Джозефина Тэй - Дитя времени
— А я знаю о Генрихе VII лишь то, что он был фантастически богат и столь же фантастически скуп. Помнишь чудесный рассказ Киплинга о том, как Генрих посвятил в рыцари одного ремесленника не за отличную работу, а за то, что тот сэкономил на каком-то украшении?
— Причем посвятил его ржавым мечом. Ты одна из немногих женщин, помнящих Киплинга.
— Я вообще необыкновенная женщина. Выходит, ты так и не узнал ничего нового о личности Ричарда?
— Нет. Я в таком же недоумении, как и уважаемый сэр Катберт Олифант. Единственная разница между нами заключается в том, что я понимаю это, а он — нет.
— Часто общаешься с моим кудрявым ягненочком?
— Не видел его ни разу после первой встречи три дня назад. Уже начинаю беспокоиться, не передумал ли он?
— Нет, что ты… Верность — это его знамя и кредо.
— Как у Ричарда.
— У Ричарда?
— Его девизом было: «Верность укрепляет».
Раздался робкий стук в дверь, и в ответ на оклик Гранта в проеме возник Брент Кэррэдайн в своем невообразимом пальто.
— Я, кажется, помешал?.. Не знал, что вы здесь, мисс Хэллард.
Марта заявила, что уже собиралась уходить, и вообще теперь Брент стал более желанным посетителем, чем она.
Вежливо проводив актрису до двери, Брент уселся на стул с точно таким же видом, с каким англичанин усаживается за портвейн после того, как женщины выйдут из-за стола. Грант подумал, что даже влюбленный американец, наверное, чувствует подсознательное облегчение, оставаясь в чисто мужской компании. На расспросы Брента об Олифанте Грант ответил, что находит сэра Катберта весьма дотошным.
— Кстати, я обнаружил, кто такие Кот и Крыса. Они оказались вполне почтенными дворянами: Уильямом Кэтсби и Ричардом Рэтклиффом.[8] Кэтсби занимал пост спикера палаты общин, а Рэтклифф был одним из членов королевской парламентской комиссии по ведению мирных переговоров с Шотландией. Странно, как само звучание слов придает злобный оттенок простому политическому лозунгу. Боров был в гербе Ричарда. «Белый вепрь» — название пивной. Вы часто ходите по английским пабам?
— Конечно. По моему мнению, ваши пивные относятся к тем вещам, в которых англичане преуспели больше, чем американцы.
— Вы прощаете нам наши умывальники и ванны[9] ради возможности пить пиво в «Вепре»?
— «Прощаю», — это было бы крепко сказано. Скажем так: «Согласен не принимать во внимание».
— Очень великодушно. Однако вам придется не принимать во внимание и еще кое-что. Я имею в виду вашу теорию, что урод Ричард ненавидел брата за то, что тот был красив. По сэру Олифанту, горб Ричарда — всего лишь легенда, равно как и сухая рука. У него не было видимых признаков уродства, во всяком случае, серьезных. Левое плечо у Ричарда было чуть ниже правого, только и всего. Вы не выяснили, кто был современным ему летописцем?
— Таких не существует.
— Вообще не существует?
— Не существует в нужном нам смысле. Все современники Ричарда писали о нем после его смерти, то есть уже для Тюдоров. Следовательно, они не в счет. Где-то есть современная Ричарду монастырская летопись, написанная на латыни, но я до нее пока не добрался. Одно я все-таки выяснил: автором жизнеописания Ричарда III Томас Мор считается не потому, что написал его, а потому, что рукопись была найдена в его бумагах. Незаконченная копия некоего подлинника, который существует где-то в завершенном виде.
— Так-так… — Грант задумался о сказанном. — Она была сделана Мором?
— Да. Почерк его. Мору было тогда лет тридцать пять. В те дни, до широкого распространения книгопечатания, рукописные книги все еще издавались.
— Значит, если все сведения исходят от Джона Мортона, то вполне вероятно, что и сочинил жизнеописание сам Мортон.
— Вполне.
— И это хорошо объясняет… непорядочность автора. Карьерист вроде Мортона не погнушается любыми сплетнями. Вам о нем что-нибудь известно?
— Нет.
— Так вот, Мортон начинал адвокатом, но потом переметнулся в священники и вообще отличался тем, что держал нос по ветру. Он стоял на стороне Ланкастеров, пока не стало ясно, что Эдуард IV вновь занял в Англии прочную позицию. Тогда он помирился с Йорками, и Эдуард сделал его епископом Илийским и вдобавок викарием уже не знаю скольких приходов. Но после восхождения на трон Ричарда он поддерживал сначала Вудвиллов, а затем Генриха Тюдора и в конце концов получил от него кардинальскую шапку как архиепископ…
— Постойте! — вдруг прервал его Брент. — Конечно, я знаю Мортона. Это же он придумал «мортонову вилку». «Вы тратите мало, значит, у вас много остается, — так как насчет денег для короля? Вы тратите много, значит, вы очень богаты, — так как насчет денег для короля?»
