Александр Прилепский - Бега
Служащие собрались во дворе. Было их немного: управляющий, он же старший конюх Матвей Попов, два конюха, сторож и кухарка, миловидная круглолицая женщина лет двадцати с небольшим. Алексей обратил внимание на её покрасневшие, заплаканные глаза.
— Все собрались? — спросил он.
— Афонька! — крикнул Матвей — Иди сюда.
Из конюшни вышел юноша, почти мальчик. Не заметив посторонних, он радостно зачастил:
— Дядя Матвей! А Грозная меня признала. Вспомнила, знать, как я её антоновкой кормил… Может и сложится у нас с ней езда. Глядишь, и без Михаила Васильевича справимся.
Лавровский заметил, как налились слезами глаза кухарки. Как там французы говорят — ищите женщину. А чем чёрт не шутит? Поэтому сказал намеренно жестко:
— Придется справиться — в Сибирь пойдет Терентьев. А виноват один из вас.
Похоже, не ошибся, подумал он, когда кухарка зарыдала в голос.
— Ты чего, Алёна? — недовольно сказал Матвей. — При людях то так убиваться невместно…
Но Алёна, не слушая его, продолжала заливаться слезами.
— Я это… я его сгубила… Из-за меня его заарестовали…
История оказалась старая как мир. Осенью к управляющему приехала из Рязанской губернии племянница — молодая вдова Алёна. Ну разве мог Терентьев, который на всех женщин бросался, как Жучка на прохожих, обойти её вниманием? Баба молодая, ладная и как говорится "под боком". До Масленицы все у них шло хорошо. Михаил водил Алёну гулять в Петровский парк, подарки дарил. А потом встретил другую.
— Тьфу, — в сердцах плюнул Матвей, обиженный за племянницу. — И смотреть то не на что. Ни барыня, ни купчиха, так одно междометие… Килька ревельская. Я уж с ним по-свойски толковал, да проку мало.
В таких случаях женщинам остается одно средство — приворот.
— Я и к ворожее ходила, и к Маше-цыганке, — продолжая всхлипывать, рассказывала Алёна. — А на той неделе зашла к нам странница из земли египетской, напиться попросила. Посмотрела она на меня, да сразу все и поняла. Пособить, говорит, милая, твоей беде можно. Сходи к Осипу Фомичу на Долгоруковскую. Святой жизни человек… Обязательно поможет.
Лавровский едва сдержал усмешку. О "святой жизни человеке" Осипе Шкварине слышать доводилось. Он и пропажи искал, и порчу снимал, и мужей с любовниками привораживал. Не брезговал и обычным сводничеством. А ещё поговаривали о его дружбе с домушниками и громилами — те нередко наведывались в богатые дома, в которые приглашали Осипа. Однажды, даже находился под следствием, но был, как пишут в полицейских бумагах, "оставлен под подозрением".
— Пошла я к нему, — рассказывала Алёна. — Сидит в комнатушке старичок, сухонький такой, седенький, волосы до плеч, борода длинная. А глаза горят, будто всю тебя насквозь видят.
Скорее раздевают, вновь мысленно усмехнулся Лавровский.
— Перед ним книга — толстая, черная. Положил он на неё руки и давай шептать что-то. А потом открыл ее, и читать начал.
В общем, "вычитал" Осип Фомич в своей толстой черной книге, что надо Алёне спрятать в одежде неверного любовника две "наговоренные" бумажки и, за три рубля, дал ей их.
— Но почему ты спрятала их в сюртук и штиблеты? — спросил Лавровский. — А не в поддевку и сапоги?
— А уж больно Миша в них хорош. Настоящий барин! А в поддевке — мужик мужиком, — улыбнулась, сквозь слёзы, женщина.
Грамоте Алёна не была обучена, только подпись умела ставить в ведомости, по которой управляющий жалование выдавал. Поэтому её чистосердечные признания пришлось писать Алексею.
Когда они вышли на улицу, Лавровский сказал:
— Дело кажется сделано. Поедемте на ипподром.
Но Иволгин не согласился:
— На половину сделано. Конечно, искать "странницу из земли египетской" пустой номер, а вот адрес "святой жизни человека" у нас с вами имеется. Есть резон побеседовать с ним. Его показания, для охранного отделения, будут иметь не меньший вес, чем признание кухарки. Это я вам, как правовед заявляю.
Алексей с удивлением взглянул на него:
— Осип человек не простой. Соваться к нему без полиции весьма рискованно. Не боитесь, Аркадий Аркадьевич?
Глаза Иволгина азартно блеснули:
— Я люблю риск! Жизнь без него такая скучная… К тому же у меня с собой двенадцатизарядный "Лефоше".
— Поехали, — согласился Алексей…
Шкварин жил в конце Долгоруковской улицы, недалеко от знаменитой "Бутырки", губернского тюремного замка. Больших домов здесь не было. Одноэтажные, реже двухэтажные. Все с палисадниками и огородами.
