоха. К тому же я думал, что это понравится папе.
— Значит, его интересуют социальные реформы?
— Нет, но он ненавидит монархию.
— Кэррэдайн Третий?
— Да, смешно, не правда ли? Вполне в его духе держать в своем банковском сейфе корону. Бьюсь об заклад, иногда он достает ее, пробирается на вокзал и примеряет в мужской уборной. Но, боюсь, я утомил вас, мистер Грант, — все болтаю о своих делах. Я же пришел…
— Зачем бы ни пришли, вы для меня просто посланец Божий. Посидите со мной, если не спешите.
— Я никогда не спешу, — сказал молодой человек, расправляя ноги. Проделывая эту операцию, он задел тумбочку и уронил на пол портрет Ричарда.
— Ох, прошу прощения! Вечная моя неловкость! Никак не привыкну к длине собственных ног. К двадцати двум годам пора бы и освоиться, — он поднял портрет и с интересом взглянул на изображение. — «Рикардус III. Анг. рекс.», — вслух прочитал он латинскую надпись.
— Вы первый, кто заметил надпись на заднем плане картины.
— Да, ее можно разглядеть лишь когда всмотришься как следует. А вы первый из моих знакомых, у кого вместо фотографии какой-нибудь красотки — король.
— Он не красавец, верно?
— Не знаю, — медленно промолвил юноша. — У него неплохое лицо. У нас в колледже был профессор, довольно похожий на него. Он жил только на висмуте и молоке, так что обладал несколько желчным взглядом на жизнь, но по сути был добрейшим существом. Так вы хотели разузнать что-то о Ричарде?
— Да, но ничего необычного. Просто интересно, что писали о Ричарде его современники.
— Что ж, это нетрудно. Даже недалеко от моего собственного времени, то есть от изучаемого мной периода. Собственно говоря, один из ведущих специалистов по Ричарду II — сэр Катберт Олифант — писал и о Ричарде III. Вы читали Олифанта?
Грант ответил, что знаком лишь со школьными учебниками и сэром Томасом Мором.
— Мором? Канцлером Генриха VIII?
— Да.
— Полагаю, он выступал с вполне определенных позиций.
— Именно. Мне его книга представилась партийной агиткой, — сказал Грант, впервые осознав, какой именно привкус оставило после себя сочинение Мора. Оно читалось не как записки государственного деятеля, а как тенденциозный агитационный памфлет.