— Да, тот самый Мортон. Никто не умел лучше него выжимать деньги для казны Генриха VII. И я нашел возможную причину его личной ненависти к Ричарду задолго до убийства принцев.
— Да?
— Эдуард принял от Людовика XI крупную взятку и заключил с Францией невыгодный мирный договор. Ричард весьма отрицательно отнесся к этому — дельце и впрямь было позорное — и умыл руки. Но Мортон активно выступил и за договор, и за деньги. Даже получил от Людовика весьма приличную пенсию — две тысячи крон в год. Вряд ли он легко проглотил все нелестные высказывания Ричарда по этому поводу.
— Пожалуй, вы правы.
— И конечно, при гораздо более строгом Ричарде Мортону жилось похуже, чем при добродушном Эдуарде. Так что он занял бы сторону Вудвиллов даже без убийства мальчиков.
— Относительно этого убийства… — начал было молодой человек и замолчал.
— Слушаю вас.
— Относительно этого убийства, убийства двух принцев… Разве не странно, что никто не говорит о нем?
— Как это понимать: никто не говорит?
— Последние три недели я просматривал бумаги современников Ричарда — письма и тому подобное. И нигде ни слова о принцах.
— Быть может, люди просто боялись? В то время было опасно распускать язык.
— Хорошо. Тогда, как вам понравится другой факт? Известно, что после битвы при Босворте Генрих созвал парламент, который по его требованию принял акт, обвиняющий Ричарда в государственной измене. Там Ричарду в вину ставится жестокость и тирания, но даже не упоминается об убийстве принцев.
— Что?! — воскликнул пораженный Грант.
— Да, да! Ваше удивление вполне оправданно.
— Вы в этом уверены?
— Совершенно.
— Но Генрих занял Тауэр немедленно по прибытия в Лондон после битвы. Если мальчики исчезли, он тут же поспешил бы возвестить об этом. Такой козырь! — Грант озадаченно умолк. — Я не вижу здесь смысла, — продолжал он. — Как можно объяснить, что Генрих не пытался воспользоваться исчезновением принцев?
Брент поудобнее поставил свои длинные ноги.
— Существует единственное объяснение, — промолвил он. — Мальчики никуда не исчезали.
Наступило еще более долгое молчание, во время которого Грант и Кэррэдайн поедали друг друга глазами.
— Какая-то ерунда получается, — не выдержал наконец Грант. — Должно существовать какое-то очевидное объяснение, которого мы просто не видим.
— Например?
— Не знаю; не было времени подумать.
— У меня было почти три дня, но я так и не придумал ничего подходящего. Единственная гипотеза, объясняющая все факты, состоит в том, что, когда Генрих овладел Тауэром, принцы были живы. Акт, обвиняющий Ричарда в измене, составлен самым бессовестным образом. Генрих также обвиняет в измене сторонников Ричарда, оставшихся верными законному королю, сражающемуся против завоевателя. В акт были включены все обвинения, которые только мог сочинить Генрих. Худшими из них были обвинения в жестокости и тирании. Но о принцах там ни слова.
— Поразительно.
— Невероятно, но факт.
— Значит, при жизни Ричарда его в убийстве принцев не обвиняли.
— Правильно.
— Но… погодите. Ведь за это убийство повесили Тиррела. Перед смертью он во всем сознался. Вот, смотрите. — Грант взял книгу Олифанта и стал искать нужное место. — Тут где-то все написано. Никаких загадок. Убийство совершил Тиррел; его признали виновным, он сознался и взошел на эшафот.
— Это случилось сразу после вступления Генриха в Лондон?
— Сейчас посмотрим. Вот здесь. — Грант быстро просмотрел страницу. — Нет, его казнили в 1502 году… — Тут он внезапно понял смысл названной даты и повторил, уже озадаченно: — В 1502 году…
— Но ведь… но ведь это…
— Да. Спустя почти двадцать лет…
Брент пошарил в кармане, вытащил портсигар и затем торопливо спрятал его.
— Курите, если хотите, — сказал Грант. — А мне хорошо бы выпить чего-нибудь покрепче. Голова моя, похоже, работает не слишком уверенно. Сейчас я чувствую себя, как в детстве во время игры в жмурки, после того как мне завязали глаза и хорошенько раскрутили.