— Вот этот, кажется, — Лавровский указал на двухэтажный дом с мезонином. Остановил, пробегавшего мимо, вихрастого мальчишку. — А скажи-ка, Осип Фомич здесь квартирует?
— Здесь, здесь, на втором этаже, — ответил тот, заинтересованно разглядывая их. — А я всегда за лошадьми приглядываю, когда к нему кто приезжает.
Он ловко поймал, кинутый Иволгиным, пятак и заверил:
— Вы уж не сумлевайтесь…
Какая-то старуха, сидевшая во дворе на завалинке, попыталась было остановить их:
— Не принимают нынче Осип Фомич. Они сейчас… эта… молятся.
— Нас примет, — небрежно отодвинул её в сторону Иволгин.
По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж. Полутёмная, закопченная кухня. Три двери, ведущие в комнаты. Алексей наугад открыл одну из них. За столом сидел человек точь в точь соответствующий описаниям Алёны. Правда взгляд его был мутным, да и сивухой разило ощутимо. Положив руку на толстую черную книгу, он хорошо поставленным голосом заявил:
— Все, все про вас, грешных, ведаю. Все в книге написано…
Алексей подошел поближе, слегка склонившись над столом, прочитал:
— Евклид "Геометрия", очень умная книга. Да к тому же ты её вверх ногами держишь.
— Что? — рявкнул Осип. — В гиене огненной гореть…
Но у Лавровского бас был помощнее:
— А ну рассказывай, кто велел Алёне кухарке газету дать?
Брошенная "святой жизни человеком" "Геометрия" угодила Алексею в плечо. От полетевшего вслед за ней пустого полуштофа он увернулся.
Рассвирепев, схватил тщедушного Осипа за плечи, встряхнул:
— Говори, кто? А то браслеты одену, и в трепальню поедем.
Но на Осипа угроза одеть наручники и отвезти в сыскное не подействовала.
— Сенька! — закричал он. — Убивают!
С треском распахнулась дверь. Полуобернувшись на шум, Лавровский увидел огромного рыжебородого детину, замахнувшегося на него какой-то железякой, внушительных размеров. Рука, запоздало, рванулась к карману, за кастетом. Несдобровать бы Алексею, но выручил Иволгин. От его удара в челюсть нападавший с грохотом рухнул на пол.
— Давно не боксировал, — поправив монокль и потирая костяшки пальцев, сказал Аркадий — Пальцы зашиб.
— Ловко вы его. Не насмерть?
— Ничего ему не сделается. Экий громила!
— Скорее домушник. — Алексей поднял стальную полосу, валявшуюся рядом с рыжебородым. — Обратите внимание, Аркадий Аркадьевич — один конец узкий, другой широкий, немного похоже на гитару. Потому так и называется. Любимый инструмент домушников — замки срывать, двери взламывать… А Сенька этот известный…
Договорить он не успел. В комнату ворвался еще один мордоворот — приземистый, чем-то похожий на медведя. Вооружен он был гирькой на ремешке. "Гитара"
Алексею очень пригодилась. Несколькими её ударами он уложил "медведя" рядом с Сенькой, который так и не пришел в себя от нокаута.
Оглушительно грохнул выстрел, второй. Обернувшись, Лавровский увидел лежавшего на полу Осипа и Иволгина, с револьвером в руке, склонившегося над ним.
— С ножом на вас бросился, сволочь, — сказал Аркадий. — Едва успел… Кажется, готов…
На выстрелы прибежал околоточный надзиратель, как раз, совершавший ежедневный обход территории. Тут же послали в участок…
— Каким образом вы здесь оказались? — допытывался исполняющий обязанности пристава Бутырского участка Эффенбах.
— Много наслышаны об этом шарлатане. Вот и хотели о нем в газете написать, чтобы не дурил больше людей, — объяснил Лавровский. — Кто же знать мог, что они на нас с кистенями и ножами кинутся?
Ответ, похоже, Эффенбаха устроил:
— Предполагал, что репортёры склонны к авантюрам, но не настолько же, — качал он головой. — Вы понятия не имеете, куда угодили. Мы за этим притоном давно следим — домушники, громилы, беглые каторжники…
— Сеньку Картузника я, по описаниям, сразу узнал. — вставил Алексей. — А второй-то кто?
— Левка Солдат. Месяц как из Сибири. Ему человека убить, что рюмку водки выпить… Повезло вам господа, что все так обошлось… За помощь благодарю. Господин Иволгин, вы можете, ни о чем не беспокоиться. Стрелять вам пришлось, спасая товарища и себя самого — это очевидно. Но придется выполнить ряд неизбежных формальностей — допрос, протокол… Да вот и судебный следователь подъехал…
